Едва ли есть надобность говорить, что ни один из перечисленных титулов не имел ничего общего с подлинным именем его обладателя. Первый и Второй Валеты были братья, а прозвища их в веселую минуту заимствованы были из юкра, излюбленной здесь карточной игры, показывая соответственно, который из двоих слывет на заявке более ценной фигурой.

Что касается третьего партнера, то как же было удержаться и не окрестить его Грубый Помол, если он однажды взял да залатал себе штаны старым мешком из-под муки с четким фирменным клеймом! Ну, а четвертый, уроженец штата Миссури, человек нерассудительный и совершенный невежда в вопросах юриспруденции, был в знак насмешки, с полным основанием наречен Судьей.

Но вот Грубый Помол, который до сих пор восседал на пороге, невозмутимо выставив одну ногу наружу, не в силах побороть лень и шелохнуться, наконец убрал с дождя свою пострадавшую от ярости стихий конечность и встал. Этот поступок, заставивший остальных компаньонов слегка потесниться, был воспринят с холодным неодобрением. Примечательно, что, несмотря на свой явно цветущий вид, молодость и завидное здоровье, все до единого держались как немощные и дряхлые калеки. С трудом совершив несколько телодвижений, они поспешили опуститься на койку или табурет и застыть в прежней позе. Второй Валет вяло поправил повязку, которую без всякой видимой причины носил на лодыжке вот уже несколько недель; Судья с нежной заботой углубился в созерцание давно поджившей царапины на руке. Жизнь в затворничестве превратила их в апатичных ипохондриков — последний довершающий штрих и без того нелепого и жалкого положения.

Непосредственный виновник переполоха почувствовал, что необходимо дать объяснения.

— Нечего было так грубо вторгаться со своей ногой в чужую личную жизнь, — заявил Первый Валет. — С таким же успехом мог бы посидеть и снаружи. Тем более что от твоих титанических усилий солонины в бочонке не прибудет. Вон долтонский бакалейщик говорит… Что это он там говорил? — лениво обратился он к Судье.

— «Видимо, — говорит, — заявка на Звездной вышла в тираж, а… мне и так хватает, благодарю покорно!» — безучастно воспроизвел Судья, как если бы речь шла о чем-то постороннем и для него лично не представляющем ни малейшего интереса.

— Я к этому типу сразу потерял доверие, как только Гримшо с ним заимел делишки, — сказал Второй Валет. — У этих двоих вполне хватит совести сговориться нам насолить. — На Звездной прочно утвердилось мнение, будто им со всех сторон строят козни.

— Скорей всего эти новички из Форка рассчитываются с ним наличными, вот он и зазнался, — вставил Грубый Помол; пытаясь обсушить ногу, он то брыкал стену хижины, то терся об нее лодыжкой. — С этой публикой стоит раз оступиться — и всех утянешь за собой.

Ответом на это невразумительное умозаключение была гробовая тишина. Все были настолько захвачены своеобразным методом оратора сушить ногу, что совершенно отвлеклись от первоначального предмета беседы. Объявились советчики; охотников помочь не нашлось.

— А кому бакалейщик это сказал? — спросил Первый Валет, возвращаясь наконец к основной теме разговора.

— Да Старику, — отозвался Судья.

— Ну, само собой! — саркастически фыркнул Первый Валет.

— Само собой! — в один голос подхватили и остальные компаньоны. — Это на него похоже. Чего еще и ждать от Старика!

Что именно было похоже на Старика и почему, никто не уточнял, просто вообще было ясно, что он один повинен в вероломстве бакалейщика. Несколько более внятно высказался по этому поводу Грубый Помол:

— Видите, что получается, когда его туда отпускаешь! Посылать Старика — это же самим себе яму рыть. С ним кто хочешь даст себе волю. Ему ничего не стоит подорвать репутацию самих Ротшильдов!

— Это уж точно, — вставил Судья. — А вы гляньте, как он работает. Ведь вот на той неделе две ночи напролет зазря долбил породу при луне, и все по чистой дурости.

— С меня лично, — вмешался Второй Валет, — уже того довольно, как он на днях — ну, вы помните — предложил заняться обыкновенной промывкой, чтобы заработать «хоть на жратву», точно мы китайцы какие-нибудь. Сразу видно, много ли стоит в его глазах заявка на Звездной.

