Очевидно медвежата не привыкли к строгим окрикам посторонних зверей. Они обиженно рявкнули на стоявшего в воде серого медведя. Через секунду они попятились, испуганно подняв морду. Еще секунда… Медвежата бросились со всех четырех ног. Пестун сердито заворчал. Медведица, глухо рыча, в два прыжка заслонила свое семейство.

Я подумал, что серый медведь ввязался в опасную историю: вдвое меньше медведицы, он стал сопротивляться. Но… пять минут спустя я перестал так думать… После десятиминутного наблюдения холодный пот выступил у меня на голове…

Серый медведь нагнул морду. Пестун поднялся на дыбы. Медведица бешено бросилась вперед. Серый медведь отскочил и со страшным ревом опрокинул пестуна. Оба медвежонка, заорав, помчались еще дальше. Медведица с разбегу шлепнулась в реку. Серый медведь побежал за утес. Я увидал немедвежью хитрость, — зверь притаился за утесом.

Перепуганный пестун бросился к мокрой медведице. Быстрая оплеуха. Пестун опомнился. Отбежал к кустам, строгим окриком собрал медвежат и, сконфуженно облизывая морду, уселся перед ними. Медведица мчится к утесу…

Мои симпатии на стороне медведицы. Я замахал рукой:

— Куда?.. Дура собачья!.. Беги назад!..

Рука Игната больно стукнула мои губы (глупая привычка — держать в руке запасный патрон). Антон ущипнул меня в ногу.

— Тише… болван!..

Медведица добежала до утеса. Быстрый бросок серого туловища. Двойной рев. Опрокинутая медведица замерла под серым противником… Через мгновенье она взметнула лапы, — брызги крови и клочья серой шерсти разлетелись по сторонам. Обезображенный, в мгновение истерзанный серый хищник рухнул на землю. Бурая туша навалилась сверху.

— Теперь конец, — прошептал Игнат, поднимая к плечу карабин. — Бурую медведицу я сам уложу. Вы — пестуна. Медвежата на прибавку пойдут…

— Подожди, — попросил я. — Сделай одолжение, подожди…

Игнат снисходительно пустил ствол карабина. Охотник подчинился натуралисту.

Серый медведь не издох. Он вцепился клыками в бурую грудь медведицы, рвал когтями ее нависший живот. Рыча от боли, медведица присела, прижалась к врагу плотнее, и полплеча серого зверя исчезло в ее огромной пасти.

— Молодец баба! — одобрительно промычал Антон. — Ишь, как чехвостит серого подлеца!

«Серый подлец» вдруг вытянул длинную волчью морду и завыл.

Трудно передать этот громкий, тоскливый и как будто призывной звук. Казалось — медведь в предсмертной агонии торопит смерть. А может быть умоляет о пощаде?

— О-ох!.. — выл он низким басом. — О-ох!..

— Кончается, — весело добавил Антон. — Последнее издыхание.

— Ишь, мучается, — жалостливо заметил Игнат. — Пристрелить бы его…

Мы одновременно вздрогнули. Игнат подхватил карабин и сгреб в руку все запасные патроны. Далеко сверху послышался ответный рев:

— Ох!.. Ох!..

Мы подскочили.

— Ох!.. Ох!.. — раздалось в стороне.

— Ох!.. — отозвалось где-то совсем близко.

Трещат сучья. С грохотом сыплются камни. С быстротой атакующей кавалерии выбежал из-за утеса, щелкая страшным оскалом клыков, серый медведь. Дико заревела бурая медведица, раненая в бок. Высоко взметнула морду. Схватилась с новым врагом.

По-моему пестун пострадал невинно. Второй примчавшийся на призыв товарища серый медведь обрушился, ломая кусты, на безобидного стража двух младенцев. Налетевший бандит поработал клыками и лапами на совесть. Пестун бесславно превратился в груду мяса, крови и шерсти. Перепуганные медвежата юркнули в кусты.

Атакованная с двух сторон медведица заревела немедвежьим предсмертным ревом. Сквозь вихрь диких звуков пролетел тонкий писк. Медвежата, все еще удивленные, пищат тоскливым дискантом… Медведица бросила неравный бой, она мчится к кустам. На полдороге ее настигли «страшные звери», впились в плечо, в горло… Последняя схватка… Рев…

— Давай смоемся, пока не поздно… — шепнул перепуганный Игнат.

