Павел догадался раньше меня:

— Знаешь, это вот что: прямая черта — это вода наверху, а под ней неровная — дно озера. Верно, дружище! А третья черта — глубина озера в этом месте, о чем он и спрашивает нас. Как же мы ему скажем?

Однако марсианин пришел нам на помощь. Щипцы подали нам свернутую в кружок металлическую ленту, напоминавшую измерительную рулетку. Лента была покрыта делениями и различными значками, а на конце ее висела металлическая гирька.

Мы измерили глубину озера, я поместил на рисунке значок, отмечавший поверхность воды, и возвратил рисунок. Через несколько секунд из иллюминатора протянулась рука марсианина, указывавшая на берег. Рука была длинная, тонкая, одетая до кисти в серую ткань. Обнаженная кисть была несколько больше человеческой, но имела всего три пальца. Кожа — желто-зеленого цвета, мелко-чешуйчатая сверху и гладкая на ладони — напоминала кожу ящериц. Рука исчезла в иллюминаторе.

— Чего ему надо? — шопотом спросил я.

Павел напряженно думал, сморщив лоб:

— Не хочет ли он поближе к берегу?

— Правильно, товарищ! Давай потащим. Саженях в двенадцати от берега хватит ему глубины. Вон и скобы приделаны на стенках. Наверное, для буксировки или для подъема.

Мы привязали к одной из скоб якорный канат и налегли на весла. Когда «котел» двинулся, из иллюминатора снова показалась рука, помахала нам и спряталась. Мне было ясно, что мы нашли верный путь для взаимного понимания. Это был примитивный язык рисунков и жестов, каким пользовались еще люди доисторической эпохи.

Подтащив «котел» поближе к берегу, мы отвязали канат; я постучал в стенку и поднял к окну конец каната. Раздался лязг и стук, «котел» закачался и остановился.

— Снизу якорь выбросили, — сказал Павел.

Послышался металлический скрип, и на «котле» обозначилась четырехугольная щель. Верхняя часть четырехугольника начала медленно опускаться.

— Гляди-ка, Миколаич, ведь это дверь! Ну, готовься, сейчас и сам вылезет…

— Уговор, Павел: не будем пугаться и отворачиваться, каков бы он ни был. Примем его по-хорошему. Он нас ничем не обидел, не будем и мы его обижать.

— Да уж будь покоен! Ему, бедняге, теперь жутко в чужом месте, боится нас поболее, чем мы его. Ну, миляга, вылазь, не обидим! Мы тоже люди с понятием.

Дверь медленно опустилась почти до поверхности воды. Мы с невольным трепетом ждали марсианина… В прорезе двери показалась голова пришельца… Медленно поднимаясь из снаряда, марсианин, повидимому, хотел приучить нас к своей наружности. Наконец он поднялся перед нами во весь рост…

Странная была фигура! На огромной голове какой-то чепчик или капор. Со лба перед глазами опускалась изогнутая прозрачная пластинка дымчаторозового цвета. Все его тело было облечено в мягкую серую ткань. Меня почему-то сразу заинтересовал черный ящик, висевший на широкой груди марсианина. Этот ящичек, напоминавший сложенный кодак, имел два желтых кружка со значками и делениями и два рычажка, укрепленных посредине кружков. В одной руке пришелец держал какой-то предмет в роде револьвера с длинным, около полуметра, стволом. Ручка револьвера была соединена гибким шнуром с черным ящиком.

Марсианин медленно спустился по ступенькам и остановился, словно не решаясь сесть в шлюпку. Мы протянули ему руки, и, опираясь на них, он довольно легко прыгнул на дно.

Ощущение от кожи его рук было такое же, как от кожи ящерицы. Молча мы подгребли к берегу и вытащили шлюпку на песок. Марсианин вылез, несколько раз ударил длинной ступней по песку, поднял кверху руки и голову и что-то сказал. Голос был звонкий, высокого тембра. Затем, внимательно посмотрев на нас, он вынул из висевшей через плечо сумки ту пластинку, где был изображен на красном кружке марсианин, а на голубом был нарисован мною человек. Указав на изображение марсианина и на себя, он внятно сказал:

— Ноко.

Потом протянул руку ко мне и к Павлу, указал на рисунок земного человека и вопросительно посмотрел на нас.

Я указал на себя и Павла и сказал:

— Человек.