— А знаете что, — снова подал голос Грубый Помол, — я вот до сих пор все молчал, но только в тот раз, когда к нам сюда приходил поглядеть участок парень с Мэттисона, так это Старик его отвратил, никто другой. Чуть ли прямо не признался, что здесь еще труда непочатый край, покуда заявка начнет себя оправдывать. Не пригласил даже зайти в дом и по-приятельски перекинуться в картишки; заграбастал его, если можно так выразиться, целиком себе, да и все тут. Ну, на Мэттисоне, естественно, и раздумали покупать.

Наступила тишина, лишь дождь барабанил по кровле, изредка просачиваясь в широкий глинобитный дымоход и капая на тлеющие в очаге уголья, которые в ответ сердито шипели и брызгали искрами. Первый Валет с внезапным приливом энергии придвинул к себе пустой бочонок и, вытащив из кармана засаленную колоду карт, принялся раскладывать на нем пасьянс; остальные довольно безучастно следили за ним глазами.

— Загадал на что-нибудь? — поинтересовался Грубый Помол.

Первый Валет кивнул. Судья и Второй Валет, которые до сих пор полулежали каждый на своей койке, приняли сидячее положение, чтобы лучше было видно. Грубый Помол медленно отделился от стены и склонился над пасьянсом. В томительно-напряженном молчании Первый Валет открыл последнюю карту и драматически-выразительным жестом с размаху шлепнул о днище бочки.

— Сошлось! — благоговейно выдохнул Судья и, понизив голос почти до шепота, спросил: — На что раскладывал?

— Хотелось узнать, стоит ли, как мы уговорились, сматывать удочки. Пятый раз за сегодняшний день сходится, — продолжал Первый Валет тоном мрачным и многозначительным. — Причем и легло-то все сначала — хуже некуда.

— Я, конечно, не верю в приметы, — объявил Судья, излучая наивный и суеверный страх каждой черточкой своей простецкой физиономии, — но только идти наперекор таким знамениям — это искушать судьбу.

— Разложи-ка еще разок, посмотрим, Старику тоже уходить или нет, — предложил Второй Валет.

Предложение было принято благосклонно, и трое зрителей, затаив дыхание, сгрудились возле бочки. Снова были тщательно перетасованы и разложены в таинственных сочетаниях вещие карты — и снова с тем же роковым исходом. Тем не менее все, казалось, вздохнули свободнее, будто стряхнув с себя бремя ответственности, и Судья благочестиво склонил голову пред столь недвусмысленным изъявлением воли провидения.

— Итак, джентльмены, — невозмутимо резюмировал Второй Валет, словно ему только что огласили бесстрастное решение некой законодательной инстанции, — мы должны полностью отмести от себя всякий сентиментальный вздор и подойти к этому вопросу как деловые люди. Единственный разумный шаг — немедля собраться и уходить с заявки.

— А Старик? — осведомился Судья.

— Старик… Тихо! Он идет.

В дверном проеме, заслоняя свет, возникла легкая, быстрая фигура. Это и был пятый компаньон, известный под прозвищем Старик. Стоит ли добавлять, что это был зеленый юнец лет девятнадцати, с едва пробивающимся пушком над верхней губой!

— Ручей так вздулся, что пришлось взобраться на иву и перемахнуть на эту сторону по воздуху, — проговорил он с заразительным смехом. — Но все равно, ребята, будьте уверены: от силы час — и погода прояснится. Над Лысой горой тучи редеют, а на пике Одиноком уже блестит солнце на снегу. Глядите-ка! И отсюда видно. Точь-в-точь будто Ноев голубь только что сел на горе Арарат. Это доброе предзнаменование.

С приходом Старика все — просто так, по привычке — на мгновение повеселели. Однако при последней фразе, этом беззастенчивом проявлении постыдного суеверия, они вновь исполнились справедливой суровости и обменялись красноречивыми взглядами.

— Таких предзнаменований у нечистого пруд пруди, — с безнадежным видом буркнул себе под нос Грубый Помол.

Однако Старику не терпелось договорить, и он не обратил внимания на этот недобрый прием.