Этот джентльмен, однако, все время поглядывал на хмурую физиономию Первого Валета и ответил так, как, по его мнению, должно было понравиться тому.

— Это тут ни при чем, — проникновенно начал он. — Не для того мы решились на такой шаг, чтобы сделать из парня шулера. Не для того мы сегодня, как китайцы какие-нибудь, надрывались здесь на канале. Нет, приятель! Мы хотим его научить во всем полагаться на себя. — Не прочитав в лице Первого Валета ожидаемого одобрения, он повернулся ко Второму.

— По-моему, мы научили его не полагаться на нас, — последовал непредвиденный ответ. — Так-то будет вернее.

Первый Валет исподлобья метнул быстрый взгляд на брата. Тот, держа руки в карманах, рассеянно глядел на стремительный поток, затем побрел прочь. Первый Валет догнал его.

— Ты что это, на попятный вздумал? — спросил он.

— А ты нет? — отозвался тот.

— Нет!

— Ну так и я нет, — спокойно закончил Второй. Валет.

Старший брат помолчал, полуозадаченно-полусердито.

— Тогда к чему это было сказано: «Научили не полагаться на нас»? — спросил он наконец.

— А разве не так? — равнодушно уронил Второй Валет.

Сраженный столь конкретным изложением его невысказанных благих побуждений, Первый Валет не нашелся что ответить.

— Уж раз мы заговорили про Старика, — как всегда невпопад заявил Судья, — я так считаю: недоставать ему нас будет в такие часы, как сейчас. Как мы его, бывало, дергали и изводили после работы — просто так, чтобы раззадорить, позабавить! Заскучает он теперь без такого развлечения. Да и нам будет скучновато. Помните, братцы, как мы его здорово купили в тот вечер, когда он поверил, будто мы открыли месторождение на берегу ручья, — до того поверил, что уж хотел идти платить все наши долги единым духом?

— А помните, как я влетел в хижину с решетом, полным пирита и черного песку? — хихикнул Грубый Помол, тоже ударившись в воспоминания. — Он свои серые глазищи так и вытаращил, чуть на лоб не вылезли. Что ж, отрадно хотя бы знать, что свой долг по отношению к мальчику мы выполнили даже в таких мелочах. — Он взглянул на Первого Валета в надежде услышать слова, подтверждающие их всеобъемлющее бескорыстие, но тот уже шагал прочь, с неловким чувством прислушиваясь к неторопливым шагам Второго Валета, который, как запоздалая совесть, следовал за ним по пятам. Грубый Помол и Судья таким образом волей-неволей очутились снова рядом в хвосте процессии, которая медленно потянулась от ручья по направлению к дому.

Спустилась ночь. Они вошли в тень от Звездной горы, местами еще более глубокую из-за невысоких лесистых отрогов, отходивших от подножия, как могучие корни от гигантского ствола. По мере того как луна все больше вступала в свои права в других уголках долины, тени сгущались, и тут на одном из отрогов Первый Валет вдруг остановился. Подошел Второй Валет и тоже встал рядом, а там подоспели и двое других; компания собралась в полном составе.

— В доме темно, — негромко сказал Первый Валет, то ли про себя, то ли в ответ на немой вопрос остальных.

Все взглянули в ту сторону, куда указывал его палец. Вдалеке, четко выделяясь на освещенном пространстве, виднелся силуэт их хижины. Лунные блики играли на двух черных слепых окошках, за которыми сквозила зыбкая пустота, лишенная света, тепла, движения.

— Удивительное дело, — боязливым шепотом произнес Судья.

Второй Валет, чуть повернув руки в карманах, ухитрился показать, что он прекрасно знает, как все это следует понимать, и с самого начала знал, что так будет, но, поскольку теперь все уже находится, так сказать, в руках судьбы, его это больше не трогает. Так по крайней мере истолковал его позу старший брат. Однако тревога Первого Валета была слишком велика, а двух остальных мучили угрызения совести не без примеси суеверного страха, и, не обращая внимания на скептика, все трое быстрым шагом устремились к хижине.

