— Зачем ты явился сюда? — спросила миссис Конрой с улыбкой, в которой таилась угроза. — Чтобы меня оскорблять?

— Чтобы сказать тебе, что существует вторая дарственная на землю, которой ты владеешь в качестве Грейс Конрой или миссис Конрой, — ответил с мужской прямотой Деварджес. — Дата выдачи этой дарственной предшествует той, что указана на дарственной моего брата Поля. Владелец дарственной подозревает, что здесь какое-то мошенничество. Я приехал, чтобы проверить обстоятельства дела.

Глаза у миссис Конрой загорелись.

— Откуда могли взяться подобные подозрения?

— Анонимное письмо.

— Ты видел его?

— Да, оно написано тем же почерком, что и рукописная часть в дарственной.

— Ты знаешь, чья это рука?

— Да. Этот человек сейчас здесь. Коренной калифорниец. Его зовут Виктор Рамирес.

Деварджес поглядел своей собеседнице прямо в глаза. Она ответила ясным взглядом и ослепительно улыбнулась.

— А известно твоему клиенту, что, независимо от того, поддельный его документ или нет, тот, что выдан моему мужу, бесспорно подлинный?

— Да, но мой клиент, точнее, моя клиентка, интересуется судьбой несчастной сироты Грейс Конрой.

— Ах, вот как! — сказала миссис Конрой с легчайшим вздохом. — Значит, ты проделал это длинное утомительное путешествие, чтобы выполнить желание своей клиентки… женщины?

— Да, — ответил Деварджес. Он был польщен, но в то же время несколько обеспокоен.

— Теперь все понятно, — медленно промолвила миссис Конрой. — Я, наверное, не ошибусь, если скажу, что она молода, высоконравственна, обаятельна. Ты сказал ей: «Не беспокойтесь, я разоблачу эту аферистку, я выведу ее на чистую воду». Что ж, я не виню тебя. Ты мужчина. Может быть, ты по-своему прав.

— Ради бога, Жюли! Выслушай меня! — вскричал Деварджес.

— Ни слова больше! — сказала миссис Конрой, поднимаясь с места и слегка взмахнув узкой белой рукой. — Я не виню вас! Видно, ничего иного я не заслужила. Поезжайте к своей клиентке, сэр, скажите, что вы беседовали с Жюли Деварджес, с самозванкой. Посоветуйте ей представить дарственную в суд, скажите, что поможете ей выиграть дело. Завершите труд автора подметного письма, и вам тогда отпустятся все грехи, ваша подлость, мое безрассудство. Срывайте вашу награду, вы заслужили ее; скажите этой женщине, что ей повезло в жизни, что бог послал ей таких верных друзей, каких Жюли Деварджес не довелось иметь даже в расцвете ее красы. Уходите! Прощайте! Нет, пустите меня, Генри Деварджес, я иду к своему мужу. Он один сумел простить всеми брошенную, заблудшую женщину, дать ей кров и приют.

Пораженный Деварджес не успел прийти в себя, как она, словно солнечный луч, скользнула у него из рук и пропала. С минуту он еще видел, как мелькала ее светлая юбка, а потом колоннада сосен сомкнулась за ней и скрыла ее из виду.

Пожалуй, это было к лучшему, потому что мгновение спустя появился Виктор Рамирес. Весь красный, всклокоченный, сверкая глазами, он выбежал на тропинку и столкнулся с Деварджесом. Оба молчали, озирая друг друга.

— Вам не кажется, что сегодня жарко? — спросил Деварджес, почти не скрывая насмешки.

— Жарко, будь я проклят! А вы что здесь делаете?

— Да вот мух бью. Счастливо оставаться!

Тот, кто взглянул бы в лицо миссис Конрой, бежавшей по лесу, ни за что не догадался бы, что только сию минуту она с самым горестным, убитым видом рассталась с Генри Деварджесом. Когда, приблизившись к дому, она остановилась в тени веранды, чтобы перевести дух, в уголках ее рта играла улыбка. Но тут, войдя в пустой дом, она вдруг почувствовала, что силы ее на исходе, направилась прямо в будуар и бросилась на кушетку, негодуя на свою физическую немощь. Никто не видел, как она вернулась. Слуги-китайцы все ушли в прачечную, стоявшую поодаль от дома. Экономка, воспользовавшись отсутствием хозяйки, укатила в город. Неслыханная Жара как бы служила общим извинением, освобождала от строгого соблюдения каждодневных обязанностей.

