И эти слова походя были произнесены в адрес крупнейшего источни-коведа, прекрасного знатока русских летописей (в свое время он работал в группе по изданию их полного собрания), труды которого в области летописеведения кардинально изменили представление о нем, и вместе с тем прекрасного знатока древнегреческих, римских, византийских, за­падноевропейских и арабских памятников (многие из них советской историографии либо были не известны, либо получили в ней неверную трактовку), которые он публиковал и значительную часть которых по сути заново ввел в науку. И прежде всего среди них следует выделить «Сведения иностранных источников о руси и ругах», содержащие много­численные известия (впервые сведенные воедино) о русских и Русиях, не связанных с Киевской Русью, что позволяло совершенно по-иному взглянуть на варяго-русский вопрос, а также первое издание полного перевода знаменитой Лаврентьеве кой летописи и ряда других выдающихся шедевров мировой и русской мысли182. В 1989 г. Петрухин и Мельникова, защищая скандинавскую этимологию названия «русь» и по­лагая, что мнения на сей счет могут излагать только «языковеды», и более никто, позицию Кузьмина в данном вопросе охарактеризовали довольно пренебрежительно и высокомерно: она высказана тем, кто не имеет «фи­лологической подготовки». В 1994 г. они, все также целенаправленно стремясь бросить тень на концепцию историка, творчество которого вы­зывало неподдельный интерес у его западноевропейских и американских коллег, навесили на нее ярлык «историографического казуса»183.

Под воздействие антинорманистской компании попал Д.А.Авдусин, все же искренне стремившийся быть, а не казаться антинорманистом, но чему мешал советский «антинорманизм». Он, что уже говорилось, совер­шенно верно констатировал зарождение в археологии «сомнительных «теорий» с норманистским оттенком», но причину тому видел лишь в по­верхностном отношении «к источникам и работам предшественников», хотя верный диагноз заключался в ином. Но, не имея возможности его установить, ученый не мог принять и антинорманизм, который не впи­сывался в марксистскую концепцию образования Древнерусского госу­дарства. Поэтому, в 1987 г. он выразил сожаление о заблуждении Кузь­мина, стремившегося «обойтись без скандинаво-финских корней наз­вания «русь»...». На следующий год Авдусин, выступив против, как сам же подчеркнул, мало оправданного вывода Шаскольского «о деградации и «смерти» антинорманизма», по существу же оказался в плену его умо­заключений. В отличие от норманизма, считал он, который был научно продуктивен вплоть до конца XIX в., антинорманизм того же периода «влачил жалкое существование». В послевоенное время произошло, продолжал развивать свою мысль Авдусин, по причине борьбы против «преклонения перед иностранщиной», «отступление от научной объек­тивности грековского антинорманизма» и насаждение «вульгарного антинорманизма», «идеалистического в своей основе и непродуктивного с научной точки зрения», который «дискредитировал себя» и «умер» как научное направление в результате разработки марксистской концепции образования Древнерусского государства. При этом отнеся к «вульгарно­му антинорманизму» исследования Вилинбахова и Кузьмина, а к «науч­ному» - все те работы, в которых утверждается норманство варягов и скандинавская этимология названия «русь»184.

Сложившаяся на рубеже 80-90-х гг. ситуация в науке логично приве­ла к возрождению в ней норманизма в той его крайности, от которого под воздействием критики оппонентов и прежде всего, конечно, С.А.Гедео­нова отказались в свое время профессионалы высочайшего класса - ис­торики и лингвисты, представлявшие собой цвет российской и европей­ской науки, и что расчищало путь для действительно научного разговора о варяжской руси. Как характеризуют это процесс сами норманисты, видно из слов А.А.Хлевова, который в 1997 г. заключал, что в нашей историографии «основой переворота в науке о варягах стала борьба ле­нинградской школы скандинавистов за объективизацию подхода к проб­леме и «реабилитацию» скандинавов в ранней русской истории», привед­шая к победе «взвешенного и объективного норманизма, неопровержимо аргументированного источниками как письменными, так и археологичес­кими». Через два года скандинавист А.С. Кан резюмировал, что в рос­сийской историографии на смену «политического, патриотического анти­норманизма» пришел «научный, т.е. умеренный, норманизм»185.