Они шли молча; луна, плывущая уже высоко в небесах, мягко озаряла хижину, придавая ей скорбное благородство и меланхолический покой могильного склепа. И Первый Валет, потихоньку отворяя дверь, ощутил что-то вроде благоговейного ужаса, как и оба его спутника, ждавшие на пороге, пока Первый Валет после безуспешных попыток вызвать хоть какие-нибудь признаки жизни в остывших угольях очага, подгребая их ногой, наконец не чиркнул спичкой и не зажег единственную в хозяйстве свечу. Ее мигающий огонек осветил знакомую обстановку, не изменившуюся ни в чем, за исключением одной лишь подробности. С нар, которые занимал Старик, были убраны одеяла; исчезли немногие дешевые безделушки и фотографии — и теперь они вдруг осознали всю скудость и убожество этих голых досок, этого тощего соломенного тюфяка, которые прежде, скрашенные обаянием чистого и молодого существа, казались вполне сносным ложем. Печальная ирония этой рассеявшейся иллюзии заставила их вдвое сильнее ощутить и собственную нищету. Маленького заплечного мешка, кружки и кофейника, висевших у его койки, тоже не было видно. Самые горькие упреки, самые патетические письма, которые он сочинил и отверг и обрывками которых был по-прежнему усеян пол, — ничто не могло сравниться в красноречии с этой зияющей пустотой! Никто из них не проронил ни слова; запустение, воцарившееся в хижине, вместо того чтобы теснее сблизить, казалось, лишь разъединило их, заронив в душу каждого эгоистическое недоверие к другим. Даже бездумная словоохотливость Грубого Помола и Судьи на время иссякла. И когда минуту спустя в хижину вошел Второй Валет, его появление осталось почти не замеченным.

Молчание нарушил радостный возглас Судьи, который нашел в углу ружье Старика, не обнаруженное в первые минуты.

— Он ушел не насовсем, ребята! Вот же его ружье! — взвизгнул он возбужденным фальцетом в лихорадочном приступе обычной своей говорливости. — Старик бы его так не оставил. Нипочем! Я так и знал с самого начала. Просто отлучился ненадолго за дровишками, за водой. Да-с! Я еще по дороге сюда сказал Грубому Помолу — верно ведь, сказал? — «На что хочешь спорю. Старик где-нибудь неподалеку, даже если его нет в хижине». Я еще порог не переступил…

— А я, — перебил его Грубый Помол со столь же животворным уклонением от истины, — я по дороге так сказал: «Очень возможно, что он притаился где-нибудь поблизости и ждет удобного момента, чтобы захватить нас врасплох». Хо-хо!

— Он ушел совсем, а ружье оставил нарочно, — негромко произнес Второй Валет, бережно, почти нежно беря его в руки.

— Ну и не тронь его, раз так! — бросил Первый Валет голосом, мгновенно изменившимся от волнения и все-таки похожим на голос брата. Два других компаньона встревоженно попятились.

— И не подумаю оставлять его здесь, чтобы первый встречный подобрал, — спокойно возразил Второй Валет, — из-за того только, что мы вели себя, как идиоты, и он тоже. Таким оружием не бросаются.

— Не тронь, говорю! — крикнул Первый Валет, угрожающе шагнув вперед.

Младший брат с побелевшим лицом, но с твердым взглядом вскинул ружье.

— Стой где стоишь, — хладнокровно предостерег он. — Нечего тут мною командовать, раз у самого не хватает духу твердо держать свою линию или признать, что ошибся. Слушались мы тебя — и вот что получилось! Фирма распалась, Старик ушел, мы тоже уходим. А что касается этого чертова ружья…

— Положи на место, слышишь? — рявкнул Первый Валет с тупым упрямством человека, ослепленного яростью и отстаивающего проигранное дело. — Ну?!

Второй Валет подался назад, но его брат уже обеими руками ухватился за ствол. Последовала недолгая борьба, полутемная хижина озарилась яркой вспышкой, раздался оглушительный выстрел. Братья отпрянули друг от друга; ружье покатилось на пол между ними.

Все кончилось так быстро, что два других компаньона не успели даже, повинуясь общему побуждению, разнять противников, а следовательно, и хорошенько осознать, что произошло. Все разрешилось так мгновенно, что даже оба виновника происшествия вернулись на свои места, едва отдавая себе отчет в том, как это вышло.