– Да, да, да, – озадаченно вздохнул Эскин, и чуть-чуть заикаясь от волнения, продиктовал свой адрес.

– Жди через час! – сказала, как будто скомандовала Соня и мгновенно исчезла.

«Наверное, у нее в роду военные, – подумал Эскин, – военные, большие, здоровенные!» И все же сердце его громко забилось от предвкушаемой встречи. Он уже не учил никаких стихов, не заглядывал в книгу Бюхнера, а осторожно резал ананасы и выставлял на стол все свои закуски.

О, если бы только Эскин знал, во власти каких неведомых чар он оказался, и какой безумной и к тому же замужней женщины, женщины мало удовлетворяемой своим мужем, а поэтому ищущей острых ощущений всегда на стороне. Соня ехала к Эскину быстро, и не оглядываясь, она сама с восторгом предвкушала объятия наивного.

«Наверное, еще неопытный», – с улыбкой думала она, нисколько не подозревая, что за ней по пятам уже следует ее обманутый муж – Глеб Собакин.

«Будь ты проклята!» – думал про себя Глеб Собакин, судорожно сжимая под пальто заблаговременно наточенный топор. Когда же за Соней захлопнулась дверь квартиры Льва Абрамовича Эскина, Глеб остановился, с трудом сдерживая свое шумное дыхание, ведь он пробежал шесть этажей, пока его Соня ехала в лифте, и все же он успел разглядеть номер квартиры, в которую она попала.

«Сразу не надо, пусть сначала улягутся», – подумал Глеб Собакин, с удовлетворением разглядывая деревянную филенчатую дверь Льва Абрамовича Эскина.

Можно сказать, что предчувствие Глеба вполне оправдалось. Соня мгновенно окрутила Эскина и уже через десять минуты лежала с ним в кровати.

– Я еще никак и ни с кем, – стыдливо закрывая глазки, прошептал Эскин.

– Лиха беда начало, – засмеялась Соня и весьма проворно стащила брюки и трусы с Эскина.

Она приветливо раздвинула перед ним ноги, но тем не менее очень яростно вцепилась в его левое ухо зубами.

– Оторвись! – чуть было не закричал Эскин, но тут же осекся, испытав яркое наслаждение. Буквально через четверть часа Эскин находился уже на вершине земного блаженства, когда вдруг послышались ужасно громкие удары в дверь.

Уже по первым двум ударам можно было определить, что в дверь не стучали, а нахально и деловито ломали!

«Это мой муж!» – истошно завопила Соня, быстро вскакивая с кровати. Эскин сразу понял, что свершилось что-то непредвиденное.

Однако, имея в своей голове множество полезных советов Бюхнера, Эскин напрягся и мигом выскочил из кровати.

Догадавшись по последнему звуку, долетевшему из коридора, что входная дверь уже разбита, Эскин закрыл дверь, соединявшую зал и коридор на щеколду, и тут же кинулся перед дверью выстраивать произвольную баррикаду из чешской стенки и мягкой немецкой мебели, купленной ему дядей Абрамом. Соня ревела, как иерихонская труба.

Она лежала на полу в позе свернувшегося калачиком эмбриона.

– Да, сделай ты хоть что-нибудь! Позвони хотя бы в милицию, черт возьми! – заорал на нее еще более взволнованный Эскин, но Соня оставалась совершенно безучастной ко всему, со стороны казалось, что она решила уйти из этого мира и никого не трогать, лишь бы только хотя бы раз в новолуние испытывать какой-нибудь умопомрачительный оргазм.

Тогда Эскин сам набрал номер милиции, и дрожащим, очень часто захлебывающимся от волнения, голосом сообщил о разыгрывающейся в его доме драме.

– А вы, случайно, не шутите? – спросил его дежурный.

– Да, какие тут могут быть шуточки, когда моя жизнь уже висит на волоске! – завопил в трубку Эскин.

– Успокойтесь, сейчас приедем, – пообещал ему дежурный, и в этот момент верхняя часть двери, соединяющая коридор и зал, отлетела от удара топора, и тут же из-за груды наваленной мебели показалось ужасно искаженное злобой лицо Глеба Собакина.

– Ну что, гады?! Добились, своего?! – заорал Глеб Собакин, разрубая топором угол антресоли чешской стенки, лежащей у двери.

– Ну, сделайте хоть что-нибудь! – прижалась к Эскину надрывно плачущая Соня.

