Адам Глинн пожал плечами, а Стерлинг затянулся и сделал глоток вина.

— Думаю, — продолжил Стерлинг, — что в вашей истории и в моей — и во всех остальных возможных историях — есть только один общий вопрос. Как происходят перемены? Что придает истории форму? Истинно известное мне мгновение всегда является порогом совершенно иного мгновения, и смена происходит таким образом, что кажется, будто она предопределена отчасти и моей собственной волей.

Общим в наших видениях истории является ваше замечание о том, что все сущее изменяется. И на самом деле, гораздо меньше разницы, как может кто-то подумать, в том, является ли двигателем перемен ваша Креативность, действовавшая в вашем так называемом Золотом Веке, или моя причинно-следственная связь. Даже причинно-следственная связь, как вы видите, нуждается в неком изначальном толчке, некоем спонтанном явлении, запускающем систему. В своих работах по теории эволюции я говорю об импульсах инновационных признаков всего живого, но такие импульсы должны существовать даже в мире неживого. Лукреций называет это «клинамен» — крошечное, неожиданное отклонение атома с курса, которое запускает цепь столкновений и взаимодействий, вносящих разнообразие и изменения в порядок. Вы сами употребляли это слово в вашей книге.

— Помню, — сказал Адам Глинн. — Из уважения к древним атомистам я предположил, что креативность Демиургов действует, как своего рода клинамен.

— Хорошо. Тогда будем называть источник причинно-следственной цепочки клинаменом. Лукреций считал, что это одиночное явление, которое случается только раз, но мы с вами пришли к согласию, что данное условие не обязательно. Напротив, возможно, это что-то, постоянно подпитывающее мир потенциальными переменами: константа и вечный элемент разнообразия в поведении атомов, вечный источник обновления. Меня очень интересует этот источник и роль, которую он играет в эволюции живой природы. Понимаете, если Дарвин прав, то это постоянный поток крошечных изменений, обеспечивающий природный материал всем, на что способен естественный отбор. Мои опыты, основанные на работах, проделанных Кроссом и остальными, были направлены на то, чтобы увеличить и сконцентрировать влияние мельчайших изменений — клинамена — на конкретные клетки, которое особенно легко подвергаются трансформациям: яйцеклетки животных. Как вы видели, я преуспел. В некоторых особенно успешных случаях я возвел единичный эволюционный фактор в миллионную степень. Влияние, которого я добился, отразилось не только на клетках и эмбрионах. Даже развитые организмы, учитывая их способность к росту, могут при подходящих условиях подвергаться процессу метаморфоз.

— Как оборотни, — задумчиво сказал Адам Глинн.

— Как вы. Ваше бессмертие является чем-то вроде воспроизведения, своего рода бесконечная метаморфоза плоти. То, чего недостает вам и оборотням — это сознательное управление метаморфозами. Но у вас достаточно времени, чтобы выявить и развить эту способность, если вы только согласитесь попробовать. У вас есть все время мира! То, что Махалалель сделал с вами — лишь начало, а не конец.

Адам Глинн молча обдумывал выводы Стерлинга; и ученый подумал, что наконец-то он добился успеха.

— То, что вы мне рассказали, — наконец произнес Адам Глинн, — означает, что ваша наука и род магии, которой владели Махалалель и остальные Демиурги, способны на достижение одинаковых результатов и потому могут считаться одним и тем же.

— Да, — сказал Стерлинг. — Если уж мне приходится верить в магию вообще, или в силу загадочных Демиургов, то я должен приспособить это знание к своему научному видению мира. Если магия все-таки существует, то она должна управлять тем, что мы согласились называть клинаменом, до какой-то степени сознательно.

Я не претендую на знание того, что подразумевается под мистическим огнем, охватывающим души тех, кто якобы владеет магией; также я не понимаю, почему боль как-то связана с волшебным видением, но большая часть того, что вы описали в вашей книге, согласуется с моим образом мыслей.

Я научился увеличивать, сосредотачивать и направлять поток клинаменов с помощью электричества, чисто механическим образом. Так что я надеюсь однажды добиться того, чего, по слухам, можно добиться лишь с помощью чистой магии. Надеюсь, я смогу создать новых бессмертных и, возможно, дать им способности оборотней.

