– Что за идиотская идея, леди? Вы что, собираетесь…

Другая машина, поворачивающая в эти секунды с Пост-роад, врезалась в "ягуар" блондинки. Турок почувствовал резкую боль – бампер ударил по коленям – и тут уже не выдержал:

– Из машин! Выйти из машин! Обоим!

Он яростно переключил запасной блок и сквозь гул и завывания машин услышал тихий щелчок: цвета меняются, все в порядке.

– А теперь быстро, чтобы я не видел здесь этих машин, и решайте ваши проблемы в другом месте! – проорал Турок, не понимая, зачем он остановил движение, заставив блондинку и мужчину выйти из машин… Сквозь головную боль всплыла картина: он бьет обоих своей дубинкой, разбивает нос парню и раскалывает челюсть женщине, во все стороны разлетаются зубы и капли крови… Он так пристально посмотрел на этих двоих, что они мгновенно уселись в машины и не останавливались вплоть до стоянки, где в безопасности и тишине обменялись страховыми карточками.

Сцепив зубы, Турок двинулся в обратный путь на противоположную сторону. Кости ломило. Через несколько минут он пойдет в вонючий, три фута шириной, туалет позади "Абрази". Он представил, что бы с ним произошло, если бы он все-таки разбил дубинкой ветровое стекло проехавшей мимо дорогой иностранной консервной банки, – какое бы наказание он ни получил в отделении, удовольствие от этой выходки того бы стоило.

А теперь он должен бороться с теми, кто делает левый поворот с противоположной стороны Пост-роад. Он предупреждающе поднял руку и перешагнул через желтую линию. Машина, игнорируя его сигналы, проскочила прямо перед ним, заднее окно пронеслось футах в двух от лица Турка. Обычно Турок никогда не замечал, кто ведет машину, – у него всегда было странное, непонятное ощущение, что их никто не ведет, – но сейчас он злобно заглянул в заднее стекло и увидел, что на него смотрит испуганное лицо Дики Нормана.

Казалось, что оно зависло перед глазами на невозможно долгое время. Лицо Дики светилось тем бледным светом, которым светится только мертвая кожа, и было обезображено черными шрамами. Глаза, абсолютно желтые вокруг зрачков, были такими же безжизненными, как и лицо. Язык Дики заворочался во рту в тот момент, когда Турок приник к заднему стеклу, – Дики пытался что-то произнести. Затем видение исчезло: машина, проехав перекресток, скрылась вдали.

Турок тупо уставился в одну точку и, не обращая внимания на поток транспорта, держа перед собой руку, автоматически перешел дорогу. Свисток выпал изо рта и повис на груди.

Он благополучно добрался до поста и отправился к "Абрази", даже не обернувшись назад, чтобы проверить, все ли в порядке со светофором. Майк Абрази, пожилой человек за прилавком, сказал:

– Похоже, что тебе пришлось побегать сегодня, а. Турок?

– Заткнись, ублюдок, – гаркнул Турок и заскочил в туалет. Он успел как раз вовремя. Он все еще видел перед собой лицо Дики Нормана.

Когда он вышел – за ним по всему магазинчику несся запах туалета, – то увидел, что движение пришло в норму.

Он посмотрел вверх по Пост-роад: от моста по направлению к ближнему концу Мэйн-стрит двигалась небольшая группа людей, которая привлекла его внимание какой-то неуместностью. Сначала он узнал Грема Вильямса. Этого человека он просто презирал: Вильямс сбежал из страны, вместо того чтобы попытаться помочь ей. Потом он узнал Ричарда Альби, мужа последней жертвы. Рядом с Альби шла Пэтси Макклауд. Турок знал ее, она росла на его глазах здесь, в Хэмпстеде; ему также было известно, что она вышла замуж за футбольного игрока Леса Макклауда, который покончил с собой на шоссе 1-95 неделю или две назад. Пэтси – хорошенькая женщина, с большими глазами и такими длинными волосами. Вместе с этими тремя шел подросток, совсем мальчик, которого Турок не знал. Прежде чем вновь заняться уличным движением, Турок увидел, как четверка, освещенная солнцем, повернула на Мэйн-стрит… И вторая престранная вещь произошла в этот день с Томми Турком.

