Это не мир для поспешных действий, подумал Удинаас — хотя он и раньше не особенно старался бежать по жизни. В первое время в Убежище он чувствовал себя так, будто тянет цепи или бредет по грудь в воде. Неспешное течение времени здесь сопротивляется горячке поспешных решений, внушает чувство смирения — а смирение, как хорошо знал Удинаас, всегда является незваным, выбивая двери, разрушая стены. Оно объявляет о себе тычком в затылок, ударом колена под зад. Не буквально, разумеется. Но результат тот же. Ты падаешь на колени, задыхаешься, ты слаб как малое дитя. А мир стоит, нависая над дураком, и не спеша укоризненно поводит пальцем.

«Тут нужен не один тычок. Да, будь я богом богов, я доносил бы до всех один урок, так часто, как окажется необходимым.

Но ведь тогда придется трудиться без перерыва, не так ли?»

Солнце над головой прохладно, оно намекает на скорый приход зимы. Кудесницы сказали, что в ближайшие месяцы выпадет обильный снег. Сухие листья, упавшие в пожелтевшие травы на вершине холма, трепещут и шелестят, как бы дрожа от ужасного предчувствия. Никогда он не любил холода — малейший заморозок и руки становятся онемелыми.

— Чего он хочет? — спросил Онрек.

Удинаас пожал плечами.

— Не прогнать ли нам его?

— Нет, Онрек, сомневаюсь, что это необходимо. В настоящее время, кажется мне, в нем не осталось желания драться.

— Ты знаешь его лучше меня, Удинаас. Но разве он не убил ребенка? Разве он не пытался убить Тралла Сенгара?

— Он скрестил оружие с Траллом? — удивился Удинаас. — Мои воспоминания смутны. Все внимание занимал дух, пытавшийся меня придушить. Ну, тогда, друг, я понимаю, что ты чувствуешь. А насчет Чашки… там все было не так просто, как может показаться. Девочка была мертва, мертва задолго до того, как Азат уронил в нее семя. Все, что сделал Сильхас Руин — разбил кожуру, чтобы Дом смог пустить корни. В нужном месте, в нужное время, обеспечив выживание этого мирка.

Имасс внимательно смотрел на него. Спокойные серые глаза окружили полосы горестных морщин, ведь он так сильно переживает все происходящее. Яростный воитель, некогда бывший всего лишь сухой кожей на мертвых костях, стал ранимее ребенка. Кажется, это свойство всех Имассов. — Так ты знал все заранее, Удинаас? Знал участь Чашки?

— Знал? Нет, скорее догадывался.

Онрек хмыкнул. — Ты редко ошибаешься в догадках. Ну ладно, будь что будет. Поговори с ним.

Удинаас сухо усмехнулся: — Ты и сам сметлив, Онрек. Останешься?

— Да.

Он был этому рад, ведь несмотря на всю его убежденность, что Руин не замышляет насилия, Белый Ворон оставался непредсказуемым. Если Удинаас окончит жизнь под ударом одного из визгливых мечей, его гибель, по крайней мере, не пройдет незамеченной. Онрек не так глуп, чтобы бросаться в атаку, желая мести. В отличие от Рада Элалле.

Подойдя ближе к Анди — альбиносу, он заметил, что Сильхасу Руину пришлось нелегко после ухода из этого мира. Часть доспехов пропала, оставив голыми руки. Старая кровь запятнала плетеный воротник обгоревшей кожаной куртки. На нем были видны недавние, плохо исцеленные раны и порезы; пятна синяков проступали под кожей, словно мутная вода подо льдом.

Однако взор оставался суровым и упрямым — очи сверкали в глубоких глазницах, словно свежая кровь. — Тоскуешь о старом кургане Азата? — спросил Удинаас, встав в десяти шагах от исхудавшего воина.

Руин вздохнул. — Удинаас. Забыл, что ты наделен даром острословия.

— Не могу припомнить, чтобы кто-то назвал это даром, — ответил он, решив не обращать внимания на сарказм. Пребывание в Убежище как будто притушило его природную колючесть. — Скорее проклятием. Удивительно, что я еще дышу.

— Да, — ответил Тисте Анди. — Точно.

— Чего ты хочешь, Сильхас Руин?

— Мы долго странствовали вместе с тобой, Удинаас.

— Ходили кругами, да. И что?

