Польский историк X.Ловмяньский, работы которого были широко из­вестны в СССР, в 1957 и 1963 гг. представил процесс формирования Сказания о призвании варягов, скомбинировав по своему усмотрению построения прежде всего Шахматова, Лихачева и Череннина. Подчерк­нув при этом, что памятник содержит «определенные исторические дан­ные», а имена братьев «почерпнуты из местной традиции или из фольк­лора...». И видел вымысел лишь в связывании их имен «в эпическое целое легенды о ірех братьях», опирающийся на мотив «странствования», определив его, вслед за А.Стендер-Петерсеном, как исключительно скан­динавский. Ловмяньский отдавал предпочтение ладожской версии Ска­зания и был готов «рассматривать Рюрика как отца Игоря». Связывая отождествление варягов-скандинавов с русью именно с Нестором, уче­ный видел в том не какой-то политический расчет летописца, а лишь стремление, распространенное в средневековье, объяснить происхожде­ние своего народа миграцией из чужих земель. Летописца к идее вывода руси из Скандинавии подтолкнули русско-византийские договоры, где имена русских послов по преимуществу скандинавские. Фраза ПВЛ «но-вугородьци, ти суть людье новогородьци от рода варяжьска, преже бо беша словени» казалась ему либо какой-то конструкцией летописца, либо его ошибкой. Предложил два варианта ее прочтения: варягами, возмож­но, называли новгородцев в других русских землях в обиходной речи, «поскольку среди них был варяжский элемент, в особенности же посколь­ку у них были варяжские наемники», либо так называли себя новгород­цы, что не являлось «постоянным определением или прозвищем, а сле­дом случайных ссылок новгородцев на их связи с варягами»134.

Согласно взглядам на варяжскую легенду специалистов 40-70-х гг. распределились мнения исследователей той поры, занимавшихся исто­рией Киевской Руси и русско-скандинавскими связями ІХ-ХІ веков. Часть их привычно отвергала как ее историзм, так и само существование Рюрика135. Другая часть, несколько снижая скептическое отношение к памятнику, привычно говорила о его малодостоверности и предостере­гала, что текст легенды «нельзя понимать буквально»136. Но с середины 60-х гг. в науке, что было связано с начавшимся процессом реабилитации норманизма и отхода от «антинорманизма», появляются настроения в пользу реальности сообщаемых в ней фактов, облекая их, естественно, в норманистскую «упаковку». Так, в 1965 г. ВТ. Пашуто подчеркивал, что факт призвания есть следствие внутреннего общественного развития, и, возможно, «что Древнейшая Правда хранит в себе следы подобного ряда, обеспечивающего взаимные права славянской знати и их защиту от произвола и самого князя, и сопровождающей его иноземной дружины». И хотя через три года историк еще стандартно для тех лет произнес, что предание о Рюрике лишено прочных исторических корней, то в 1970 г. уже прямо признал его основой «исторический факт» вокняжения по «ряду» скандинава, положившего начало династии Рюриковичей137. Па­раллельно с этим историки Б.А.Рыбаков и В.В.Мавродин говорили об отождествлении летописного Рюрика с Рориком Ютландским, что еще больше вселяло убежденность в истинность норманистской интерпре­тации варяжской легенды.

Но особенно заставляли признать якобы несомненную связь летопис­ного рассказа о призвании князей со скандинавами труды археологов, возведенных А.В.Арциховским на высоту высших судей в вопросе, кем все же была варяжская русь. Но они не ограничиваются собственным ма­териалом. В 80-х гг. Д.А.Мачинский, А.Н. Кирпичников, И.В.Дубов, Г.С.Лебедев, Е.Н. Носов берут в свои руки инициативу в толковании ва­ряжской легенды, превратив ее в иллюстрацию к своим построениям и создав тому соответствующий фон. Тиражируя как доказанный факт "тож­дество Рорика Фрисландского и летописного Рюрика, они характеризо­вали призвание датчанина «хорошо рассчитанной политической акцией», позволившей славянской знати Ладоги найти «выход из политического межплеменного и международного кризиса», охватившего, по их пред­ставлениям, практически всю Балтику, и прочно закрыть дорогу к Ладоге шведам. Столь же широко и столь же декларативно преподносили они пребывание Рорика на Руси, утверждая, что его деятельность соответст­вовала прежде всего интересам славянской, племенной знати, «стремив­шейся обеспечить прочный контроль над основными центрами и путя­ми, равным образом как и стабильность экономических отношений на Балтике»138. Тогда же названные исследователи начали высказывать мне­ния, лежащие в плоскости летописеведения. Так, Мачинский в 1986 г. сказал, что варяжская легенда была записана не позже 1052 г., когда Новгород, по его мысли, превратился «во владение Киева», и связал ее с новгородским сводом 1050 г. В том же году Кирпичников, Дубов, Ле­бедев заговорили о «возможности существования не дошедшего до нас, созданного на древнесеверном языке источника летописного «Сказания о призвании варягов»...»139 (данную мысль разовьет затем Н.Н.Гринев).