Он позавидовал этим четверым. Их внимание друг к другу было настолько велико и искренне, что он остро и отчетливо ощутил, что эти люди были своего рода семьей. На мгновение он даже удивился, что так ясно видит эту группу – как будто они стоят посреди ярко освещенной лужайки в полдень. Ему хотелось быть с ними, быть частью этой близости. И именно это последнее желание вызывало у него зависть.

Но, когда они свернули за угол. Турок заметил сгорбленную спину Вильямса, и они вновь превратились в обыкновенных граждан. Турок нажал на кнопку, и она опять застряла. Он начал потеть, и перед его глазами появилось лицо Дики Нормана, который, не мигая, смотрел на него через заднее стекло автомобиля. Турок закрыл глаза и осторожно надавил на кнопку указательным пальцем. Раздался громкий щелчок, и светофор поменял свет. Турок открыл глаза и понемногу успокоился… Глядя на машины, проскакивающие через перекресток, он подумал, что еще пара таких дней, и он может не дождаться пенсии.

Ричард Альби мог бы рассказать Томми Турку о том, что он видел. В тот момент, когда Турок заметил его с друзьями на Мэйн-стрит, Ричард, не обращая внимания на катящиеся по щекам слезы, рассказывал о своих длившихся несколько дней видениях о Лауре и ребенке, о Билли Бентли и о том сне, в котором земля была залита кровью. И когда время дежурства Турка истекло, он вернулся обратно в участок и отпечатал подробные отчеты о двух сегодняшних столкновениях, переоделся и отправился домой, в Виннибаго. Дома он выпил пять баночек пива и заснул, глядя по телевизору баскетбольный матч.

В восемь часов Турок проснулся, пробормотал, что пора бы перехватить, пошел в маленький туалет внутри домика – меньший, чем у "Абрази", но едва ли более чистый, – освободил мочевой пузырь, побрился и выкупался. Покинув домик, он отправился вверх по Пост-роад к "Билли Озу".

"Билли Оз" – бар в черном районе Бриджпорта, но не один темнокожий никогда не переступал его порога. Это был бар полицейских. Владелец, Билли О'Мер, прослужил в полиции Олд-Сарума двадцать лет, прежде чем какой-то щенок не наехал на него в украденной машине и не превратил нижнюю часть тела в сплошное месиво. Теперь он катался в инвалидной коляске из одного конца бара в другой и объяснял всем, что человеческие существа годятся разве для того, чтобы делать из них дерьмо, а особенно дети, евреи, протестанты, мексиканцы, пуэрториканцы, женщины и, более всех, владельцы баров. Если бы чернокожий когда-нибудь только сунул голову в бар "Билли Оз", то Билл О'Мер, наверное, тут же бы умер от расистского апоплексического удара.

Когда Турок вошел, сидевшие за столиками шесть или семь парней, взглянув на него, тут же умолкли. Это означало, как догадался Турок, что они говорят о Ройсе Гриффене.

Единственный полицейский в этой части штата, застрелившийся за последние десять лет, Гриффен служил предметом многих разговоров и слухов в полицейском баре. Турка от этого тошнило: ему казалось, что эта группа копов, трепавшихся о Ройсе Гриффене, была еще более нудной, чем Билли О'Мер, который все время рассказывал о том, сколько чернокожих пытались вломиться в его заведение.

– О Господи, неужели вы, чертовы ублюдки, опять перемываете кости Ройсу? Дайте этому маленькому ублюдку немного отдохнуть, а? Ну застрелился и застрелился, и хватит. Оставьте его в покое.

Сержант полиции из Бриджпорта по имени Дэнни Салго сказал:

– Спорю, ты хорошо над ним поиздевался. Турок.

– Можешь быть уверен в этом, – ответил Турок. – Все издевались над ним. На что ты, черт побери, намекаешь?

– Ни на что, Турок, – быстро проговорил Салго.

– Так оно лучше. Из-за одной паршивой собаки каждый, кому не лень, начинает рассуждать о том, что было десять лет назад!

Билл О'Мер поставил перед Турком кружку пива и небольшой стакан "Джека Дэниелса" со льдом; Турок сперва прикончил бурбон, а потом принялся за пиво.

– Ну-ка, сообщи мне, Турок, какие-нибудь хорошие вести, – сказал Билл О'Мер. – А то от этих парней только и слышишь, что произошло что-то плохое. То чин капитана не дали, то машина в аварию влетела. Йоханссен собирается уходить – он собирается служить в Лос-Анджелесе.