Она увидела, что из шатра Столмена выходит Кафал. Даже на таком расстоянии лицо направившегося к самой большой толпе воинов шамана выражает разочарование. Затем шаги его замедлились и Кафал замер на месте. Сеток отлично его понимала. Он потерял Гадра.

Она видела, как шаман крутит головой. Наконец он заметил еще одного одиночку. Ливень уже оседлал кобылу. Но не чтобы присоединиться ко всеобщему безумию, а чтобы уехать.

Кафал направился к овлийскому воину. Сеток пошла к ним.

Какими бы словами ни успели они переброситься, удовольствия Великому Ведуну это не доставило. Он повернулся к девушке. — Ты тоже?

— Я пойду с вами, — сказала она. — Волки не будут участвовать. Напрасная суета.

— Гадра решили повести войну с акрюнаями, — сказал Кафал. — Но акрюнаи ничего нам не сделали.

Она кивнула, поднимая руку и сбрасывая с лица прядь волос.

Ливень влезал в седло. Лицо его было бледным, одержимым. Похоже, он не спал всю ночь. Он натянул поводья…

Кафал повернулся к нему: — Стой! Прошу, Ливень, подожди.

Тот скривил губы: — Такой ли должна быть моя жизнь? Меня таскают из одного женского шатра в другой. Мне врасти в землю здесь? Или мчаться рядом с тобой? Вы, Баргасты, ничем не отличаетесь от моего народа. Вы разделите его судьбу. — Он кивнул на Сеток. — Волчья дочь права. Скоро падальщики плотно набьют животы.

Сеток заметила в траве какое-то движение — заяц? Нет, Талемендас, тварь из прутиков и соломы. Дитя безумных богов-Баргастов, дитя детей. Шпионит за ними. Она злобно усмехнулась.

— Но, — вскричал Кафал, — куда ты уедешь, Ливень?

— Я поеду к Тоолу, попрошу отставки. Попрошу извинить меня. Я должен был защищать от летерийцев наших детей. Не его друга. Не Мезлу.

Глаза Кафала широко раскрылись, но миг спустя он устало опустил плечи. — Ах, Ливень. Малазане знают путь… — Он уныло улыбнулся овлу. — Они могут научить всех нас смирению. Тоол отвергнет твои просьбы, ведь прощать нечего. Против тебя не выдвигают обвинений. Это был путь Мезлы, его выбор.

— Он выехал вместо меня…

Великий Ведун распрямил спину: — А ты смог бы сражаться так же, как он?

Жестокий вопрос. Сеток заметила, как он уязвил молодого воина. — Но не…

— Да, именно так, — бросил Кафал. — Реши Тук, что ты сильнее его — послал бы тебя против летерийцев. А сам увел бы детей. Если бы этот малазанин сидел бы сейчас передо мной… уж он не лил бы слезы, не бормотал о прощении. Понял, Ливень?

Юноша выглядел жестоко обиженным. — Даже если так, я поскачу к Тоолу, а потом уеду один. Я избран. Не пытайся обрезать нити моей судьбы, ведун.

Сеток грубо захохотала. — Не ему это делать, Ливень.

Глаза его сузились. Она ожидала отповеди — обвинений, гнева, бушующего негодования. Он же промолчал, крепче натянув удила. Метнул взгляд Кафалу: — Ты идешь пешком, я скачу. Я не желаю замедляться ради…

— А если я скажу, что умею путешествовать быстро и успею к Тоолу первым?

— Не умеешь.

Сеток видела, что Великий Ведун облизывает пересохшие губы; видела, что на широком плоском лбу выступил пот. Сердце сильно забилось в груди. — Кафал, — начала она, — это не ваша земля. Те садки, о которых говорят ваши люди — здесь они слабы. Сомневаюсь, что ты хотя бы дотянешься до них. Ваши боги не готовы…

— Не рассуждай о богах Баргастов! — пропищал тонкий голосок. Талемендас, древопойманная душа, вылез из укрытия и неловко прыгал к ним. — Ничего ты не знаешь, ведьма…

— Знаю достаточно, — оборвала его она. — Да, твой род некогда ходил по этим равнинам. Тысячу лет назад? Десять тысяч? Вы вернулись, чтобы отомстить за предков — но не нашли тех Эдур, о которых говорят сказания. В отличие от Баргастов, они изменились…

— Так всегда с победившими, — зашипел древопойманный. — Их раны исцеляются быстро. Да. Ни гнили, ни воспаления. На языках нет горечи.

Она презрительно сплюнула. — Можно ли так говорить? Их император мертв. Они изгнаны из завоеванных земель!

— Но не нашими руками!

