Мир стал другим, или я сумел увидеть что-то тайное, сокрытое до поры, до времени?

Слеза замерзала на ее губах. Еще шаг…

Снег ударил мне в лицо, боль ледяным дыханием обожгла кожу, небо перевернулось. Ольга сидела у меня на груди, и хлестала рукой по лицу, наотмашь.

— Не вздумай! Жив?

— Кажется, — прохрипел я. Вокруг валялись комья того, что было грифоном. Из носа текла кровь — красные крапинки на белом насте. — Что со мной было?

Оля прикусила губы, и отвела взгляд. Испуг на ее лице сменился задумчивостью.

— Мне показалось, я видел… — продолжил я, но она меня оборвала.

— Ничего не было. Ничего ты не видел, — с непонятной злостью процедила она. — Просто бухнулся в снег и стал играть в дурацкого эпилептика, а заодно напугал меня до смерти.

Я растерянно моргнул. Затем набрал ладонь снега, и приложил к носу, чтобы остановить кровь. Голова разболелась не на шутку. Никогда ничем подобным не страдал.

— Можешь идти? — спросила Оля. — Не хочешь показаться врачу, победитель снежных чудовищ?

Я покачал головой. Яркое солнце по-прежнему слепило глаза, но теперь оно было не желтое, а золотое.

Всегда любил стихи, написанные на партах в аудитории чьим-то неуверенным корявым почерком. Студенческое творчество на партах — это целый фольклор. Тут и матерные четверостишия, и рисунки, чаще всего перекачанных монстров или голых девушек, или тех и других в забавных позах. Иногда я натыкался на искренние, пронзительные стихи. Их авторство не подлежало идентификации, но они всегда появлялись к месту и ко времени.

В конце октября снег превратился в липкую черную жижу, которая с одинаковой легкостью затопила и небольшие уютные улочки с рядами близнецов-пятиэтажек, и оживленные проспекты. Свой двадцатый день рожденья мне пришлось отмечать с пятидневным опозданием. Так было удобнее собрать всех друзей и подружек в теплой институтской аудитории. Оля поздравила меня еще утром, по телефону, и обещала явиться как раз к сладкому. На лекцию она не пришла, были какие-то срочные дела с участием родителей.

Когда стемнело и часы на башенке за окном пробили шесть, на сердце у меня стало неспокойно.

— Кто-нибудь видел Олю?

— Час назад, около библиотеки, — отозвалась полненькая Иринка. — Она обещала появиться в полшестого.

— Опаздывает, — я постучал по часам на левой руке. — Библиотека закрывается в шесть. Пожалуй, сбегаю за ней.

— Только быстро, а то мы тут с голоду помрем!

— Не помрете, — я натянуто улыбнулся. — Можете без меня чего-нибудь сожрать и выпить, если успеете. Не обижусь.

— Без тебя не начнем. Ты самое подходящее украшение к Хэллоуину.

— Спасибо за комплимент. Пока я бегаю, следите, чтобы темные силы не похитили торт.

— Ура! Будет на кого свалить!

— Конечно-конечно, — проворчал я уже на полдороге. В другое время я с удовольствием поддержал бы их шуточки, но не сейчас. Сердце колотилось уже не в такт, на душе было нехорошо, гнусно. Я старался не думать ни о чем, но возле закрытой библиотечной двери мне стало еще хуже.

Где она может быть?

…Ищи…

…Ты можешь…

… Слушай. Вдыхай воздух… Ищи…

Я не помню, как оказался в парке. Возможно, просто очень быстро бежал, не замечая ничего вокруг. А может просто появился там, как призрак.

Позже я убедил себя в том, что никуда и не уходил. Просто какая-то часть меня с клекотом и воем вылетела в ночь через распахнутое окно и понеслась к цели, а я вернулся в аудиторию, по дороге встретив Ольгу, и произнес парочку дурацких тостов под веселый хохот друзей.

Реальности больше не было, и вымысел перепутался с правдой.

Ничего не могу утверждать.

Я вылетел в ночь и возник в злополучном парке, в том самом, где моя кровь смешалась со снегом и золотой грифон пытался перекричать ветер. Сейчас там было темно, только одинокий фонарь освещал статую великого поэта, но мне больше не нужен был свет.

Ольга стояла в центре небольшой площадки, в своей потрепанной кожаной курточке, а в ее руке сверкал длинный и узкий клинок. То, что было мной, не удивилось — с самого начала все должно было случиться именно так.

Они окружили ее, ухмыляясь, осторожно пытаясь подобраться поближе: пять карликов с темными лицами, практически невидимые на фоне грязной жижи.

Они были крепкие и жилистые, и первый из них, к которому я подобрался сзади, издал удивленный всхлип, когда мои когти разорвали пополам его плотную тушку. Фонтан огня вырвался из рта его товарища, опалив мои лапы, и я взмыл в воздух, чтобы перегруппироваться для атаки, в то время как…

…Я потягивал недорогое вино из кружки, и слушал очередной анекдот, а Оля сидела напротив, и загадочно улыбалась. Затем кто-то попытался оттаскать меня за уши, а часы за окошком пробили семь. И почему-то как раз в этот момент веселая Иринка вытащила из-за спины подарок, завернутый в фиолетовую фольгу. Я развернул его, и обрадовался, потому что ничего не может быть приятнее, чем получить на юбилей черную кружку со стильной надписью «Capuccino» и большую открытку с кучей автографов, а потом кто-то спросил у Ольги, где она умудрилась столько раз переломать себе нос, и она ответила, что слишком часто дралась в школе…

…И вытерла меч о рукав своей куртки, потому что как раз зацепила последнего из нападавших. Фонари мерцали, словно умирающие светлячки, а парк менялся на глазах. Скамейки растворялись в темноте, превращаясь в большие серые валуны. Статуя великого поэта изогнулась в немой конвульсии и обзавелась богатой серебристой кроной, сплетаясь ветвями с парочкой возникших ниоткуда деревьев. Огни города стали маленькими, далекими, и наступила тишина.

— Черт, тебя ранили, — произнесла принцесса.

Я не мог с этим не согласиться. Прежде чем я окончательно утратил способность мыслить, лазурная Луна подмигнула мне и со смехом унеслась прочь по небосводу.

Небытие сменилось неудобством. Я не мог пошевелиться. Холод, исходящий от мраморного пола, пробирал до костей.

— Приветствую тебя в моем доме, мой старый верный враг! — донесся сверху чей-то строгий баритон. Я с трудом поднял голову и увидел трон из червленого серебра, на котором восседал его несомненный обладатель — высокий крепкий мужчина в черных одеждах. Его левое око пересекал шрам, вместо глазного яблоко сиял большой изумруд.

— Извини, что мешаю тебе подняться, — он усмехнулся. — Вы, грифоны, чрезвычайно неуравновешенные создания. Знаешь, я рад, что не убил тебя, когда мог.

Человек встал, в два шага преодолел разделяющее нас расстояние и склонился надо мной. Его тень пахла ночным дождем, одиночеством и властью. Я попытался справиться с удерживающей меня невидимой силой, но осознал, что даже если мне удастся преодолеть ее, человек, все еще существующий во мне, вряд ли когда-нибудь сможет смириться с четырьмя лапами и парочкой крыльев. Все, на что хватило моих сил — распахнуть клюв, и издать клекот, совсем не похожий на обычный человеческий крик.