В «Зерцале историческом государей Российских», написанном на ла­тинском языке проживавшим с 1722 г. в России датчанином А.Селлием (ум. 1746), Рюрик с братьями также выводится из Вагрии («...три кня­жие, Рурик, Трувор и Синав все братья родные из Вагрии в Русскую вы­шли землю званны...»)71. Селлий, надо сказать, являлся сотрудником Г.З. Байера, с именем которого принято связывать само начало норманиз­ма. Именно по совету последнего он занялся русской историей. Но во взгляде на этнос варягов Селлий был абсолютно независим от своего наставника. Этот факт, несомненно, объясняется тем, что в своем выводе датчанин вполне мог опираться, как и когда-то Герберштейн, на преда­ния, бытовавшие в Дании, в том числе и среди дальних потомков вагров. Как «человек значительной эрудиции, занимавшийся в нескольких не­мецких университетах»72, Селлий, конечно, не мог не придать значения услышанному. То, что такого рода предания имели место быть и долгое время звучали на Южной Балтике, зафиксировал в 1840 г. француз К. Мармье. Посетив Мекленбург, расположенный на землях славян-бод-ричей и граничащий на западе с Вагрией, он записал легенду, что у ко­роля ободритов-реригов Годлава были три сына - Рюрик Миролюбивый, Сивар Победоносный и Трувор Верный, которые, идя на восток, освобо­дили народ Руссии «от долгой тирании», свергнув «власть угнетателей», и сели княжить соответственно в Новгороде, Пскове и на Белоозере. По смерти братьев Рюрик присоединил их владения к своему и стал осно­вателем династии русских князей, царствующей до 1598 года73. В пауке, важно отметить, подчеркивается независимость «мекленбургских ге­неалогий от генеалогии Рюриковичей на Руси»74.

С.Н.Азбелев видит в свидетельстве Мармье «отзвук» сведений, вос­ходящих к Герберштейну, который иногда воспринимается, по его харак­теристике, «в полунаучной публицистике» как самостоятельный истори­ческий источник75. Но, во-первых, посол лишь пересказывает «августиан-скую» легенду, и у него, естественно, отсутствует информация о короле ободритов-реригов Годлаве, сыновьями которого выступают наши ва­ряжские князья. К тому же Герберштейн подчеркнул, что братья «по при­бытии поделили между собой державу, добровольно врученную им русскими», и датирует их приход на Русь, согласно летописям, 862 г.76 Ле­генда же, записанная Мармье, говорит, что братьям пришлось выдержать борьбу с угнетателями русских, против которой те «больше не осмели­вались восстать», и лишь только затем они, собираясь «вернуться к свое­му старому отцу», по просьбе благодарного народа заняли место их преж­них королей, и относит все эти события к VIII веку. Подробности такого рода указывают именно на самобытный характер мекленбургской ле­генды. Во-вторых, предания, с которыми соприкоснулись в ХѴІ-ХІХ вв. многие западноевропейцы, - это голоса самой истории, которые слыша­ли они от самих южнобалтийских славян или их ближайших потомков. Совершено справедливы слова А.Г.Кузьмина, что Герберштейн отразил «вполне еще живую традицию»77. Действительно, дипломат говорит об остатках славян, «живущих кое-где на севере Германии за Эльбой», при­стально всматривается в жизнь славянского населения Вагрии, приводит чье-то мнение, «что, как полагают, Балтийское море и получило название от этой Вагрии»78.

И эта живая история еще долго не пресекалась: славянский язык зву­чал на нижней Эльбе до начала XVIII в., а на левом берегу ее среднего течения он сохранялся до конца этого столетия79. Под напором ассими­ляционных процессов народная память, по сравнению с языком, значи­тельно прочнее и дольше удерживает свои позиции, поэтому она сохра­нила, даже в лице уже онемеченного населения Мекленбурга, важный факт из истории его славянских предков, факт, отстоящий от них ровно на целое тысячелетие. В 1876 г. И.И.Первольф засвидетельствовал, что у потомков люнебургских славян (нижняя Эльба), представлявших собой осколок мощнейшего ободритского союза и в начале XVIII в. перешед­ших на немецкий язык, сохранились многие славянские обычаи и нра­вы. Причем историк отметил, что даже до сих пор «они гордо называют себя «вендами» и не охотно смешиваются с окрестными «немцами». Здесь же он пояснил, что быт люнебургских славян на рубеже XVII-XVIII вв. описывал, «исходя из уцелевших памятников их языка»80. Юж­нобалтийские предания возникли не на пустом месте и отражают собою реальные события, память о которых была распространена на весьма значительной территории и не стерлась в веках. Примечательно, что они бытовали на бывших землях вагров и ободритов-реригов, тесно связан­ных между собой: вагры с VIII в. входили в состав племенного союза по­следних81. И предание о призвании на Русь Рюрика с братьями - это отго­лосок их общей истории. В целом, как подытоживает Кузьмин, на юж­ном побережье Балтийского моря «вплоть до XVIII в... не сомневались в южнобалтийском происхождении варягов и рода Рюрика. При этом, од­нако, не было уверенности в его племенной принадлежности»82.