Вопль заставил поворачиваться головы. Воины подошли ближе. Кафал безмолвствовал, лицо его вдруг стало замкнутым; Ливень склонился в седле, глядя на древопойманного так, словно сомневался в здравости своего рассудка.

Сеток улыбнулась Талемендасу: — Да, вот что вас донимает пуще язвы на заднице. Что же, — повернулась она к окружившим их воинам, — теперь вы сможете нанести поражение акрюнаям. Раны начнут гнить, и гниль глубоко проникнет в души, и каждый выдох будет смердеть.

Ее тирада, кажется, поколебала их. Она снова плюнула. — Они не убивали ваших разведчиков. Вы сами знаете. Но вам все равно! — Она ткнула пальцем, указывая на Кафала: — Да, Великий Ведун идет к Тоолу. Он скажет ему: «Владыка Войны, еще один клан отпал. Он ведет бездумную войну с ложным врагом, из-за действий Гадра все местные племена вскоре поднимутся против Баргастов». Акрюн и Д'расильани, Керюн, Сафинанд и Болкандо. Вас осадят со всех сторон. Тех, кого не перебьют в битвах, изгонят на Пустоши, в безбрежный океан пустоты. Там они пропадут, и даже кости станут прахом.

Толпа заволновалась. Воины расступались перед Боевым Вождем Столменом; ощерившись, он шагал к Сеток, а жена шла на шаг позади. Глаза женщины были темными, в них бурлила злоба.

— Вот что ты делаешь, ведьма, — прохрипела она. — Ослабляешь нас. Снова и снова. Ты желаешь ослабить нас!

— А тебе не терпится увидеть смерть своих детей?

— Мне не терпится увидеть их славу!

— Их славу или свою, Секара?

Секара готова была наброситься на Сеток, но Столмен удержал ее рукой, чуть не уронив. Он не видел, что жена бросила на него взгляд, полный мстительной обиды.

Ливень спокойно сказал Сеток: — Иди со мной, волчье дитя. Уедем от этого безумия.

Он протянул руку.

Она схватилась и легко взлетела на лошадь, сев позади седла. Когда она обняла его руки за поясницу, Ливень сказал: — Хочешь что-то забрать из палатки?

— Нет.

— Изгоните их! — заорала Секара. — Прочь, инородцы, лжецы! Шпионы Акрюна! Идите и травите свой народ! Наведите на него ужас — скажите, что мы идем! Белые Лица! Баргасты! Мы снова сделаем эту землю своим домом! Скажи им, ведьма! Это они захватчики, не мы!

Сеток давно чувствовала, что женщины клана все сильнее ненавидят ее. Она слишком привлекает взгляды мужчин. Ее дикость пробуждает в них аппетит, любопытство — она же не слепа. Но все же нынешняя вспышка гнева поразила, испугала ее. Она заставила себя встретить взгляд горящих глаз Секары. — Я владычица тысячи сердец. — Говоря это, она послала мужу Секары намекающую улыбку.

Столмену снова пришлось удерживать жену, взмахнувшую ножом. Ливень подал лошадь назад. Сеток ощутила, как он напрягся. — Хватит! — бросил он ей через плечо. — Хочешь, чтобы нас освежевали заживо?

Толпа увеличилась и стиснула их со всех сторон. Она наконец заметила, что тут гораздо больше женщин, нежели мужчин, и задрожала под десятками злобных взглядов. Не только жены. То, как она прильнула к Ливню, зажгло пламя и в глазах юных девушек.

Кафал подошел к ним, и белизна его лица словно высмеивала маски воинов. — Я готов открыть садок, — тихо проговорил он. — При подмоге Талемендаса. Мы уходим вместе или будем убиты. Понимаешь? Для Гадра слишком поздно… твои слова, Сеток, оказались слишком правдивыми. Они стыдятся.

— Давай поскорее, — зарычал Ливень.

— Талемендас.

— Оставим их уготованной участи, — пробурчал древопойманый, скорчившись словно миниатюрная горгулья. Казалось, его дергают, мнут и комкают невидимые руки.

— Нет. Бери всех.

— Пожалеешь о своем великодушии, Кафал.

— Садок, Талемендас.

Древопойманный зарычал без слов и выпрямился, распрямляя ручки-веточки.

— Кафал! — зашипела Сеток. — Погоди! Чую что-то неправильное…

Белый огонь внезапно объял их с оглушительным ревом. Кобыла завизжала и попятилась. Сеток не удержала руки и упала с конской спины. Обжигающая жара, леденящий холод. Они исчезли так же быстро, как выросли огненные языки. Череп охватила боль. Удар копытом — она закувыркалась, бедро отчаянно заломило. Сомкнулась тьма — или, подумала Сеток с ужасом, она ослепла? Глаза стали вареными яйцами, сжались в орбитах…