Но сейчас я уже был весь починен, залатан и перевязан.
Обычно в конце каждого дела я не мог придумать ничего более омолаживающего, чем расслабиться в компании с красоткой с томными глазами, с необузданной женственностью, со сладкими губами, текучими формами и горячим сердцем. Но только не сегодня. Сегодня ночью я нуждался в слишком большом омоложении.
Поэтому я просто сидел, глотал потихонечку кукурузное виски и размышлял над двумя последними днями. Думал о Зазу и о том, как все началось. Зах-зуу-зах, Зазу! Юная мисс Александер, правда, не такая уж юная. И Лилли... С ней все обойдется. Она ведь никого не убивала — если только ее великий возбуждающий голос не нокаутировал нескольких старых слабаков. И Сивана. Ага, ух, ах! Особенно Сивана и ее маленькая красненькая пуговка...
Жмуриков хоронили, выкапывали, переносили, взрывали. Трупы почти странствующие, разгуливающие и шатающиеся. Например, я.
Такова моя проблема: практически я сам странствующий мертвяк. Живой труп. Нет, меня пока двигал собственный пар, но не так уж много его осталось в старом котле. Во всяком случае, недостаточно для Сиваны.
Я хочу сказать, что надо быть всегда в отличной форме рядом с коброй вроде Сиваны. Есть и другие пупки, все верно. Но сколько из них способно стрельнуть рубином на пятнадцать футов и попасть при этом в туфлю джентльмена? Так что где бы ни блуждали мои мысли, они постоянно возвращались к обалденной ирландско-египетской гурии.
Я уже поддавался искушению позвонить ей тут же, даже если бы я отдал концы по дороге к телефону — он был аж на другом конце дивана. Но нет, только не после гонки по холмам, не после Старикашки, не после атаки на тех грязных крыс во главе с Домино. Сегодня ночью я буду разумным. Практичным. Отдохну, расслаблюсь, поддам немного пару в остывающий котел.
Зазвонил телефон.
Отвечать?.. Почему бы и нет? Чего мне терять? Еще какую-то пинту крови, пока доберусь к телефону? Но, черт возьми, крови у меня пока хватает. Хрум — я встал. Шагнул, снял трубку.
— Алло, — выговорил я.
— Алло-о-о, Шелл?
Женский голос. Очень женский, шепчущий, ласкающий, словно покусывающий мое ухо.
— Лилли?
— Да, но это ты, Шелл?
— Я. По крайней мере, я так думаю.
— Шелл, я просто должна была позвонить. Все только и говорят о тебе — по телеку, по радио, везде!
— И что же... говорят?
— То, что ты проделал сегодня днем и ночью. В «Вечном покое», потом в «малине» Ники... И я только что видела тебя по телеку. Новости в одиннадцать тридцать...
— О! Надеюсь, ты не смотрела 14-й канал, съемки с вертолета. Не повторили же они...
— В том-то и дело, что повторили. И, Шелл, ты выглядел... таким храбрецом!
— Как? — я потряс головой. — Повтори-ка.
— Ты смотрелся жутко храбрым!
— Не хочешь ли ты сказать, что я выглядел... чокнутым?
— Это было чудесно! У меня аж мурашки забегали по всему телу!
— Ну уж и по всему.
— Ты с пушкой, рычащий, и все такое.
— Ага, — я припомнил, что действительно рычал. Вспомнил я, и каким жутко малохольным выглядел на экране, что бы там ни говорила Лилли. Должно быть, я походил на головореза. Да, было нечто определенно преступное в моем виде, моих действиях...
— Шелл, надеюсь, ты не будешь меня попрекать за Сирила?
— Мне бы и в голову не пришло...
— Это ничего не значило, понимаешь?
— Что это... значит?
— Ничего, понимаешь?
— Нет, не понимаю.
— Я даже рада, понимаешь?
— Что это за «понимаешь»?
— Ты все еще не понимаешь?
— Лилли...
— Тебе следует побывать в «Джаз-вертепе», Шелл. Он наполовину пуст.
Ага... Я начал врубаться. Сирил уже томится в каталажке. Больше того, практически все ее потенциальные дружки также оказались в тюряге. Черт, я бы не отказался их заменить на пару часов. Конечно, не сегодня ночью. Но на днях...
— Ты не придешь в клуб сегодня ночью, Шелл?
— Ну... не сегодня. Но скоро буду обязательно, очень скоро. — Я задумался на минутку. — Кстати, Лилли, как у тебя дела с полицией? Ввиду плачевного состояния Сирила...
