Я пошел вверх по ручью, в направлении пароходных свистков. В расстилавшейся по берегам густой зеленой траве разглядел какие-то бобовые растения, большинство которых, насколько я знал, было с'едобно. Не прошел однако и ста шагов, как мой взгляд упал на такой неожиданный и необычайным предмет, что я своим глазам не поверил.
Это был небольшой покосившийся домик. Я приветствовал радостным возгласом этот признак обитаемости острова. Однако, когда приблизился к домику, общий вид его разом охладил мои восторженные надежды. Передо мной были давно покинутые развалины. Крыша провалилась, грубо сложенные каменные стены затянуты были вьющимися растениями, а через продырявленную и расползшуюся дверь можно было видеть, что и внутренность домика сплошь заросла травой и кустами.
Начал оглядываться кругом в поисках других следов человеческой деятельности и на другой стороне ручья заметил еще несколько малоутешительных по виду домиков. Они тоже представляли собой развалины, густо увитые вьющимися растениями. Подавленный гробовой тишиной этого давно покинутого поселка, я задумался о причинах, которые могли заставить людей бросить свои насиженные гнезда. Словно какое-то проклятие лежало на этом острове, где все разваливалось и превращалось в прах. На южном берегу — множество гниющих останков кораблекрушении, в бухте — развороченное, выброшенное бурей судно, здесь — жалкие развалины, оглашавшиеся некогда громкими голосами и веселым смехом людей. Всюду — мертвые, высохшие деревья, и даже горы не походили на обычные горы, но странно крошились и превращались в сухую пыль…
X. Крабы-людоеды.
Вспомнив о прямой цели моего путешествия, я стряхнул печальную задумчивость и бодро двинулся по берегу ручья все в том же западном направлении. Под ногами что-то хрустнуло. Нагнулся и увидел осколки грубой глиняной посуды. Лениво поднял один из черепков и хотел было уже его бросить в дверь ближайшего ко мне домика, как вдруг остановился и словно окаменел с поднятой рукой. Внутри домика, в густой траве лежал человек с вытянутыми к порогу ногами, обутыми в морские сапоги. Рядом, у самых ног валялся парусиновый мешок.
Оправившись от изумления, я громко окликнул человека, но он повидимому так крепко спал, что не услышал моего голоса. Я подошел поближе, чувствуя, как во мне поднимается смутная жуть. Задержался у порога, но затем взял себя в руки и решительно шагнул в домик. Наклонился, раздвигая руками густую растительность, и отскочил с застрявшим в горле криком ужаса; вместо человеческого лица на меня глядел белый усмехающийся череп…
Что это был за человек и что с ним случилось? Одежда на трупе была разорвана, и местами зловеще белели кости. Я поднял валявшийся у его ног мешок и обомлел от изумления; на парусине виднелось знакомое клеймо «Кронштадта». Да кто же это, наконец?!. Неужели боцман? Не может быть! Прошло всего двое суток, как он предательски угостил меня веслом. Допустим, что еще в тот же день какими-нибудь судьбами он попал на северный берег и забрел в эту развалившуюся хижину. Положим, он внезапно умер здесь, хотя бы от разрыва сердца, но не мог же его труп за одни сутки превратиться в голый скелет…
Заглянув в мешок, я нашел там бутылку рома со знакомой этикеткой. Собрался с духом и снова наклонился над отвратительным костяком. Да, одежда походила на ту, что была на боцмане. Отстегнул пояс и увидел роговую ручку ножа в знакомых мне ножнах из темнокоричневой кожи. Наконец рассеялось и последнее сомнение, когда, потянув за цепочку, я вытащил из бокового кармана призовые серебряные часы за удачные парусные гонки. Итак, передо мной лежали останки моего врага. Машинально часы и нож я положил в мешок с бутылкой; другая пустая бутылка из-под рома валялась тут же, в двух шагах от загадочного скелета.
Противно раздевать мертвеца и присваивать себе его вещи, но когда взглянул на свои раз'ехавшиеся ботинки, то решил воспользоваться крепкими сапогами того, кто еще так недавно был Трофимычем. Оба сапога снялись легко, так как ноги были начисто освобождены от мяса, которое уцелело только ближе к щиколоткам, где болталась еще бледная кожа. Гадливо засунул руку в голенище и тщательно обтер сапоги пучками свежей травы.
Внезапно я услышал в дальнем углу комнаты легкий шелест. Поднял глаза, и в тот же миг новый ужас холодком пробежал по моей спине. Там, в темном углу злобно усмехалось чье-то лицо, багровое, распухшее и до тошноты отвратительное. В немом оцепенении смотрел на отвратительный кадык и высокий заостренный кверху лоб, откуда неподвижно уставились на меня косые выпученные глаза… Эта чудовищная рожа с застывшей усмешкой, в которой не было ничего человеческого, выглядывала из-за густой травы.
«Да я с ума сойду в этом проклятом месте!» подумал я, когда следом за мной двинулась к выходу и кошмарная харя. Вот она выползла из травы, и когда очутилась на открытом месте, то мой страх перешел в истерический хохот. Я увидел перед собой огромного земноводного краба, гнусную тошнотворную тварь, но отнюдь не сверхъестественную.
И все же поведение этого краба наводило на мысль о скрытой опасности, тайной западне: он уверенно приближался ко мне с поднятыми кверху массивными клешнями, продолжая косить вытаращенные глаза и злобно улыбаться. Вот рядом с ним из соседней норки показалась в потемках другая рожа, за ней третья, четвертая… Через мгновение с десяток крабов угрожающе двигались на меня.
Дрожа от безмерного отвращения, я размозжил первого попавшегося краба тяжелым сапогом, а затем бросился топтать и остальных. Но раздавленные словно магнитом притягивали к себе все новых и новых крабов, которые выползали из всех углов домика и спокойно раздирали на части своих сородичей, жадно пожирали их, а затем снова направлялись ко мне с поднятыми клешнями и выпученными косыми глазами.
Во мне проснулся спасительный страх, и я бросился опрометью из проклятого домика, захватив с собой парусиновый мешок…
XI. По следам мертвеца.
Посидел на берегу ручья и привел в порядок взвинченные нервы. Задумался о боцмане и его необычайном конце. Сожрали крабы! Но каким образом он очутился на северном берегу, угрюмом и недоступном? Допустим, что его шлюпка разбилась и он спасся вплавь, но в таком случае как он мог захватить с собой парусиновый мешок? Разве можно доплыть до берега в тяжелых сапогах и с такой нагрузкой? Да и на сапогах у него не было обычных белых пятен от высохшей соленой воды. Следовательно он нашел где-то безопасное место для высадки, вытащил на берег шлюпку и пошел искать убежище на ночь. Набрел на разрушенный домик, перед сном выпил бутылку рому. Тут его и хватил кандрашка. Мертвого, его и сожрали лупоглазые чудовища.
Проверил свою догадку: вынул из мешка нож и часы. И намека нет на влажность или ржавчину. От радости я готов был кричать «ура». Я обшарю на острове все берега, но шлюпку найду во что бы то ни стало. Ведь на ней я могу выйти в открытое море и встретиться с «Кронштадтом»!
Успокоившись, я начал рассуждать систематически. Во-первых, никто на борту парохода не знает о смерти Трофимыча и ищут нас обоих, хотя капитан надеется встретить одного только боцмана. Во-вторых, шлюпка вытащена где-то на берег. В-третьих, гудки «Кронштадта» может быть указывают то место, где находится шлюпка. Но почему в таком случае никто из команды не показывается на острове? Если боцман мог пробраться на остров, то почему не могут остальные?
Голова опять кругом пошла от всех этих предположений. Остановился на одном: я должен отыскать спасительную шлюпку. Однако, одно дело знать, что шлюпка находится в безопасном месте, и совсем другое — найти ее.
Вдруг я вскочил на ноги, озаренный счастливой мыслью: если боцман добрался до покинутого селения, то мне нужно только отыскать его следы и итти в обратном направлении.
Оглядываюсь, чтобы начать свои поиски. За хижинами начинался крутой под'ем, заканчивавшийся такими отвесными скалами, одолеть которые мог бы разве горный козел. Не двинуться ли мне вверх по широкому ручью, который должен был проложить себе в горах более отлогое русло? Не прошел я ста шагов, как на свежем обвале горы заметил отчетливые следы сапог, направлявшиеся к селению. Я встал на следы сапогами и убедился, что боцман прошел здесь.