— Че-ло-век, — произнес он раздельно и, показав на себя, повторил: — человек.

Протянув руку к нам обоим, он сказал:

— Ноко.

Павел с довольным смехом хлопнул себя руками по бедрам:

— Ах, ты, сделай милость! Очень даже понятно, Миколаич. По-нашему: «человек», а по-ихнему: «ноко». Ведь этак мы, гляди, скоро как следует разговаривать начнем. Ну-ка, попытай его еще как-нибудь.

Я ткнул себя пальцем в грудь и старательно, отчетливо произнес:

— Ноко — Иван Снежков.

Затем ткнул в Павла:

— Ноко — Павел Сухов.

Марсианин повторил наши имена, показал на себя пальцем и произнес:

— Человек — Баиро-Тун.

После маленькой паузы он прибавил:

— Санзеф.

Мы с Павлом переглянулись.

— Чего это он спрашивает, Миколаич?

— Не больше твоего понимаю. Давай подумаем.

Минуты две Баиро-Тун молчал, потом сказал:

— Ноко — Баиро-Тун, Санзеф.

Павел почесал в затылке:

— Не понимаю я тебя. Санзеф — это фамилия твоя, что ли?

Марсианин вынул из сумки изображение какой-то комнаты, наполненной неизвестными нам машинами, приборами, сосудами и длинными рядами свертков, похожих на круги кино-лент. Посреди комнаты виднелась фигура Баиро-Туна. Отчетливость подробностей и точная передача малейших свето-теней доказывали, что это был не рисунок, а нечто в роде фотографического снимка.

— Инженер он, должно быть, — сказал я.

— Должно, так. Простому, неученому человеку, как я, к примеру, с этими машинами и сниматься не к чему.

Марсианин вытащил новый снимок. Также комната. Голые стены. На полу — несколько рядов рельсов и двухколесная тележка, которую толкает перед собой марсианин, несколько отличающийся от Баиро-Туна: голова у него поменьше, туловище и ноги длиннее, руки толще. Другой такой же марсианин чем-то в роде щетки чистит мокрую стену.

Баиро-Тун указал на длинные руки двух марсиан и сказал:

— Тонто ноко.

Затем приставил палец к своей голове и произнес:

— Санзеф ноко.

— Э, Павел! Я ведь понял: эти двое — простые рабочие. «Тонто ноко» значит: «рабочий человек», а «санзеф-ноко» — «ученый человек».

Марсианин переводил свои огромные глаза с меня на Павла и несколько раз повторял:

— Тонто, санзеф, тонто, санзеф…

— Миколаич, ты понимаешь, чего он хочет?

— Ничего не понимаю.

— А я понял: он хочет узнать, кто из нас рабочий, а кто ученый. Я ему это сейчас объясню. Слушай, Баиро-Тун. Это вот Миколаич, Иван Снежков, ученый, санзеф, хоть и молодой. Он все тебе расскажет: про воду и землю, про небо, про всякую живность, будь то хоть комар, хоть верблюд. А я — Павел Сухов, Фомич по отцу, стало быть, хотя и грамотный и тоже очень прекрасно понимаю и тайгу и всякого зверя, однако, я простой человек, тонто, но этого не стыжусь: мы теперь, при коммуне, все равные права имеем. Понял?

Баиро-Тун серьезно выслушал Павла и, указав на меня, сказал:

— Санзеф.

На этом разговор пока закончился. Мы повели гостя в нашу палатку. Я показал ему свои приборы и инструменты, дал несколько книг по ботанике, зоологии и минералогии. Баиро-Тун снова вытащил снимок, на котором он был изображен среди машин и кругов в роде кино-лент, и знаками пояснил, что такие книги не перелистывают, а раскручивают на двух валиках и что наша бумага весьма непрочный материал. Особенно заинтересовался марсианин рисунками в книгах и очень внимательно их рассматривал.

Надо сознаться, Баиро-Тун почти всегда оказывался гораздо находчивее нас и быстрее устранял взаимное непонимание. Я приведу, как иллюстрацию, один случай. Показывая барометр-анероид, я старался объяснить, что внешнее давление воздуха, действуя на запаянную коробку, отклоняет указательную стрелку. Он долго не понимал, потом вдруг закрыл рот, надул щеки и, прижав одну из них пальцем, выпятил другую. Мы рассмеялись и сказали: