— Пьяными?.. — Пастагаш задумался. — Не знаю… Поди, не бывают, — сказал он, уменьшая огонь под котелком.

Я взглянул в котелок. Вода в нем кипела ключом, белки в ней ныряли и вертелись. Пастагаш достал испеченные желудки и один из них дал мне. Вкус его отзывал пихтовыми шишками, которые и составляют содержимое желудка. Желая продлить разговор, я обратился к охотнику:

— Послушай, Пастагаш, а кто-нибудь видел хозяина Мустага, какой он?

Пастагаш удивленно посмотрел на меня, словно я не знал самых простых вещей.

— Погоди, — сказал он, — после все расскажу, теперь обедать надо.

Ветер окончательно стих, и Пастагаш разобрал заделанный вход в шалаш. Небо голубело. Из шалаша открывался вид на Мустаг. Его высокая вершина была совершенно голая. Снизу ее окутала плотным кольцом темная тайга, сизоватая от замешавшегося осинника. Было тихо.

Мы разлили суп в деревянные чашки, насыпали туда толкана и принялись за еду. Как суп, так и мясо белки довольно вкусны. После обеда Пастагаш развел большой огонь. Стало совсем тепло. Мы заняли прежние места, и Пастагаш, попыхивая трубочкой, продолжал:

— Ты говоришь, кто хозяина Мустага видел? Никто его не видел. Его как ты увидишь? Вот когда он ночью к охотникам во сне придет, тогда его увидеть можно. Придет во сне — старик и старик. Если лошадь тебе подарит, утром пойдешь промышлять — оленя убьешь. А так его где увидишь? Он у нас самый главный начальник над горами. Ты думаешь, все звери чьи?

— Мустага, наверно, — догадался я ответить.

— Верно говоришь! Все звери его, Мустага. Он их бережет, зря людям не дает. Звери — его богатство.

Актеш вдруг залаял и выбежал из шалаша. Мы последовали за ним. Между деревьями быстро двигалась человеческая фигура. Это был Чубай.

Войдя в шалаш, он сбросил с плеч свою ношу. Пастагаш захлопотал с обедом. Погода становилась яснее, но морознее. Вечерело.

Плотно закусив, Чубай разлегся у огня и стал рассказывать нам о своем приключении. Взобравшись на склоны Мустага, он вскоре напал на след оленя и погнался за зверем. След был свежий. Вечером Чубай загнал утомленного оленя в сугроб, где и убил его. Наскоро освежевав оленя, Чубай в темноте растопил в теплой шкуре снег и утолил жажду. Потом разложил огонь и лег спать.

Ночью его разбудил шум поднявшейся вьюги. Он вынужден был подвинуть огонь ближе к дереву, чтобы защитить его от ветра, и окопаться стеной из снега. Костер еле тлел и плохо защищал от холода. В этом логовище Чубай и ночевал две ночи в своей легкой куртке, питаясь олениной. К счастью, вьюга утихла довольно скоро, и он возвратился к нам невредимый, принеся с собою часть убитого оленя.

Моя лошадь окончательно выбилась из сил и еле брела, уныло помахивая головой. До наступления ночи нечего было и думать добраться по этим бесконечным степям к жилому месту. Перспектива заночевать одному в степи не улыбалась мне. Во множестве водящиеся в буйной траве ядовитые змеи и пауки были весьма неприятными соседями. Спичек развести огонь и отпугнуть гадов у меня, к сожалению, не было. Невеселые думы прервала лошадь, неожиданно затрусившая рысцой.

Взглянув вперед, я увидал в надвигающихся сумерках огонек. Через несколько минут я стоял у костра чабана. В дореволюционное время скотопромышленники за ничтожную плату нанимали таких пастухов пасти отары овец от ранней весны до поздней осени, пока не кончались подножные корма. Остались они и теперь, обслуживая наши шерстезаготовительные пункты.

Загорелый и коренастый пастух — типичный степняк — был весьма неразговорчивый парень. Однако, узнав, что я землемер, он заинтересовался, и мы дружески беседовали, пока усталость не свалила нас.

В нескольких шагах от костра серел небольшой шалаш, выстроенный, повидимому, одним из чабанов. Разделив шалаш, едва вмещавший двух человек, по-братски, мы заснули богатырским сном, каким можно только спать на свежем воздухе.

Когда я проснулся, пастуха не было. Выглянув наружу и с удовольствием заметив небольшую лужу воды от пересыхающего источника шагах в двадцати перед шалашом, я направился было к ней, предвкушая умывание холодной водой: солнце еще не успело нагреть землю.

Внезапно огромная желтая овчарка остановила меня. Она с рыкающим лаем бежала мне навстречу. Признаться, у меня похолодели ноги. Зная, что убегать от собак бесполезно, я замер на месте.

Способ превращения в статую подействовал: овчарка не решилась кинуться на меня. Злобно рыча, она уселась в двух шагах, следя за каждым моим движением.

«Ага, — подумал я, — подействовало! Сиди и рычи, глупое животное! Прежде всего не нужно тебя бояться».

— Назад! Пошел вон! — как можно внушительнее басом крикнул я.

Овчарка стремительно вскочила, хвост ее поднялся, она присела на задние лапы, готовясь прыгнуть вперед. Теперь только я рассмотрел ее: желтая с грязным оттенком шерсть космами висела на брюхе, острые, маленькие, настороженно торчащие уши поминутно двигались, морда с оскаленными зубами и вздрагивающим носом не предвещала ничего доброго. Величина ее мощного тела с широкой грудью и лохматыми большими лапами могла внушить уважение не только мне, безоружному человеку, но и любому степному хищнику.

— Пошел вон! — уже далеко не так решительно закричал я, не веря в возможность избавиться этим способом от собаки. Овчарка, как и в первый раз, от звука голоса вздрогнула и ощетинилась.

«Не действует, — с сожалением подумал я. — Попробовать разве задобрить ее?..»

Я стал вспоминать все когда-либо слышанные мною собачьи имена. В настоящую минуту их набралось немного:

— Полкаша, отойди, милый! Серяче, ну, пойди сюда! — как можно нежнее, заискивающе произнес я, со страхом ожидая, что она последует приглашению.

Собака не шевельнулась, только глаза налились кровью, и она негромко, но золбно зарычала, — ясно было, что на эту удочку ее не поймаешь.

Тогда я решил в корне изменить тактику. Несколько минут я простоял неподвижно, закрыв глаза. Затем медленно стал отодвигать ногу назад, рассчитывая, постепенно пятясь, достигнуть шалаша. В следующую секунду наступило горькое разочарование: овчарка сделала прыжок и схватила меня за ногу. Спасли сапоги, пострадавшие от неосторожности своего хозяина, — полголенища как не бывало!

Преподав такой урок, собака отошла в сторону и спокойно легла, не спуская с меня глаз. Даже самое незаметное движение пальцем вызывало у моего мучителя грозный рык.

Положение было незавидное. Чабан — единственное мое спасение — как в воду канул. Солнце стало припекать мою непокрытую голову. Мне неудержимо хотелось движений; кажется, с удовольствием, пробежал бы десять километров.

По приблизительным расчетам, прошло больше часа. Отчаяние уже начало закрадываться в душу. Каких только планов я не перебирал в голове! Несколько раз я принимался пристально смотреть в глаза собаке, но это не достигало цели: она либо зевала, продолжая следить за моими конечностями, либо так грозно рычала, что я поспешно отводил глаза в сторону. Это был единственный орган моего тела, которым я смел двигать.

Вдруг что-то укусило меня за ногу. Опустив глаза, я, к своему ужасу, только теперь заметил, что ноги мои попирают муравьиное гнездо — небольшой холмик земли. Раздраженные муравьи решили расследовать, что за тяжесть навалилась на их жилище. Через мгновение я почувствовал новый укус, еще и еще… Это была адская пытка! Шевельнуться — значило быть разорванным собакой. Чудовище научило меня неподвижности…

«Чабан!.. Где чабан?..» Мысли, одна другой невероятнее, носились в голове: броситься вперед, закричать, испугать пса?.. Нет! При взгляде на собаку мне показалось даже, что муравьи неособенно сильно кусают. Однако мне вспомнилось, что муравьи могут заживо съесть человека. Я закусил губу и чувствовал, как они ползут по моим ногам, жгут тело словно раскаленными булавками. Я вспотел. Мужество оставляло меня. Переносить пытку дольше не было сил…