Свет растекся по простыням и поврежденной коже Дэвида, словно ртуть. Он омыл его глаза и почти ослепил, но Дэвид почувствовал, как Мандорла двигается, поворачиваясь на кровати к гардеробу. Затем он услышал её крик. Она издала занятный мяукающий звук, более присущий кошке, чем собаке. Резкий звук был полон недоумения и страха.

«Дело не в ней, — подумал Дэвид. — Её забирают, как Пелоруса. Она становится пленницей, так что может даже не пытаться вмешаться». Он поднял свою сломанную, кровоточащую, измученную руку, растопырив пальцы, словно требовал от света успокоиться, остановиться, подчиниться его воле.

И свет подчинился.

Пока он поднимал руку в приказном жесте, интенсивность света уменьшилась, и он обнаружил, что может смотреть сквозь сияние. Оно исходило из жидкого воздуха, свиваясь в кружащееся озеро сияния, которое наполнило комнату до уровня кровати и распространялось через зеркало на гардеробе в какую-то сказочную страну извне, и он не мог видеть его далекие берега.

Хотя в комнате свет оставался чистым, в зеркале он растворился до слабого свечения, отраженного водой, волны которой мягко набегали на песчаный берег. На берегу Дэвид видел деревья с искривленными стволами и яркой пышной листвой. Между ветвей деревьев перемещались чьи-то тени, но он не мог разглядеть существ, которые их отбрасывали. Мандорла также смотрела в этот зазеркальный мир. Она села в ногах кровати, подняв одну лапу, словно пытаясь удержать прилив неземного света. Несколько мгновений оба не шевелились, зачарованные удивлением. Затем Мандорла опустила лапу и подобралась для прыжка. Дэвид почувствовал давление её задней лапы через простыню, около его собственной ноги, затем волчица с силой оттолкнулась, бросив себя вперед мощным рывком. Прыжок перенес её сквозь овальное зеркало, словно это было открытое окно.

Он увидел, как она приземлилась на мелководье, рассыпав серебряные брызги, и выбралась на песок. Не оглядываясь назад, она нырнула в заросли и скрылась. Некоторое время он порывался последовать за ней, но затем его доблестная попытка повелевать приливом света была сорвана слабостью его раненой руки. Он не мог удерживать её дольше и опустил руку. Как только это случилось, в комнату вошла тьма. Ночь упала на иной мир за магическим зеркалом, и он скрылся из вида.

Он не почувствовал, как пробуждается, перемещение было мгновенным. Внезапно оказалось, что только мерцающий свет ночника разбивает темноту, и он увидел, что человек, сидящий в кресле и смотрящий на него — не Мандорла или Корделия, а его дорогая Нелл. Она выглядела очень усталой, и выражение её лица было непривычно тусклым. Его неожиданно наполнило и переполнило чувство любви, едва не заставив расплакаться.

Он позвал её и постарался улыбнуться, но его внимание приковали бинты, обвязывающие его поврежденную руку.

— Мама сказала, теперь моя очередь, — сказала Нелл, осторожно подбирая слова, стараясь говорить как взрослая. — Я сказал, что у меня получится.

«Не те ли это слова, что она говорила раньше?» — подумал он. Он не мог вспомнить, точно и не знал, происходит ли это во второй раз или впервые. Возможно, все это часть одного бесконечного сна.

— Какой сегодня день? — прошептал он.

— Понедельник. Ты долго спал. Ты был сильно болен. Мама сказала. Ты шевелился во сне. Доктор сказал, что тебе снятся плохие сны.

Понедельник! Он не мог в это поверить.

— Это случилось вчера? — спросил он, имея в виду рану на своей руке.

Нелл кивнула.

— Ты долго спал, — повторила она, явно не понимая причины его удивления. — Тебе снились плохие сны. Почему нам снятся плохие сны, папа?

«Это был не сон, — говорил он себе настойчиво. — Сошел с ума мир, а не твой разум. Это все правда и не подлежит сомнению».

Всё напрасно, он не мог не сомневаться. Он не мог не спрашивать себя, какие у него доказательства того, что хоть что-то случившееся не было призраком его воспаленного воображения — кроме, пожалуй, волка, который искусал его руку. Волк, по крайней мере, точно был настоящим, если только воспоминания о том, как он заработал эту рану, не подводили его.