В 1986 и 1990 гг. Е.Н.Носов предложил свое видение этого памятни­ка. Он уверен, что его исторической сутью «явились действительные события вдоль балтийско-волжского пути», и не исключает реальность «самого факта призвания» вступившими во временный союз мери и сла­вянскими группировками «на договорных условиях одной из групп скан­динавов для обеспечения... нормального функционирования северной части» этого пути (отрицая при этом весьма распространенную в науке идею о существовании «славяно-финской» федерации или конфедера­ции). В вопросе истории формирования варяжской легенды исследова­тель полностью придерживается взгляда А.А.Шахматова (говорит о ее сложении в начале XI в. в Новгороде с целью объяснения происхождения Русского государства ичшяжеской власти). Принимая как подлинный текст легенды, якобы читаемый в Начальном своде 1095 г. (т. е. в НПЛ), он вместе с тем утверждает, что Рюрик по своему приходу на Русь сел в Ладоге, но вскоре перешел на уже существовавшее Городище в истоке Волхова (т. н. Рюриково городище, в 2 км к югу от Новгорода), построив там княжеский замок. Именно этот центр Приильменья, а не Ладога, считает Носов, взял на себя роль «в административной организации зе­мель Северной Руси...». По его мнению, Городище выступает в поздней­шей письменной традиции под названием Словенск, и было известно восточным географам, сообщавшим применительно ко второй половине IX в. данные о трех группах русов, под именем ас-Славийя140.

В 1988 г. А.Н. Кирпичников утверждал (добавив к тому в 1990 и 1995 гг. незначительные детали), что события, которые излагаются в варяжской легенде, реально происходили в Ладоге - «федеративной» столице Верхней Руси, и поддержал мысль А.Г.Кузьмина о первичности ее ладожской версии. Полагая, что легенда и «Житие святого Ансгария» о нападении датчан в 852 г. на некий город, расположенный в славянской земле, «определенным образом дополняют друг друга», Кирпичников та­ковым видит Ладогу. При этом абсолютизируя тот факт, что ладожские слои, датируемые 842-855 гг., сохранили следы тотального пожара (если следовать такой логике, то на роль города, захваченного датчанами, может претендовать любое славянское поселение той поры на огромном пространстве от Дании до Волхова, исключительно деревянные и пос­тоянно сгоравшие до тла). И датчане, по его предположение, разграбив в 852 г. Ладогу, обложили данью славяно-финскую конфедерацию, что привело к призванию советом племен в 862 г., возможно, Рорика Фри­сландского «к власти по ряду», т. е. на определенных условиях и договор­ных началах. В дальнейшем Рюрик «приобрел или узурпировал власть» над всей территорией Северо-Западной Руси, выступая в интересах новой родины как славянский, а не как скандинавский князь, а Ладога стала столицей новообразованного государственного объединения, которая за­тем была перенесена в Новгород, а после в Киев141.

Во второй половине 1990-х гг. Кирпичников уже специально обратил­ся к анализу Сказания о призвании варягов. Справедливо подчеркивая сложный состав памятника, ученый говорит, что он был записан впервые при Ярославе Мудром «для подтверждения единства и законности кня­жеского дома и родства со скандинавскими правителями» (не объясняя, что это могло дать русскому правящему дому в тот момент, когда, как уже отмечалось, в Европе не было кого-либо ненавистнее норманнов142), побудительной причиной чему было предложение о женитьбе, сделанное шведской принцессе Ингигерде. А около 1113 г. Нестор внес его в лето­пись. Позднее, добавляет Кирпичников, текст варяжской легенды претер­пел изменения, характер которых оставил без пояснения. По его словам, она зафиксировала «реальное событие»: появление на Северо-Западе Вос­точной Европы скандинавских пришельцев, приглашенных для отраже­ния «нового натиска скандинавов». Признавая историчность Рюрика (видя в нем Рорика Фрисландского), он не сомневается, что этот выбор «в военном отношении, похоже, себя оправдал. Вплоть до конца X в. скандинавы не нападали на области Ладоги и Новгорода, предпочитая войне торгово-транспортные и межгосударственные связи». Столицей но­воорганизованного княжества (государства) стала Ладога. И толчок к его образованию дали скандинавы, которым «без особых трудностей и в ко­роткий срок, иными словами, на подготовленной почве, удалось органи­зовать новую систему властвования и наладить механизм ее работы».