Он проходил через сады, срывал цветок и тут же бросал его, разрушал по дороге изгородь, вырывал у подзаборного куста какой-нибудь корешок и, найдя его несъедобным, выплевывал. Во время прежних прогулок он уже истребил все попадавшиеся ему на пути растения, которые природа разрешила есть слонам.

Сворачивая с улицы на улицу, Уппа добирался до пристани. Здесь им сразу овладевало инстинктивное желание окунуться в медленные темные воды реки. Но всегда на водной глади колыхались черные исполинские чудовища, каждое с тремя хоботами, дерзко задранными к небу. Чудовища ревели, пыхтели, плевались — вся вода была ими заплевана и стала мутной, жирной и тяжелой. По спине их сновали темные юркие фигуры, напоминавшие Уппе обезьян…

Эти жуткие гиганты-купальщики и не думали уходить. Казалось, они выкрикивали на неведомом языке угрозы и ругательства. И осторожный слон подавлял свое влечение к воде. Кто их знает, еще нападут…

Иногда, пересилив страх, он все-таки спускался к реке, чтобы утолить жажду, но вода была так грязна, и от нее тянуло таким смрадом, что он ни разу не решился напиться.

Тут он соображал, что ничего другого ему не оставалось, как направить свои стопы к обладателям спиртных напитков. Уныло поднимался он на мостовую среди беспорядочно нагроможденных тюков с товарами. Медленно шел, ударяя хоботом по ящикам, переворачивая и сбрасывая на ходу мешки, пока не улавливал острого дыхания спирта или сладкого запаха патоки. Возле таких ящиков он останавливался подолгу, как очарованный вдыхая их испарения.

Однажды он перевернул груду ящиков с джином — все бутылки перебились. Чернокожие грузчики в бешенстве принялись что есть мочи колотить его по хоботу палками и прогнали Уппу, не дав ему подышать спиртными парами. С тех пор они уже не подпускали его к товарной пристани.

Изнемогая от голода и жажды, слон плелся в город с видом бродяги, который хочет показать, что у него нет никаких подозрительных намерений. Проблуждав некоторое время по лабиринту улиц, он меланхолично направлялся по широкой пальмовой аллее к своему загону. Время от времени он останавливался и терся о стволы кокосовых пальм. Тяжелые орехи срывались с ветвей и с грохотом сыпались ему на голову и спину словно капли каменного дождя…

Густел вечер. Из влажной сини джунглей долетали волнующие дымные зовы. Уппа начинал тревожно кружить по загону или носиться прыткой рысью по аллеям парка. В такие часы он был совсем не похож на того смиренного, пришибленного и голодного пьянчугу, который в течение дня забавлял клянчаньем и ужимками городских обывателей.

Однажды вечером чернокожий сторож парка принес в город сенсационное известие:

— Уппа ушел!..

Это случилось неожиданно для самого Уппы. Призывы джунглей пересилили в нем жажду «культурных» утех. Слон вышел через ворота парка, которые остались открытыми на ночь.

Перед ним мутно текла в простор широкая, обсаженная пальмами дорога. По небу плыли трепаные клочья облачков. Лихорадочный гомон ночного города замер позади. Уппа слышал только свои шаги, быстрые и глухие. В его крови всколыхнулись и забродили глубинные атавистические[16] силы, лишь только он вышел за городскую черту.

Растаяли последние кривые хижины негритянского поселка. Собачий надрывный лай и дробный рокот тамтамов остались позади. Вокруг разлеглась пустынная холмистая равнина с одиноко торчащими деревьями. Кое-где бурели квадратики полусгнившего проса.

Чернокожие жители поселка, завидев при свете луны громаду несущегося по дороге слона, прятались под соломенные кровли хижин. Для них это был призрак крупного слона, убитого ими год назад на ямсовом поле. Теперь «дух» животного вернулся в поселок, чтобы отомстить за свою гибель. Старики и старухи гнусаво шептали заклинания, прижимая к груди амулеты. Некоторые из негров решили, что ночное появление «духа» — новая проделка колдунов, наславших его на поселок, чтобы внушить всем страх перед своим могуществом…

Быки за колючей изгородью взревели от страха и заметались по загону, обрывая привязи. Но Уппа был не меньше быков испуган их ревом и паникой. Это ночное происшествие зародило в нем первую тревогу перед неведомыми опасностями, окружающими со всех сторон свободного обитателя джунглей.

Он то-и-дело поводил ушами, подымал хобот, остро прислушивался к каждому новому звуку. И безостановочно несся вперед настоящим слоновьим шагом, мягким, упругим, слегка колыхающимся.

Наконец перед ним встала темная стена с узкими прорезями угольного мрака. Джунгли открывали ему бесчисленные двери. Потрясенный, остановился слон-бродяга у этой таинственной стены. Хобот приподнят, чуть вздрагивает, глаза лихорадочно блестят, слух напряжен, как никогда в жизни. Шершавая складчатая кожа нервно ежится, хвост дрожит.

Жгучая потребность поскорее наполнить пищей огромный пустой желудок вывела Уппу из оцепенения. Он принялся яростно щипать сочную траву на опушке и обрывать хрусткие побеги молодых деревьев.

Шаг за шагом он продвигался в глубь джунглей, куда скупо проникал лунный свет. Случайно Уппа схватил хоботом вместо побега сухую ветку. Раздался треск. Обезьяны, серыми комочками прикорнувшие в ветвях, всполошились. С тревожным любопытством свесились они на руках и хвосте, пытаясь разглядеть, что творится в чаще.

Обезьянье сборище обменивается короткими визгливыми криками, похожими на истеричный смех. Потом сразу, точно по команде, обезьяны умолкают. Множество зорких каштановых глаз ловят каждое движение Уппы. Снова заверещали колючие визги. Уппа раздосадован назойливым шумом. Ему кажется, что невидимые враги дразнят его.

Он ломится все дальше. Свежие лохматые ветви склоняются к нему со всех сторон, словно приветствуя владыку джунглей, вернувшегося в свою вотчину. Над его головой в окне лунного света чеканится гроздь наливных плодов. Они манят Уппу пряным ароматом. Он поднимает хобот и срывает плоды. Испуганный этим шумом из-под корней дерева выскакивает какой-то крохотный зверек. Его писк и шорох травы, по которой он скользнул мимо Уппы, нагоняют на слона страх. Он роняет гроздь плодов. Его бока вздрагивают. Хобот свернут в кольцо, уши крепко прижаты. Уппа бестолково мечется в тесном пространстве между стволами. Сломав несколько молодых деревьев, он пробивает себе дорогу в самую чащу джунглей, где сумрак густ, как шерсть черной овцы,

Обезьяны, очнувшись от страха, подымают неистовый визг и вой. Некоторые из них бомбардируют бегущее чудовище плодами и сухими сучьями. Уппа мчится во весь опор. Треск деревьев, гулкий топот его ног, гомон обезьян пробуждают вокруг всех лесных обитателей. Встречные шакалы врассыпную спасаются бегством. Дикая кошка в разгар ночной охоты прервала свои маневры и недвижно распласталась на ветке. Пантера, поджидающая у водопоя антилопу, злобно рычит, но уступает дорогу Уппе. Крики разбуженных попугаев зычно врываются в общую кутерьму.

Тысячи звуков, опьяняющие запахи разнообразных плодов и растений, дыханье зверей, притаившихся в темноте, — все это приводит слона в панический ужас. Уппа не в силах понять причину этой всеобщей тревоги, дружной ненависти к нему. Он пришел сюда, чтобы вступить в братский союз с лесными обитателями, они же встречают его как враги.

Бедняга не может догадаться, что вся беда лишь в нем одном. Странная весть мигом разнеслась по окрестностям:

— Сын движущихся гор пахнет человеком!..

В приступе отчаянья Уппа пробует затрубить, но из его пересохшего горла вместе с отравленным городскими миазмами дыханием вырываются лишь жалкие хрипы. Он ошалело мечется из стороны в сторону в надежде выбраться из враждебного стана.

Никакого просвета в душной крыше ветвей, ни намека на выход. С обеих сторон тропинки, проложенной его бегом, крутые черные стены ветвей. Уппа теперь похож на заблудившегося ребенка, которому мерещатся в темноте сказочные ужасы.