Я приняла решение зачать тебя ночью — и это стало прологом книги о дальнейших моих приключениях.
XXIX
Шевалье настолько не знал удержу в своем легкомыслии, что однажды додумался вообразить тебя в голубом.
«Это символический цвет, цвет ночной звезды».
Он так мечтал, что сам поверил, будто станет участником акта, которому суждено было совершиться через меня одну. Как ослепляло его нетерпение! Как горел он желанием увидеть собственными глазами и воспринять всеми своими чувствами миг оплодотворения!
«Я уподоблюсь туристу или паломнику, коль скоро не могу ни стать твоим лоцманом, ни потрудиться над тобою сам».
В последнюю ночь перед моим свиданием с тем, кто породил тебя, Шевалье видел сон, которого не мог потом забыть. Череда видений промелькнула перед его взором, одно за другим: орел бился с драконом, воин поражал змея, великан рубил головы гидры, алая гадюка душила зеленого скорпиона, конь топтал саламандру, и, наконец, маленькая девочка изрешетила стрелами разъяренного тигра.
Не столько картины этого сна привлекли мое внимание, сколько горячность, с которой он мне его рассказывал. Пессимистическое толкование как нельзя лучше подходило к обстоятельствам, но грешило несуразностью, что оскорбляло мои убеждения и чувство меры.
Вразумить уверенного в своей правоте Шевалье я не сумела; меня, однако, ни через его судьбу, ни через природные задатки не коснулось зло насилия и еще меньше — неприкрытое непотребство, так его распиравшее. Нет, никогда даже тень постыдного, низменного чувства не омрачила сущность моего замысла.
Последние часы потребовали от меня концентрации и отрешенности. Я совладала с подспудными страстями и леностью, чтобы природа могла беспрепятственно делать свое дело. Я сосредоточилась, и великий покой снизошел на меня. Смиренная и безмолвная, готовая с бесконечной простотой принять грядущую благодать, я уединилась и предалась медитации.
Ты была уже на пути ко мне — ты, самый драгоценный дар Природы.
XXX
Прочитав первый труд о творении из библиотеки столь любимого мною отца, я смогла наконец сформулировать без долгих рассуждений: «Я есть то, что я есть». С этой минуты, более, чем когда-либо, склонная к внятным истинам, я подчинила и тело свое и дух развитию зароненного в меня семени.
За три часа до того, как мужчина вошел в мою спальню и в меня самое, я начала готовиться, не спеша, но и не мешкая. Я тщательно вымылась; опустив ноги в лохань, я кропила их водой из таза и непрестанно думала о тебе.
Шевалье угождал мне как мог и до последней минуты не покидал моей спальни. Он был охвачен волнением не меньше, чем робостью.
В ночь перед зачатием мне приснилось, как ты, сидя рядом со мной на берегу реки, насаживала на рыболовные крючки наживку из мягкой резины. Сидевший поблизости математик закинул удочку и поймал фарфоровую рыбку, которая оказалась на самом деле солнцем, но совсем маленьким… Мы подняли головы и увидели, как из центра Большой Медведицы добрым предзнаменованием светит нам Полярная звезда.
Как хотелось Абеляру быть подле Шевалье в ту последнюю бессонную ночь в моем доме! Но тяжкая болезнь сделала его узником, прикованным к постели и связанным простынями. Шевалье поставил возле кровати столик с подпиленными ножками, чтобы его друг мог реставрировать миниатюры, не вставая. Перед тем как оставить меня одну с моей решимостью, Шевалье сказал мне кое-что, столь же трепетно, сколь и искренне:
«Я никогда больше не изменю Абеляру. На сей раз это не пустые слова, я сдержу обещание. Я клянусь тебе в этом всем, что мне дорого, сейчас, когда ты вот-вот рухнешь если не в пустоту, то в бездну упоения».
И Шевалье, не познавший лика просветленности, ушел. А я завернулась в белоснежную простыню и стала ждать того, кто породит тебя.
О мудрость Природы-матери, хранящей на страницах своей книги ключи к тайнам и знаниям!
Я думала о тебе и невольно поддавалась эйфории.
