Мы, нижеподписавшиеся, делегаты съезда РСДРП, настоящим обещаем вернуть мистеру Джозефу Фелсу к первому января 1908 года или раньше семнадцать сотен фунтов стерлингов — сумму займа, любезно предоставленную без процентов».

Первыми стояли подписи Льва Дейча и Максима Горького. Чуть ниже — Плеханова, Ленина. На третьей странице: Макар (Москва), на четвертой — Ем. Ярославский (СПБ).

Недостающие триста фунтов были присланы накануне получения займа у Фелса правлением Германской социал-демократической партии.

1 января 1908 года наступил срок уплаты долга. Но деньги из России не поступили. Фелс грозился поднять шум в газетах. Владимир Ильич написал из Женевы Ф. А. Ротштейну в Лондон 29 января 1908 года:

«Я немедленно пишу паки и паки в Россию, что долг надо вернуть. Но, знаете ли, теперь это крайне трудно сделать! Разгром Финляндии, аресты многих товарищей, захват бумаг, необходимость перевозить типографии, пересылать за границу многих товарищей, все это вызвало массу совершенно неожиданных расходов. Финансовое положение партии тем печальнее, что за два года все отвыкли от подполья и «избаловались» легальной или полулегальной работой. Налаживать тайные организации приходится чуть не заново. Денег это стоит массу. А все интеллигентские, мещанские элементы бросают партию, отлив интеллигенции громадный. Остаются чистые пролетарии без возможности открытых сборов.

Следовало бы объяснить это англичанину, втолковать ему, что условия эпохи 2-й Думы, когда заключался заем, были совсем иные, что партия, конечно, заплатит свои долги, но требовать их теперь невозможно, немыслимо, что это было бы ростовщичеством и т. д.

Надо убедить англичанина. Денег он едва ли получить сможет. Скандал ни к чему не поведет…»

Ротштейн продолжил переговоры с Фелсом и постепенно убедил его: грянет же революция в России, партия эсдеков придет к власти и возвратит ему 1 700 фунтов с благодарностью.

Так и случилось. В 1920 году, когда Джозефа Фелса уже не было в живых, Леонид Красин, приехавший в Лондон вместе с Виктором Ногиным, заплатил долг наследникам мыловара.

Владимир Ильич говорил по этому поводу:

— Царских долгов не платим. А свои, пожалуйста, — платим непременно!..

На съезде Виктор Ногин видел Ленина ежедневно» но говорить с ним приходилось мало; огромной тяжестью ложилась на плечи вождя борьба с оппортунизмом.

В свободные часы Владимир Ильич встречался с группами делегатов, проводил заседания фракции, старался окружить вниманием большого гостя съезда — Алексея Максимовича Горького. Как-то в Гайд-парке делегаты встретили Ленина и Горького, и зашел разговор о романе «Мать». Книга нравилась рабочим, и Ногин считал ее отличной. Но каждому из них казалось, что все в ней изображено куда наряднее, чем в жизни. Горький стал возражать:

— Борьба человека с неправдой жизни всегда прекрасна! И показывать ее нужно красиво!

— Я лично говорю об интеллигентах, — заметил Ногин.

— Слышите, Алексей Максимович, — улыбнулся Ленин. — Товарищи, на мой взгляд, подчеркивают лишь то, что в книге есть нарочитая идеализация революционеров-интеллигентов. Так и надо понимать их замечание о нарядном и красивом. А книга нужная, об этом и спора нет!..

Когда приехал Дубровинский, Владимир Ильич спросил его и Ногина:

— Где думаете работать, товарищи члены ЦК? Здесь или в России?

Иннокентий и Макар поглядели друг на друга и ответили почти разом:

— Дома, Владимир Ильич!

— Я так и предполагал. Здесь народу предостаточно, а в России — бедно. Но Виктору Павловичу придется задержаться на неделю. Мы задумали сборник, от Ногина ждем статью о профсоюзах.

Три месяца спустя вышел сборник «Итоги Лондонского съезда». Ленин напечатал в нем статью «Отношение к буржуазным партиям», Ногин (под псевдонимом «М. Новоселов») — «О нейтральности и партийности профессиональных союзов».

Когда же в июле 1907 года, на третьей конференции РСДРП в финском городе Котка, Ногин снова выступил с докладом на эту тему, его активно поддержали Ленин и Дзержинский.