Предания Южной Балтики, по сути, воспроизводят «западноевропей­ские генеалогические записи позднего средневековья...»83. Еще в XVI в. в немецких источниках вновь появились, отмечает В.К.Ронов, мотивы славянских корней местных немецких княжеств: «ободритская» в Мек-ленбурге и «сорбская» в Бранденбурге84. А уже в следующем столетии не­мецкие историки и специалисты в обласги генеалогии Ф.Хемниц и Б.Латом установили, что Рюрик жил около 840 г. и был сыном ободрит-ского князя Годлиба, убитого датчанами в 808 г.85 В 1708 г. вышел в свет первый том знаменитых «Генеалогических таблиц» И.Хюбнера, неодно­кратно затем переиздаваемых (в 1725 г. был опубликован четвертым из­данием в Лейпциге). Династию русских князей он начинает с Рюрика, потомка вендо-ободритских королей, пришедшего около 840 г. с братья­ми Синаусом и Трувором в Северо-Западную Русь. В 1753 г. С.Бухгольц, проведя тщательную проверку имеющегося у нею материала, привел ге­неалогию вендо-ободритских королей и князей, чьей ветвью являются сыновья Годлиба Рюрик, Сивар и Трувар, ставшие, по словам ученого, «основателями русского дома»86. Весьма примечательно, что немцы Хюб-нер и Бухгольц, выстраивая родословную русских князей, не связывают их происхождение со Скандинавией, хотя тогдашняя Европа была в курсе ее якобы шведского начала, о чем особенно много говорили во второй половине XVII - 30-х гг. XVIII в. шведские историки. В начале XVIII в. в Германии звучали дискуссии по поводу народности Рюрика. Так, в 1717 г. между учеными из северонемецкого г. Гюстрова Ф.Томасом и Г.Ф. Шти-бером вспыхнула полемика, в ходе которой Томас отверг мнение о скан­динавском происхождении Рюрика и вывел его из славянской Вагрии87.

Приведенный материал со всей очевидностью показывает, что южно­балтийская теория происхождения варяжской руси опирается на древ­нюю традицию, которая красной нитью проходит через многие восточно­славянские памятники Х-ХѴІІІ веков. Она явственно звучит в эпоху Киевской Руси на страницах ПВЛ, слабо, но все же прослеживается в ис­точниках периода раздробленности Руси, что хорошо видно на примере новгородского летописания первой половины XIII века. Во время созда­ния и существования централизованного государства южнобалтийская традиция особенно ярко отразилась в большем числе русских и украин­ских источников. В Западной Европе параллельно и совершенно незави­симо от традиции, очерченной рамками ПВЛ и Иоакимовской летописи, на протяжении многих столетий также существовала практика выводить варягов с территории Южной Балтики и относить их к славянам. Обра­щает на себя внимание то обстоятельство, что она была зафиксирована представителями разных западноевропейских общностей, которых, ко­нечно, никак нельзя отнести к антинорманистам и обвинить их в ложно понятом патриотизме. Других традиций, связывающих варягов с други­ми этносами и с другими территориями, в историографии нет.

И одновременное существование двух версий южнобалтийской тради­ции - восточноевропейской и западноевропейской, совпадающих даже в деталях, - факт огромной важности, прямо указывающий на ее истори­ческую основу. Логическим продолжением южнобалтийской традиции являются труды М.В.Ломоносова. Поэтому, как верно замечает А.Г.Кузь­мин, «говорить о Ломоносове как о родоначальнике антинорманизма мож­но лишь условно: по существу, он восстанавливал то, что ранее уже было известно, лишь заостряя факты, либо обойденные, либо произвольно ин­терпретированные создателями норманно-германской концепции»88. Но если южнобалтийскую теорию никто не создавал и она самым естествен­ным образом вытекает из предшествующей историографии, опирающей­ся на реальные события, то совершенно иначе обстоит дело с норманской теорией, не имеющей основы, т.'е. лишенной того, что превращает пред­положение в достояние науки - источниковой базы, и искусственно вы­званной к жизни великодержавными замыслами Швеции XVII в.