Антон уже пятился в кусты. Опережая Игната, я нырнул за Антоном. Страх удесятерил силу наших ног. Как джайраны мы бежали от места медвежьей схватки. Выше… выше!.. Вот наша площадка… Скорее!..

Гул внизу стих. Мы легли на скале животом вверх, едва дыша. Рядом легли карабины и груды патронов. Мы перевернулись на живот и смотрим вниз.

Один раз показался «страшный зверь». Я невольно щелкнул затвором. Медведь подозрительно поднял кверху морду. Никто не выстрелил. «Страшный зверь» скрылся в лесу…

Всю ночь мы дрожали у огромного костра. Утром спешно направились к переправе у Чороха. Только внизу, выйдя на дорогу, мы опять обрели дар слова.

— Чтоб они издохли! — выругался Игнат. В первый раз за всю свою охотничью практику он возвращался без добычи.

— Страшный зверь… — мотнул головой Антон, убивший когда-то двух бурых медведей… нарисованных на мишени тира.

— Да, — согласился я, скромный натуралист. — Очевидно серый медведь случайно нарушил свою привычку — бродить только у горных вершин, и, что удивительнее всего, у них прекрасно налажена связь и взаимопомощь.

День — ясный как хорошо вымытое стекло. Обычно седая от туч вершина Мтиралы четко проявилась в небе темнозеленым конусом. Игнат сидит рядом со мной у открытого окна лаборатории. От безделья он ловит мух и впрыскивает им формалин. Мухи дохнут. Игнат доволен…

Хлопнула дверь. На пороге появился в более чем растрепанном виде Антон.

— Айда за мной! — говорит он, запыхавшись. — Я договорился с рыбаками. Мы выезжаем через час от мыса Бурун-Табие. На весь день баркас и снасти в нашем распоряжении… А, кстати и Игнат здесь. Поедем, Игнатушка?

— Всегда готов.

Игнат нахлобучил на голову потрепанную кепку.

— Заготавливай инструмент.

«Инструментом» Игнат называл шприцы, баулы, банки.

Море — изумруд. Небо — бирюза. Солнце — алмаз. Баркас легко разрезает грудь моря, оставляя позади свежую рану — волнистый след, сверкающий блеском солнца. Я с Игнатом гребем дружно. Сзади нас гребут двое рыбаков. Их движения профессионально равнодушны. Антон сидит рядом со старшим рыбаком у рулевого весла. У его ног торчат железные прутья.

— Антоша, — кричу я, — не думаешь ли ты железом дельфинов глушить?

Приятель смеется и машет рукой, — греби, мол, и не разговаривай.

В стороне от баркаса выпрыгивают, играя, дельфины. Гавань удаляется, превращаясь в узкую, усеянную колышками полоску. Между Зеленым мысом и Махинджуари белый дымок — мчится поезд. Игнат, не переставая грести, плюет на руки.

— Ружье дома оставил, жалко. Я бы по дельфинам пострелял.

Игнат не может пропустить равнодушно ни одно живое существо. Никогда из него не выйдет хорошего натуралиста.

— Антон, — догадался я, взглянув на железные прутья, — ты взял драгу?

— Да… греби.

Прошло два часа. Море потемнело. Блеск усилился. Гавань скрылась за горизонтом. Над морем остались вершины горных хребтов. До берега не менее пятнадцати километров. Антон махнул рукой.

— Довольно, клади весла.

Старший рыбак перешел на нос баркаса. Под его быстрыми руками замелькали, падая в воду, пробковые поплавки. Два других рыбака навязывают к низу сети грузила — небольшие камни. Мне с Игнатом осталась наименее ответственная работа — подавать сеть старшему рыбаку таким образом, чтобы не запутаться в веревках. Поплавки по очереди отплывают от баркаса. Антон медленно гребет. Оба конца сети, описав полукруг, сошлись у баркаса.

— Тяни! — скомандовал рыбак.

Четыре пары рук удвоили энергию. Сеть вышла из воды, мигая лопающимися пузырями. В крупных ячейках запутались морские ерши, мелькнула расписная красавица тригла-ласточка, забили хвостом звездочеты. К мошне прижался серебряный горбуль, и среди мелкой рыбешки вытянулось длинное полено, словно обтянутое замшей. Антон бросил весла.