Тисте Анди отвел взгляд. — Я был… введен в заблуждение. Тем, что видел. Судил слишком поспешно. Я вообразил, что весь мир подобен Летеру. А потом мир напал на меня.

— Да уж, летерийцы всегда судят в свою пользу. Они всегда были самым большим куском в навозной куче. Местная пословица.

Лицо Руина исказилось гримасой: — А теперь кусок навоза раздавили ногой. Да.

Удинаас дернул плечом. — Со всеми случается, рано или поздно…

— Да.

Повисло молчание. Руин не желал встречаться с ним взглядом. Удинаас отлично понимал его и понимал также, что радоваться смирению Белого Ворона было бы неразумно.

— Она будет Королевой, — вдруг бросил Руин.

— Кто?

Воин моргнул, как будто вопрос удивил его, и снова мрачно поглядел на Удинааса. — Твой сын в большой опасности.

— Сейчас?

— Я думал, что приду сюда, чтобы поговорить с ним. Предложить помощь и совет, хотя силы мои столь жалки. — Он обвел рукой окрестности. — Хотя бы это я еще могу сделать.

— И что тебе мешает?

Руин выглядел опечаленным. — Для Крови Элайнтов, Удинаас, любая мысль о дружбе нестерпима. Или о союзе. Если дух Летера воплотится во властителе, это будет Элайнт.

— А, понимаю. Вот почему Быстрому Бену удалось победить Сакуль Анкаду, Шелтату Лор и Менандору.

Сильхас Руин кивнул. — Каждая намеревалась предать остальных. Это порок в крови. Чаще всего оказывающийся фатальным. — Он помедлил. — Так было со мной и братом Аномандером. Едва драконья кровь обрела над нами власть, мы разошлись. Андарист встал между нами, протягивая руки, пытаясь воссоединить — но новообретенная нами дерзость посрамила его. Мы перестали быть братьями. Разве удивительно, что мы…

— Сильхас Руин, — прервал его речь Удинаас, — почему мой сын в опасности?

Глаза воителя блеснули: — Урок смирения чуть не стоил мне жизни. Но я выкарабкался. Когда придет черед Рада Элалле брать уроки, он может оказаться не таким везучим.

— У тебя были дети, Сильхас? Думаю, нет. Давать советы ребенку — что швырять песок в обсидиановую стену. Не прилипает. Жестокая правда в том, что каждому приходится учиться самому, и невозможно обойтись без уроков, прокрасться сторонкой. Тебе не удастся одарить ребенка своими шрамами. Они покажутся ему паутиной, липкой и удушающей; он будет сопротивляться, пока не порвет нити. Твои намерения весьма благородны, но шрамы, которым способны его научить, он должен заработать сам.

— Тогда я должен попросить тебя, его отца, об одолжении.

— Ты серьезно?

— Да, Удинаас.

Фир Сенгар пытался ударить этого Тисте Анди ножом в спину, пытался ступить в тень Скабандари Кровавого Глаза. У Фира был сложный характер, но Удинаасу — несмотря на все шутки и насмешки, несмотря на горькую память о рабстве — он чем-то нравился. Благородством восхищаешься даже издалека. К тому же он помнит, как горевал Тралл… — И чего же ты попросишь?

— Отдай его мне.

— Что?

Тисте Анди поднял руку: — Не отвечай сразу. Я объясню всю необходимость этого. Я расскажу тебе о будущем, Удинаас. Когда я это сделаю, ты наверняка всё поймешь.

Удинаас заметил, что его трясет. Сильхас Руин продолжал говорить, а бывший раб чувствовал, что прочная почва уходит из-под ног.

Кажущийся неспешным шаг этого мирка — на деле иллюзия, жалкое заблуждение.

Истина в том, что всё скользит, что сотни тысяч камней несутся по горному склону. Истина проста и ужасна.

Онрек издалека смотрел на них. Разговор продлился гораздо дольше, чем ожидал Имасс, и в нем нарастала тревога. Мало доброго выйдет из их беседы — тут можно не сомневаться…

Он услышал за спиной кашляющий рык и обернулся. Два подросших котенка эмлавы перебежали тропу в сотне шагов. Они повернули тяжелые клыкастые головы в его направлении, они смотрели на него робко, как бы испрашивая позволения; однако по прыгающей походке, по поджатым хвостам он определил, что котята пошли на охоту. И чувство вины, и буйная кровожадность кажутся инстинктивными. Они могут пропасть на день или на неделю: зима быстро приближается, нужно убивать помногу.