Миссис Конрой сидела, глубоко задумавшись. Первое потрясение от встречи с Деварджесом миновало; она была довольна собой; ей не только удалось сохранить влияние на него, но и завербовать в союзники против Рамиреса, который был сейчас решительно опасен. Пока Рамирес изливал свою ревность в крике и пустых угрозах, она не страшилась его, хоть и знала, что в неистовстве он способен поднять на нее руку; теперь его коварный предательский поступок заставил ее трепетать. Нужно еще раз повидать Деварджеса; она расскажет ему обо всех обидах, которые ей пришлось вытерпеть от мужа; для Генри это будет как бы отпущением грехов перед покойным братом; тогда она сумеет заставить его придержать Рамиреса, отсрочить скандал, пока они с Гэбриелем не уедут далеко-далеко, в Европу. Дайте ей только уехать отсюда; она посмеется над обоими; она отдаст все силы, чтобы завоевать любовь Гэбриеля; без его любви — теперь это так ясно! — и дальнейшая Судьба ее, и сама жизнь теряют всякий интерес. Надо торопиться с отъездом. Как только распространились слухи, что рудник беднее, чем ожидалось, Гэбриель решил, что его долг оставаться на посту и ждать, чем кончится дело; он совсем прекратил сборы к путешествию Нужно внушить ему, что Дамфи просит его уехать; она заставит Дамфи написать об этом Гэбриелю. Она улыбнулась, когда подумала о том, какое влияние за последнее время она приобрела на перепуганного финансиста. Все было бы нипочем, если бы не дурное самочувствие! От досады она заскрежетала зубами! Почему именно сейчас, когда ей требуются все силы… Но тут ее озарила неожиданная мысль; она даже зажмурила глаза, чтобы полнее насладиться. Если ее догадка правильна, почем знать, быть может, ей удастся тронуть сердце Гэбриеля?.. Мужчины такие странные в этом отношении!.. О боже! если бы это было так!

Шум над головой прервал ее мысли. В доме все это время стояла такая глухая тишина, что можно было расслышать, как долбит дранку забравшийся на крышу дятел. А сейчас она ясно различала тяжелые мужские шаги в верхней комнате, отведенной под кладовую. Миссис Конрой не знала свойственных женщинам нервных страхов; ум ее был практическим, на мужской лад; она не боялась ни привидений, ни грабителей. Но сейчас она вся превратилась в слух. Шум повторился. Сомнений больше не было. Это — шаги человека, которым так заняты ее мысли, шаги ее мужа!

Но что же он там делает? За все недолгие месяцы их совместной жизни еще не было случая, чтобы он возвратился домой так рано. В кладовой, среди прочего хлама, хранилось кое-что из его старательского снаряжения, его инструмент. А вдруг ему что-нибудь понадобилось? Еще там лежит мешок, вспомнила она, с платьями его покойной матери. Но почему же он занялся этим именно сейчас? Когда угодно, только не в это время. Ею вдруг овладело предчувствие, одно из тех суеверных предчувствий, которые она так любила высмеивать. Тсс! Опять шаги. Она затаила дыхание. Человек прошел по лестничной площадке второго этажа, медленно спустился вниз; теперь каждый шаг его отдавался у нее в сердце. Вот он прошел по нижней площадке, остановился, словно размышляя о чем-то, приблизился к ее двери, остановился опять. Если бы ожидание продлилось еще хоть секунду, она не выдержала бы и закричала. Но дверь медленно отворилась — перед нею стоял Гэбриель.

Один быстрый, ищущий, безнадежный взгляд, и она прочла свой приговор. Он знает все! Но в глазах его она не нашла ни раздражения, ни злобы; разве только не было в них того озадаченного выражения, с которым Гэбриель обычно смотрел на свою жену. Он переоделся в рабочие штаны и рубаху; в одной руке он держал старательскую заплечную суму, в другой кирку и лопату. Не спеша он нагнулся, Опустил свое имущество на пол и, видя что она глядит на него в крайнем волнении, сказал виновато:

— В мешке, сударыня, одеяло и кое-что из старья, что я обычно с собой беру. Если у вас будут какие Сомнения, то могу развернуть. Но вы знаете меня, сударыня; я никогда не возьму ничего, что мне не принадлежит.