— Волк умер, — сказала Нелл. Она уже говорила это раньше, он был убежден. — Мама положила его в сундук и закрыла крышкой. У него не было головы.

«А что за безголовое существо спрятала вчера ночью в свой сундук миссис Муррелл?» — подумал Дэвид. Убийство, должно быть, было совершено вчера ночью — так же, как и пробуждение Глиняного Человека, и бегство де Лэнси через залитые дождем парижские улицы. Это было прошедшей ночью. Нужно было обхитрить время, чтобы увидеть все это, но время легко обхитрить, когда смотришь сны.

— Дедушка вернулся? — спросил он, зная, что она скажет «нет». Он прислушался к дверному звонку, но стояла тишина. Не было вообще никаких звуков.

— Мне вчера снился сон, — задумчиво сказала Нелл. — Мне снилось, что я волк, волчонок. Саймон тоже был волчонком, и Тедди был там. Было темно и тепло, и там были другие волки, которые присматривали за нами. Было очень мирно. Мы ели маленьких человечков с глазами, как у лягушек. Мы ели их сырыми, но они были теплые, и у них была вкусная кровь. Было так тепло, и я не знала, кто я, пока я не проснулась и не увидела, что я вовсе не волк. Почему нам снятся сны, папа?

Он запоздало осознал, что она уже задавала похожий вопрос, и он на него не ответил. Он собирался проигнорировать его снова, потому что не мог дать ответ, но ему бы не хотелось этого делать. Детское любопытство драгоценно и не должно оставаться без ответа, даже если нечего ответить.

— Никто не знает, — сказал он. — Люди искали в снах скрытое значение с тех пор, как человек впервые начал мыслить, но мы просто не знаем.

«Это своего рода ложь, — подумал он. — Девочка заслуживает лучшего ответа от своего любящего отца. Но как я могу сказать ей, что наши сны — это то, что может быть поймано и захвачено безжалостными ангелами? Как я могу ей сказать, что они являются или могут стать шестым чувством, и что они только производят различные иллюзии, пока злобные ангелы не потребуют иного? Пусть милосердная судьба защитит её от этого!»

Если бы ему и так не хватало проблем, он бы задумался, не был ли сон о волках действительно иллюзией, или её сны тоже были одержимы, а её внутренний взгляд принужден открыться. Он надеялся, что Таллентайр приедет, теперь, когда Мандорла ушла, он чувствовал себя ужасно одиноко.

— Я позову маму, — сказала Нелл, застенчиво сползая с кресла и подходя к двери. Дэвид посмотрел в зеркало на гардеробе и увидел отражение изножья кровати и стены. Воздух был застоявшимся и теплым, но не тяжелым. Огонек ночника мерцал от сквозняка.

«Я не сошел с ума», — сказал он себе как можно тверже. Он вспомнил, что Сфинкс рассказывала сэру Эдварду, будто ангелы жили когда-то как обычные люди и не могли легко изменяться для своего удовольствия. Если время сейчас искажалось, то это стоило недешево, конечно, если он уже не спал!

«Должно быть, Паук играет со мной, — подумал Дэвид Лидиард. — Возможно, я пойман в его паутине и крепко связан, и он впрыснул яд в мое тело, чтобы растворить и выпить мою душу».

Затем зашла Корделия, полная беспокойства, с кружкой воды в руках. Он был так рад её видеть, что его тревога почти улеглась. Он знал, глядя на неё, что он не один и никогда не останется один. Но её лицо было изнурено и измучено недостатком сна, она глубоко переживала из-за него. Впервые он задумался, не умрет ли он, если его болезнь неизлечима.

— Мандорла Сольер была тут? — неуверенно спросил он.

— Нет, — ответила жена. — К нам никто не приходил с тех пор, как у тебя началась лихорадка. Я бы не приняла её, если бы она пришла.

Дэвид почувствовал, что эта новость должна была удивить его сильнее. Он понял, что уже почти не способен удивляться. Казалось, боги насмехаются над ним, дразня его своим умением изменять как прошлое, так и будущее. Возможно, они пытались убедить его, что всё было в их власти, и что он никогда не сможет, оказавшись наравне с ними, понять их.