— А сможете ли вы делать бессмертных смертными? — спросил Глиняный Человек.

Это был неожиданный и довольно печальный вопрос.

— Возможно. Хотя я не могу понять, в чем смысл этого.

— Оборотни бы нашли тут смысл, если бы вы объяснили Мандорле то, что пытались объяснить мне. Я не был бы вам нужен, если бы вы могли найти её так же легко, как она обнаружила вас.

— Я был бы рад сотрудничеству оборотней, — сказал Стерлинг, — если они того хотят.

— А как быть с остальными? — спокойно спросил Адам Глинн. — Как быть с тем, кто, если верить Лидиарду, был вашим коллегой все это время? Вы уверены, что ваших чудовищ вам помог создать клинамен, стимулированный электричеством, а не одолженная Демиургом магия?

— Это не чудовища, это просто новые виды. В любом случае неважно, какой ярлык мы вешаем на способ их создания, важно то, что процесс управляем. И, наконец, если мы согласимся с точкой зрения Лидиарда, мы должны прийти к выводу, что ни один из Демиургов не способствовал экспериментам Кросса, так как все они в это время спали.

— Все… — задумчиво произнес Адам Глинн. — Все те, что были известны Лидиарду.

И как только он сказал это, ночную тишину прорезал долгий, громкий, разнёсшийся зловещим эхом волчий вой. Волк находился, должно быть, не дальше, чем в дюжине ярдов от окна комнаты, где они находились, и Стерлинг немедленно вскочил на ноги, охваченный дурными предчувствиями.

Когда затихло эхо волчьего воя, Стерлинг поспешил к двери. Ему не пришлось звать Люка Кэптхорна, так как тот уже бежал по коридору в такой же тревоге.

— Все заперто? — спросил Стерлинг.

— Все, что только можно, — ответил слуга. Хотя, конечно, оба они понимали, что дом далеко не крепость, окна фасада были высокими и не закрывались ставнями.

— Скажите миссис Троллей, чтобы она не выходила из комнаты. И принеси дробовик в курительную комнату.

— Как быть с Ричардом и парнишкой? — спросил Люк. Марвин и мальчик, следивший за лошадьми Стерлинга, спали над конюшней, которая находилась на некотором удалении от дома.

— Они, наверное, слышали вой, — сказал Стерлинг. — Если им хватит ума не отпирать двери, то они окажутся в таком же положении, как и мы. И возможно, даже в большей безопасности — учитывая, что оборотни против них ничего не имеют.

Произнося эти слова, он подумал — а что оборотни Лондона могут иметь против него? — но не решился поверить, что они ему ничем не угрожали.

Люк кивнул и отправился выполнять указание. Стерлинг вернулся в курительную комнату и поднял маленький пистолет с бокового столика, на котором оставил его. Затем он взглянул на Адама Глинна.

Глиняный Человек совершенно не выглядел испуганным. Само по себе это не ободряло. Как ему было известно, у Глинна не было причин бояться, смерть ему не угрожала.

— Что бы это означало? — спросил его Стерлинг. — Их вестник вернулся в волчьей форме вместо человеческой?

— Если это Перрис, — сказал Адам Глинн, — то не считайте его больше вестником. Вы читали книгу, и мне не следует вам напоминать, что, находясь в волчьем образе, оборотни обладают лишь малой толикой человеческого разума и человеческой воли. Став волками, они охотятся как волки. Не открывайте дверь, если вы не готовы встретиться с диким животным лицом к лицу.

Вернулся Люк с дробовиком. Под наблюдением Глинна и Стерлинга он зарядил оружие, руки его немного дрожали. Но когда он посмотрел на своего господина, взгляд его оставался твердым. Некоторое время все стояли молча, прислушиваясь. И ничего не могли расслышать.

— Сомневаюсь, что мы в опасности, — ровно отметил Глиняный Человек. — Если бы волки собирались нас убить, они бы не тратили время на подобные предупреждения.