XXXI
Когда тот, кто породил тебя, едва ступив на порог моей спальни, стал склонять меня к разврату, я выслушала ради исполнения своего замысла его первые слова. Речи его меня не удивили, как и взятый им слегка игривый тон. За эти несколько минут я должна была свыкнуться с повадкой, лексиконом и замашками этого наглеца, по уши погрязшего в пороках.
«Вот и я, к вашим услугам!»
Все, чему предстояло произойти — я это знала, — было из области постижимого. Я настроила на это свой разум, благодаря долгой и методичной подготовке. Чувства же мои дремали, чуждые случайным и мимолетным волнениям.
Прежде чем приступить к акту как таковому, он забормотал, столь же невнятно, сколь и неуместно, какой-то вздор о страсти и прочую чушь о своих пакостных желаниях:
«Да ты, б… голая под простыней! Как я тебя сейчас вы…!»
Я все предусмотрела, кроме одного — что он будет еще и говорить. Пусть мое телосложение удовлетворяло его вкусам и аппетитам, о чем он заявлял в столь грубой форме, — но я не понимала, какая ему нужда доводить это до моего сведения и тем самым бессмысленно длить ожидание. Насколько было бы лучше, если бы он без единого слова, взгляда, поглаживания сразу приступил к делу! Было нелегко связать между собой его жесты и тирады, так они были противоречивы. Я испугалась, как бы его поведение не стало препятствием на моем пути. А он не унимался, ему надо было поведать мне и описать во всех подробностях свои порывы и позывы, опошляя их угодничеством, враньем и низкой лестью.
«А ты, верно, с при…! В первый раз встретились — и сразу в койку без разговоров! Ты бы меня еще лучше завела, если бы ждала уже под одеялом и с завязанными глазами».
Следуя своему плану я погасила свет и легла на кровать. Мне стало страшно, когда я подумала, что его безалаберный ум и испорченная натура вряд ли дадут положительный с точки зрения науки результат. Но в то же время беспредельная надежда овладела мною. Я знала, что приму в себя чистейшую частицу этого целого, когда мне будет дан Знак и положено начало. Силы Природы и акта, идеально сбалансированные, позволят свершиться зачатию. Хозяйка своей воли и полновластная владычица над своим знанием, я в тот достопамятный момент все мое виртуозное искусство посвятила поиску путей к просветлению.
XXXII
Хоть все мы одеты в одну и ту же плоть, я, когда было положено начало, на мой взгляд, совсем не походила на то, что видела на рисунках в книгах. Я чувствовала себя плененной, точно голубка, чьи лапки привязаны к двум камням.
Нерациональный страх обуял меня: вдруг мое для этой цели созданное вместилище не сможет удержать семя или капли его испарятся, улетучатся, растекутся, так и не оплодотворив меня.
Задумавшись, безмолвно и восхищенно искала я ответа у этой чудесной и загадочной парадигмы творения, неопровержимого образца потаенного знания, всеми секретами которого овладеешь когда-нибудь ты.
Покуда совершалось соитие, мужчина на мне столь же неутомимо, сколь и неистово вопил и стонал, но мне в эти минуты казалось, будто сквозь его малопонятные гортанные вскрики я уже различаю твой хрустальный голосок.
Ни разу, покуда я осуществляла свой план, меня не посещали галлюцинации. Только однажды мне померещился кошмар, когда я представила себя в образе коровы с раскинутыми ногами.
Благодаря усилию воли я вновь обрела всю мою прозорливость. Истинно говорю: я проникла в тайну мироздания! Она и только она вела меня вверх по ступеням познания к миру добродетелей и дисциплин.
Чтобы быть достойной твоей судьбы, я стремилась достичь вершин совершенства в искренности и скромности, обуздывая неуместные побуждения и держась под благодатным покровительством просветленности.
Как это разумно и правильно, думала я, что по прошествии девяти месяцев ты вырвешься из тьмы, чтобы воссиять подобно Утренней Звезде.
Я истолковала как удивительное предзнаменование первую прочитанную мною фразу Творения — она гласила:
