Он, конечно, понимал, что я жду от него каких-то указаний по поводу моих будущих обязанностей, и начал так:
— Многие у нас здесь на работе подвергаются опасности облучения, дело в том, что сплав для труб…
— А что это такое «сплав для труб»? — спросила я, потому что еще никогда не слышала этого термина.
— Спросите у вашего мужа… — сказал Хемпельман, краснея до корней волос, а затем продолжал:
— …и затем еще сорок девятый…
— Что это за «сорок девятый»? — снова спросила я, все еще не соображая, что я не понимаю не потому, что не знаю химии, а потому, что мне неведом их профессиональный жаргон, выдуманный для большей секретности.
— Спросите у вашего мужа! — снова повторил Хемпельман.
Но я, конечно, я и не подумала спрашивать Энрико, потому что ничего, кроме уклончивой усмешки, я от него не добилась бы. На все эти вопросы, как и на вопросы, связанные с работой под западными трибунами в Чикаго, я нашла ответы после войны в отчете Смита. «Сплав для труб» был уран, а «сорок девятый» — плутоний.
У меня в связи с моей работой накапливалась масса разных мелких и никак не связанных между собой сведений. Мне было известно, например, кто болел гриппом, у кого прошла ужасная головная боль после того, как мы ему дали аспирин, и т. д. Так как меня зачислили в самую низшую категорию служащих, в мои обязанности входило только регистрировать больных, держать в порядке личные карточки и аккуратно вносить в них все, что требуется. Еще я могла ставить на историях болезни красные штампы «секретно». Я знала, сколько у кого красных шариков в крови, и мне сразу становилось известно, когда кого-нибудь переводили с одной работы на другую.
Дома я делилась своими сведениями с Энрико, который никогда ни о чем не знал. Он был помощником директора лабораторий, но я, к великому моему удовольствию, всегда первая сообщала ему всякие новости о Техплощадке и о перемещениях персонала.
Помимо того, что он был помощником директора, Энрико был еще руководителем «отдела Ф» — буква Ф в данном случае обозначала самого Ферми. Когда Энрико приехал в Лос-Аламос, ему удалось собрать группу даровитых ученых. Одним из них был его друг Эдвард Теллер, человек с исключительно богатым воображением, затем еще Герберт Андерсон, который уже много лет постоянно работал с Энрико. У отдела «Ф» не было никакого определенного назначения, но именно там-то и решались очень многие задачи, которые не входили в компетенцию других отделов. И, конечно, Энрико, поглощенный своей работой, нимало не интересовался тем, что делалось кругом. Это было так похоже на него!
На первый взгляд могло показаться, что в Лос-Аламосе не было никакого порядка. На самом же деле наша жизнь там не только подчинялась известному порядку, но и все в ней было строго регламентировано. Мало того, что мы жили по расписанию и согласовывали свой день с гудками сирены, возвещавшими начало и окончание работы, мы еще должны были подчиняться множеству всяких правил, установленных нашим военным начальством. Во многих отношениях мы представляли собой некую общину, которой военные управляли, как хотели. Противостоять им осмеливался только муниципалитет. Это учреждение представляло гражданскую часть населения Лос-Аламоса и громко выражало недовольство и обиды жителей и старалось привить демократические нравы военным заправилам.
Административная власть в значительной мере принадлежала жилищному управлению. В течение нескольких месяцев после того, как оно было организовано, управление это находилось в ведении гражданских лиц. Почти до самого моего приезда в Лос-Аламос его возглавляла Роза Бете. Роза, молодая жена Ганса Бете, родилась в Германии, а училась в Соединенных Штатах, в Смитовском колледже. Благодаря этой комбинации из нее вышла деловитая, уверенная в себе и настойчивая женщина. Она выдерживала натиск недовольных, не поддавалась никакому нажиму извне, а на такой работе все эти качества были поистине незаменимы.