– Сейчас, дорогая, сейчас, – и Эскин нежно оттолкнув от себя Соню, тут же бросился в кухню. Там он очень быстро вытащил из шкафа банку с дихлофосом, и обернув ее полотенцем, обратно подбежал к куче уже разваливающейся мебели, которую продолжал крушить в безумии Глеб Собакин, и направил мощную струю ему в лицо.

– Ай, сука! – зарычал Собакин, падая на пол.

– Куда нас только не влечет окаянный вихрь случайных приключений, – глубоко вздохнул Эскин и снова принялся нагромождать в проходе оставшуюся мебель. Немного пришедшая в себя Соня тоже кинулась ему помогать.

– Странно, а почему ты мне сразу не сказала, что у тебя есть муж?! – удивился Эскин.

– Ты что, разве не говорила ему, что у тебя есть я?! – послышался за грудой мебели глухой бас Глеба Собакина.

– Да идите вы все на хрен! – заревела Соня и убежала в соседнюю комнату.

– Вот, дуреха, – сказал, поднимаясь с пола Собакин, – всех окрутила! Слушай, друг, ты уж меня извини за все, я же не знал, что ты не знал, что она замужем! Так что извини меня, а я уже, пожалуй, пойду домой!

– Подождите, подождите! Вы мне все тут размолотили, а теперь уходите?! – возмутился Эскин. – Уж подождали бы, сейчас милиция приедет?

– Вот только милиции еще мне и не хватало, – захохотал Глеб Собакин, и плутовато подмигнув Эскину, быстро выбежал из квартиры.

– Он что, уже ушел, – вышла из комнаты нервно озираясь по сторонам, Соня, – ну, тогда я тоже пошла!

Она принялась откидывать в проходе разрубленный пополам диван и кучу щепок, оставшихся от чешской стенки.

– Эй, эй, постой-ка, – опомнился Эскин, – вы мне все тут разбомбили к чертовой матери, а теперь бежать?! Не пущу!

– Тогда я скажу, мой дорогой, что ты меня изнасиловал! – неожиданно усмехнулась Соня.

– А, иди-ка ты к черту! – по-детски заревел Эскин, присаживаясь на, чудом уцелевшее, кресло.

– Ну, ладно, малыш, не сердись, – Соня поцеловала Эскина на прощанье и убежала.

Эскин сразу как-то немного успокоился и, выйдя на балкон, закурил. Уже через пару минут он видел, как из подъезда его дома выбегала Соня. Ее разбросанные во все стороны ярко-рыжие волосы напоминали ему сказочный образ коварной и злой колдуньи.

– А ведь и на самом деле колдунья, – прошептал Эскин и со страхом перекрестился.

Милиция к счастью, в этот день так и не приехала. Эскину не хотелось рассказывать глубоко лично-интимную историю совершенно посторонним людям, и тем более устраивать из всего этого какое-то уголовное разбирательство.

Всю разломанную мебель он выкинул на помойку, а отцу по телефону сообщил, что его обокрали.

– Ты хоть в милицию-то обращался?! – спрашивал дядя Абрам.

– Обращался, да что толку! – соврал Эскин, радуясь, что отец в эту минуту не видит его.

– Ну, ладно, – вздохнул дядя Абрам, – я вышлю тебе денег, ты уж сам купи себе мебель!

– Конечно, – обрадовался Эскин.

– А ты случайно никого к себе не водил?! – спросил дядя Абрам.

– Нет, никого, – опять соврал Эскин, и опять порадовался, что он его не видит.

– Ну, ладно, – вздохнул с каким-то пониманием дядя Абрам, – ты уж, Лева, будь осторожней.

Потом трубку взяла мать.

– Ну, как ты там сыночек?!

– Все нормально, хорошо, – бодро отозвался Эскин.

– Да, как хорошо, если тебя обокрали?! – заплакала мать.

– Ну, я-то ведь жив, здоров! – вздохнул, краснея, Эскин.

– Теперь тебе надо дверь железную ставить!

– Я уже поставил, – Эскин действительно в этот день поставил в свою квартиру железную дверь.

– Вот и молодец! – обрадовалась мать.

Она еще долго его увещевала, взяв с него не одно, а несколько обещаний быть хорошим и спокойным мальчиком.

Разговор с родителями оставил в душе у Эскина какой-то скверный отпечаток. Он чувствовал, что они не заслуживали с его стороны такого наглого вранья, но ничего не мог поделать с собой.

Не рассказывать же им эту глупую и дикую историю.