Ток бежит от одного к другому, и легкие разряды прорезают воздух.

Далеко не разойтись – провод не растягивается – сразу возвращаешься обратно, боишься потерять подпитку. Оборачиваешься, а там – глаза. И лампочка включается.

Были еще какие-то люди. Администраторы, техники, осветители, декораторы, гримеры, костюмеры, художники, актеры и актрисы, режиссёр Андрей, московская знаменитость. Немало было людей вокруг. Но все они уже не играли никакой роли.

– Когда возвращается Ира? – спрашиваю у Ивана.

– Через два месяца.

Значит, моему новому роману отпущено два месяца. Ну что ж, не так уж и мало.

Режиссёр Андрей продолжает стрелять в меня глазами. Но выстрелы его теперь не достигают цели. Какой мне теперь режиссёр Андрей? Куда мне теперь режиссёр Андрей? Он, чувствуя охлаждение, усиливает атаку. Мне это мешает. Меня раздражает, что он все время норовит втиснуться между мной и Иваном. Отойдите, режиссёр Андрей, не видите – вы лишний?

Лишний и московская знаменитость. Он постоянно отвлекает меня от основной темы – Ивана. Требует внимания, капризничает, ругается по пустякам. Знаменитость, успокойтесь уже. Вы здесь – самый главный, вы здесь – самый талантливый. Не мешайте мне, пожалуйста, роман крутить.

Знаменитость – и вправду – талант. В совместных сценах он делает Ивана как мальчишку. Органичный как кошка, смотришь, как он играет – и чувство восторга захватывает. Легко, непринуждённо – выходит человек на сцену – и моментально становится другим. Иван долго мучается, хмурится, ходит из угла в угол, пытаясь сосредоточиться, ищет зерно. Знаменитость зерна не ищет, знаменитость – сам есть зерно.

Когда он на сцене, кажется, от него идет свет.

Биополе какое-то создается, новая энергия. Уникальный случай.

– Аня, – говорю я по телефону подружке Аньке, – я тринадцать лет работаю с актерами, дружу с ними, общаюсь, наблюдаю, хожу на спектакли… Я видела самых разных – от Машкова до Абдулова, от Хабенского до Джигарханяна. Но такого я никогда не встречала. Это самый талантливый человек из всех, кого я знаю. Я готова под этими словами подписаться. И этот талант он абсолютно видимый, ощущаемый, кажется, его можно даже потрогать…

Я подхожу к нему, когда он выходит со сцены. Я его немножко побаиваюсь, потому что знаменитость – человек непредсказуемый, настроение у него летает как качели, вверх-вниз, может и по голове ненароком вдарить.

Я побаиваюсь, и потому с трудом подбираю слова:

– Знаете… Я хотела вам сказать, что вы – супер. Честное слово. Вот смотришь, что вы делаете, и понимаешь: это просто здорово. И хочется потом подойти, и погладить вас… чтобы вам хорошо было…

Робко глажу его по рукаву театрального пальто.

– Просто погладить вот так, прикоснуться к таланту…

Улыбаюсь.

Смотрит на меня, вижу, что доволен. Это хорошо. Потому что я искренна.

Знаменитости – 50 лет. У него жена и двое детей. Что же у вас у всех по двое-то, сговорились?

Знаменитость – ростом с меня, худенький, кепочку на самый лоб надвигает, глаза из-под нее бегают по сторонам, быстро сканируя окружающих. Подходящее слово – «шустрый». Похож на небольшого норного зверька. Говорит быстро, сквозь зубы, неразборчиво. Ощущение, что язык у него гуляет сам по себе, живет отдельной жизнью. Понять из всего, что говорит, можно процентов двадцать. От этого необычайно внимательно слушаешь. Каждый раз при разговоре задаюсь вопросом: почему он так? Не знать, что большую часть из сказанного мне просто не разобрать, он не может. И ведь умеет же говорить по-другому: на сцене, как и в кино, вся эта невнятность исчезает. Единственный ответ, который приходит на ум: ему плевать. Плевать слышит его кто-нибудь, понимает ли. Он – говорит. Понимать – не его задача. Ради тебя он стараться и выговаривать согласные не намерен, велика честь. Ну, на то он и знаменитость.

Его амплуа – целая вереница всевозможных мерзавцев. Что-то знает он про них такое, что позволяет ему делать их особо изощрёнными. Уникальными подлюгами, от которых мороз по коже. Прищуром глаз, изгибом брови, особой интонацией. Все настолько тонко, на полутонах, изысканно точно делается, что сыгранные злодеи народом любимы больше, чем побеждающие их герои.

Злодеев много, злодеи – все разные. Сыгранные чудаки и неврастеники в этой веренице меркнут, в силу своего малого количества. Хочется из противоречия прикинуть на него что-то совсем иное, на первый взгляд вообще несвойственное. Трудно представить его героем-любовником: внешность не романтическая. Так написать бы ему какую-нибудь серьезную драму, трагическую любовь маленького человека, такую, чтобы на разрыв. Без всяких там чудачеств и комедийных ноток. Ну, или хотя бы загнать в какой-нибудь «Осенний марафон», пусть бегает от жены к любовнице, разрываясь между чувством и совестью… Вот что я ему написала бы, думаю. Он бы здорово это сыграл.

Знаменитость представляет для меня чисто экспериментальный интерес. Я пытаюсь нащупать – пока вслепую – что за фрукт. Умён или нет, глубокий или плоский, смешной или пошлый, откуда – все эти капризы, перепады настроения, от внутреннего надлома или от плохого воспитания. Иногда бывает резок, иногда кричит, выплёвывая слова. Иногда на него находит благодушие. За талант прощается многое. Бездарность – никому неинтересна, даже если все буквы выговаривает и ведёт себя адекватно. А тут – как с маленьким: хочется ему поворчать – пусть поворчит, ничего, мы бурю переждём, а там гляди – снова солнышко.

Ну, солнышко – это сильно сказано: тишина, безветрие – и то хорошо.

Знаменитость с Иваном – работают давно. Вместе снимались, вместе премии за фильмы получали, вместе в антрепризе играют, теперь вот – «Чайку» вместе репетируют.

– Ты на него не сердись, если что – шепчет мне Иван, – он не такой простой как кажется.

Лично мне он может казаться каким угодно, только не простым. Но желание Ивана объяснить мне знаменитость, как бы извиняясь за него, меня умиляет.

Иван подшучивает: мол, знаменитость ко мне неравнодушен. Я смеюсь: да нет, ты все перепутал, неравнодушен ко мне режиссёр Андрей, знаменитости на меня плевать. Уж я-то понимаю в этом что-то, я же читаю посылаемые мне сигналы.

Знаменитость меня намного старше, большая часть волос на голове утеряна, ростом не высок, не плечист, не брутален. Интерес у меня к нему – сугубо личностный. Женская заинтересованность – тут и мимо не проходила.

Недели через две после знакомства он учит меня разговаривать с ним «на ты». Пытается сократить дистанцию. Мне это сокращение – ни к чему. Я в дружбу к известным и богатым не набиваюсь, мне такое самоутверждение не нужно.

Знаменитость пишет мне сообщение:

Я отвечаю:

Я фамильярность как явление презираю. С чего это я с человеком – не равным мне ни по статусу, ни по возрасту – буду общаться запросто, по-приятельски? Меня тошнит, когда кто-нибудь из осветителей, звуковиков, монтировщиков вставляет в разговорах: «А, Мишка Боярский? Нормальный такой чел, я с ним работал…»