— О, я считаюсь условно освобожденной. Но должна вести себя хорошо.
— И ты? Ха...
— Мне нельзя связываться с... Ну, ты понимаешь?
— Наконец-то да.
— Сегодня меня вызывали в полицию — я только что вернулась в клуб. Но они были добры ко мне. Ведь я же ничего такого не сделала. Все Сирил. Я просто испугалась. Я была беспомощна...
— Вот это я понимаю.
— Но они же не собираются засадить меня? «Мусора» не такие уж и плохие.
— «Мусора»... — я даже закрыл глаза. — Что было на тебе, Лилли, когда ты предстала перед... «мусорами»?
— То, что и сейчас — у меня не было времени переодеться...
— Естественно. Но опиши для меня, пожалуйста, Лилли.
Она описала. Это было что-то, конечно, ужасно открытое.
— Я должна бежать, Шелл. Мой выход. Заходи все же, когда сможешь. Понимаю, ты жутко утомился сегодня.
— Ну, немного. Но я уже начинаю приходить в себя.
— Пока, Ше-е-елл.
— Пока, Лилли.
Кладя трубку, я почувствовал, что улыбаюсь. Болезненно, но улыбаюсь.
Я допил кукурузное и начал наливать еще, но тут вспомнил про кувшин с мартини, приготовленный в воскресенье вечером. Вот что доктор прописал! Нет ничего лучше мартини, раз уж ты начал улыбаться.
Он почти замерз. Я же поставил его в морозилку «на несколько минут» и не открывал ее с тех пор. Я наполнил свой любимый двойной мартини, из тех, что обычно оставляют для ночей «Абсолютного безумия». И телефон зазвонил как раз тогда, когда я делал первый глоток моего двухдневной давности «безумия».
На этот раз я добрался к телефону с вполне объяснимой живостью. Немного двигаться было все же лучше, чем просто сидеть на одном месте.
— Алло?
— Шелл? Это Зазу.
— Без шуток? Вот это да!
Она тоже была в курсе всех новостей, включая и телек, и поспешила сообщить мне об этом. Ко всему прочему она добавила:
— Шелл... Я тебя прощаю.
— Ты что?.. — я перевел свой полуокоченевший язык в другое положение, соображая. — Ты прощаешь меня? Чудесно! За что же?
— За то, что ты сделал с папочкой... Ты говоришь как-то странно. Тебя ранили и в язык?
— Нет, он почти неповрежден. Просто... я немного отморозил язык о... мартини.
Помолчав, она продолжила, как будто я ничего и не говорил:
— Он в тюрьме, но это должно было случиться рано или поздно. Мама и я понимали это.
— И мама тоже?
— Да. Кроме всего прочего ты спас ему жизнь. Эта бомба... этот динамит, — она сделала паузу. — Шелл?..
— Да?
— Ты меня прощаешь?
— Ну... — мне нужно было подумать. И я пытался соображать. Она подстроила одну из самых мерзких пакостей в моей жизни. Но, с другой стороны... — Какого черта... Конечно, прощаю. Эй, тебе действительно двадцать два, я не ошибся?
— Да, — мягко, потом еще мягче: — Я, наверное, был ужасна?
— Ну...
— Но все же он мой папочка. Должна же я была его защитить?
— Пожалуй. Я тебе вот что скажу, Зазу. Если я окажусь в беде, надеюсь, ты будешь на моей стороне?
— Я на твоей стороне, Шелл. По-своему.
— Ага? Как это по-своему?
— О... ты же понимаешь.
Опять это чертово «понимаешь».
Мы поболтали еще немного, и, когда положили трубки, я вполне догадывался, «как это по-своему».
Нырнув в кухню, я вернулся обратно с мартини и сделал еще один осторожный глоток. Он все еще слишком замороженный, конечно. Но не хватало еще чего-то. Чего-то... Я же забыл перченую оливку!
При этой мысли мои глаза упали на низкий, исцарапанный столик перед диваном. На нем все еще лежал тот квадрат черного бархата. А в его центре — да-да, весь пронизанный жилками мой чудесный агат.
Нет, бесполезно. Где бы ни блуждали мои мысли, они всегда возвращались к... вы уже знаете, к чему.
Я поднял агат и бросил его в мартини. Так-то лучше. Согреет его чертовски. Даже вкус улучшит. Я старался держать глаза открытыми, пока глотал. И видел этот агатик, как он перекатывался на дне стакана. Красиво.