Основной обязанностью Розы было предоставлять квартиры новоприбывшим. Согласно имеющейся у нее инструкции, она должна была руководствоваться при распределении количеством детей в семье; бездетной паре полагалась квартира с одной спальной комнатой, семья с одним ребенком получала две спальные комнаты, а такие семьи, как наша, где было двое детей, могли получить квартиру с тремя спальнями. Большее количество членов семьи уже не принималось во внимание. Квартирная плата устанавливалась не по количеству комнат, а по заработной плате мужа. Мы, например, платили вдвое больше нашего соседа механика, за совершенно такую же квартиру.
Как и следовало ожидать, Роза не угодила многим — она поместила Эдварда Теллера, который играл на рояле в самые неопределенные часы суток, как только у него выдавалось время, а это могло быть и ночью, над каким-то «книгоедом», нуждавшимся в полной тишине, а раздражительного «василиска» — над дирижером джаза, который собирал весь оркестр у себя дома. Какой-то подросток, увлекавшийся химией и взрывами, оказался в одном доме с целым выводком невинных малюток.
Когда бразды правления попали в руки Розы, несколько домов в «ванном ряду» — уже были заняты. Но после того, как Роза распределила остальные, ей пришлось вытерпеть из-за этих домов столько нападок, что они превзошли все, что она претерпела до тех пор, потому что из-за квартир в «ванном ряду» особенно разгорались страсти. «Ванный ряд» — это было название, которое Алиса Смит, одна из жен, очень удачно придумала для небольшой группы каменных и деревянных строении, принадлежавших лос-аламосской школе. Это были хорошенькие, прочно построенные коттеджи, которые привлекали всех гораздо больше, чем выстроенные позднее новые дома. Кроме того, в этих домиках были ванные, а в домах, выстроенных военными властями, только души. Это и было одной из важнейших причин, из-за чего все так домогались получить домик в «ванном ряду». Другой причиной было то, что жизнь в таком домике возвышала вас в глазах окружающих.
Вначале там жили только самые важные персоны: Оппи, полковник, капитан морского флота. Поэтому «ванный ряд» и считался особо привилегированным. Но потом мало-помалу в некоторых завистливых умах стали зарождаться подозрения — считается ли «ванный ряд» привилегированным благодаря своим жильцам или, может быть, наоборот, всякий, кто поселился в нем, попадает в разряд привилегированных?
Во всяком случае, дамы из квартир с душами были убеждены, что у дам из «ванного ряда» слишком много всяких преимуществ. Самое несправедливое, шептались они между собой, то, что прислуга у них работает, сколько им требуется, даже сейчас, когда служанок распределяют «по норме». А как распределением квартир, так и распределением служанок ведало все то же жилищное управление. Рано утром военный автобус объезжал окрестные испанские деревушки и индейские пуэбло и собирал всех, кто работал по найму на участке. Служанок доставляли в жилищное управление, и там они получали график своей работы на день; обычно полагалось обслуживать два дома, работая по три часа в день в том и в другом.
Лос-Аламос щедро сыпал деньгами на много миль кругом, словно вулкан, который внезапно стал извергать чистое золото. Полунищее население, существовавшее прежде на скудные дары своей земли, постепенно приучалось иметь деньги в руках. Все мужчины, не попавшие в армию, все женщины, которым было на кого оставить своих малышей, все молоденькие девушки, которые могли урвать время от школьных занятий, — все шли работать на мезу. Поэтому первое время можно было свободно найти женщин, желающих наняться на домашнюю работу. Но по мере того, как испанок и индианок все больше и больше привлекали работать на Техплощадку, а население Лос-Аламоса все увеличивалось, служанок стало не хватать. Добровольный вспомогательный женский корпус в жилищном управлении разработал целую сложную систему нормирования наемных услуг.
Если бы я не служила, я не имела бы права пользоваться наемными услугами, потому что у меня не было детей меньше пяти лет, не было никакой хронической болезни и я не ждала ребенка в ближайшем будущем. Моя трехчасовая служба давала мне право пользоваться наемными услугами два раза в неделю по полдня.