А через месяц состоялся международный социалистический конгресс в Штутгарте. Там победило ортодоксальное крыло марксизма. И его решения об идейном руководстве профессиональными союзами совпали с предложениями Ногина на конференции в Котке.

Жизнь день за днем подтверждала позицию Макара. В октябре 1907 года на Петербургской общегородской конференции РСДРП Владимир Ильич высказал уже более крайнюю точку зрения: он призывал большевиков работать во всех легальных организациях в эпоху реакции — от Государственной думы до рабочих кооперативов.

Началась та широкая и бурная полоса жизни, когда целиком оправдалась партийная кличка Виктора Ногина.

С веселой иронией утверждал Дубровинский, что идет она от того разнесчастного Макара, на которого все шишки валятся.

— Я тебя туда спроважу, куда Макар телят не гонял! — с таким начальственным окриком каждый год отправляли Ногина по этапу в Сибирь. Но он там не засиживался: бежал! И уже месяца через два, через три снова появлялся на московском горизонте, агитировал, создавал комитеты, поднимал рабочих на стачку. И вскоре проваливался опять.

Иннокентий Дубровинский задержался в Женеве, он работал в газете «Пролетарий» и помогал Ленину громить идейных противников партии — последователей Маха и Авенариуса. За Мешковским гонялись филеры, и он еле-еле держался в окрестностях Петербурга. Рожкова и Теодоровича отправили в ссылку. Феликс Дзержинский после конференции в Котке попал в варшавскую цитадель по пятому аресту. Макару — единственному члену ЦК от большевиков — досталась в удел вся Россия: от Москвы до Баку, Поволжья, Урала, Киева и Прибалтики.

Он базировался на Москву, но по неделям проводил в поездах. Глуховатый, спокойный его голос слышали товарищи то на востоке страны, то на юге или на западе. На тайных сходках он говорил о решениях V съезда. И вдохновлял тех, кто мог отшатнуться от партии, когда Столыпин расставлял по стране виселицы. И уводил в глухое подполье смелых, честных и сильных.

На конференции в Котке он впервые услыхал о бойкоте Государственной думы. С такой «левой» фразой выступил Александр Богданов. Макар крикнул ему:

— Вы засиделись в эмиграции и говорите чушь!

И проголосовал за осуждение бойкота Думы.

Он не успел побывать на конференциях в Куоккале и в Гельсингфорсе: 1 октября 1907 года два дюжих молодца из охранки арестовали его в Москве на неразрешенной конференции профсоюзов Центрального района. Новый год пришлось встречать в Таганской тюрьме. Там просидел три месяца и вышел на волю без права проживать в Москве и ее окрестностях. Нелегально поселился в Санкт-Петербурге по паспорту Владимира Федоровича Родионова, из крестьян.

Премьер-министр Столыпин заявил в то время, что его правительство не будет насаждать «черные кабинеты» в почтовых учреждениях для перлюстрации писем всех «подозрительных» лиц. Но это был чистейший обман. Как и до революции 1905 года, каждый шаг Виктора Ногина отмечался в досье. И первое же письмо из столицы брату Павлу было подшито к очередному «делу» в департаменте полиции.

«Начинаю устраиваться, — писал Виктор. — Видел публику, встретили меня дружелюбно… В Питере, вероятно, пробуду недолго и отправлюсь путешествовать…»

У него сложилось впечатление, что в лагере оппортунистов начался разброд. Меньшевики во главе с Мартыновым и Даном стали поговаривать о сближении с большевиками в таких вопросах, как экономическая борьба, профсоюзы и кооперация.

А Мартов, Плеханов и Аксельрод явно гнули в другую сторону; с большевиками, мол, невозможна никакая общая победа.

«Скоро выйдет ЦО», — писал Виктор. Он предполагал, что газета снова будет называться «Искрой», но она получила наименование «Социал-Демократ». Первый ее номер вышел в феврале 1908 года в Петербурге, а затем издание было перенесено в Париж и в Женеву. Газета стояла словно бы над фракциями, еще пытаясь примирить их. Но раскол был очевиден давно. Ленин продолжал два года издавать нелегальный «Пролетарий»; Мартов — как бы в противовес новому центральному органу партии — начал выпускать «Голос Социал-Демократа». Этот «Голос» был так криклив и таким унынием несло от него окрест, что откровенных оппортунистов из газетки Мартова с иронией окрестили «голосовцами».