Каковы «объективизм», «научность» и «умеренность» современного норманизма, а также степень его родства с «ультранорманизмом» первой половины XIX века, демонстрируют работы современных норманистов. Так, в 1991 году С.В.Думин и А.А.ТУрилов уверяли, что консолидация восточных славян шла при «активном» и «необходимом» участии скан­динавского элемента, сыгравшего в создании Киевской Руси «очень важную роль». Характер взаимодействия восточных славян и сканди­навов оценивается ими не как завоевание, а как «сотрудничество» и «синтез». В 1992 г. И.В.Ведюшкина вела речь о «чрезвычайно активном, и потому социально заметном скандинавском элементе». А.А.Хлевов говорил о «гальванизирующем» влиянии скандинавов, которое «они возымели на самом раннем этапе русской истории». Он же утверждал, что «Скандинавия и Русь составили исторически удачный и очень жиз-неноспособный симбиоз», в условиях, которого, словно дополняет его А.С.Кан, «древнерусское общество развивалось быстрее и успешнее, чем шведское, пока Киевское государство не распалось в середине ХП ве­ка...». Исследовательница скандинавских источников Е.А.Мельникова отстаивает точку зрения о «многочисленных» отрядах викингов, при­ходивших на Русь в ГХ в. Посыл о «множестве шведов», ездивших на Русь и обратно, пропагандирует А.С.Кан186. Все приведенные суждения, по сути, повторяют заключения О.И.Сенковского и М.П.Погодина о численности и роли скандинавов на Руси, а также мнение А.Стендер-Пе-терсена, считавшего, что шведы шли «с незапамятных времен беспре­рывно из Швеции на восток...». Один лишь только «наплыв» скан­динавских купцов в середине ІХ-ХІ веков в Новгород, по его оценке, «был, по-видимому, огромный»187.

Археолог В.В. Мурашова проводит в жизнь не только идею о большой иммиграционной волне из Скандинавии в земли восточных славян, но уже не сомневается, что «есть основания говорить об элементах колони­зации» норманнами юго-восточного Приладожья188. Выше речь шла о теории шведского археолога Т. Ю.Арне о норманской колонизации Руси, которую он утверждал в науке в 10-х и 30-х гг. XX века. В начале 50-х гг. вышли еще две его статьи, в которых доказывалось, что в Гнездове под Смоленском, Киеве и Чернигове существовали «скандинавские колонии». Его соотечественник и археолог Х.Арбман выпустил монографии «Шведские викинги на Востоке» (1955) и «Викинги» (1961), где наиболее полно была изложена концепция о норманской колонизации Руси. По мнению Арбмана, главной областью колонизации военно-торгового и крестьянского населения Скандинавии «первоначально было Прила-дожье, откуда часть норманнов проникла в Верхнее Поволжье, а другая часть, двинувшись по днепровскому пути, основала норманские колонии в Смоленске-Гнездове, Киеве и Чернигове». В ходе расселения сканди­навов по Восточной Европе были, утверждал ученый, установлено гос­подство над ее славянским населением и создана Киевская Русь189.

Разговоры о «множестве шведов» на Руси и ее колонизации норман­нами строятся лишь на основе скандинавских находок (или того, что под ними понимается), обнаруженных в разных местностях Восточной Ев­ропы. При этом каждая из них признается за бесспорный след пре­бывания именно скандинава. Так, например, В.В.Мурашова, говоря о ременном наконечнике из Старой Рязани (слой XI в.), орнамент которого якобы «связан по своему происхождению с предметами в стиле Борре», заключает, что его «можно считать одним из немногих археологических свидетельств присутствия скандинавов на Руси в XI в.»190. Но мате­риальные вещи (особенно оружие, предметы украшения и роскоши), не­зависимо от того, где и кем они были произведены, живут своей само­стоятельной жизнью, в течение которой они становятся, по разным причинам, собственностью представителей разных народов и пере­мещаются на огромные расстояния, в связи с чем не могут выступать в качестве атрибута этнической принадлежности ее владельца. Нельзя здесь не заметить, что норвежский археолог А.Стальсберг куда менее катего­рична в интерпретации скандинавских вещей на территории Древней Руси: по этим находкам трудно определить, констатирует исследова­тельница, попали ли они к восточным славянам «в результате торговли или вместе со своими владельцами»191.