— Вроде ты сказала…

— Ладно, перемены текли медленнее. Так, что живые существа ничего не замечали. Они знали то, что знали: что перемен не бывает.

Гриб подумал, что немой она была лучше, но придержал слова. Нечто заворочалось в болоте; глаза Гриба широко раскрылись, когда он сообразил, что уровень болота поднялся на целый локоть. Что бы там ни сидело, оно переместило чертовски много воды. — Идет, — сказал он. — Синн! Надо уходить отсюда…

— Если мы по-настоящему живем не здесь, — продолжила она размышлять, — откуда же мы могли прийти, если не отсюда? Ты не можешь просто сказать: «О, мы прошли через врата», потому что основной вопрос только отодвинется…

Дыхание стихло.

— Идет!

— Но ты можешь разводить лошадей и замечать, как они меняются. Более длинные ноги, иная поступь. Так пустынный волк становится охотничьим псом — на это нужно не так уж много времени. Неужели кто-то вывел нас, сделал такими, какие мы есть?

— Если так, — прошипел Гриб — мог бы вложить в нас побольше мозгов! — Он схватил ее за руку, поднял.

Она смеялась на бегу.

Позади вода словно взорвалась, громадные челюсти щелкнули, поймав пустой воздух. Раздался сиплый рев, задрожала земля.

Гриб не оглядывался — он и так слышал, как чудовищный ящер плещется, ломится сквозь траву. Он все ближе.

И тут Синн вырвала руку.

Подошвы Гриба поскользнулись на мокрой глине. Вращаясь, он мельком заметил Синн, вставшую перед ящером размером с квонскую галеру — усеянные зубами длиной в кинжал челюсти раскрываются все шире…

Появился огонь. Вспышка ослепила Гриба, заставила упасть — стена жары ударила в спину. Он встал на колени. Пошел дождь — нет, град — нет, ливень из кусков плоти, костей и кожи. Моргая, вздыхая, он медленно поднял голову.

Перед Синн разверзся дымящийся кратер.

Он встал на ноги, неуверенно поковылял к ней. Яма была в двадцать шагов шириной, а глубиной в рост взрослого человека. Мутная вода булькала, заполняя провал. В воде дергались извивались остатки ящериного хвоста. Гриб едва произнес пересохшими губами: — Насладилась, Синн?

— Все это не реально.

— А по мне, на редкость реально!

Она фыркнула: — Это лишь память.

— Чья?

— Может, моя. — Она дернула плечом. — Может, твоя. Нечто так глубоко похоронено в нас, что мы никогда не узнали бы, не окажись здесь.

— Бессмыслица.

Синн подняла руки. Та, палец на которой кровоточил, казалась обугленной. — Моя кровь, — шепнула она, — в огне.

Они обогнули болото. Стая чешуйчатых длиннорылых ящеров следила издали, крутя шеями. Они были больше бхедринов, но с такими же пустыми коровьими глазами. Крошечные крылатые ящерицы скакали по их спинам, выкусывая клещей и блох.

За болотом земля пошла кверху; ее украшали деревья с прыщавыми стволами, увенчанные коронами змеевидных листьев. Явного пути вокруг необычного леса не было, и они пошли напрямик. Под влажным пологом летали насекомые с блестящими крыльями, почва была усеяна жабами, способными без труда проглотить кулак человека. Они не были настроены уступать дорогу, и Гриб ступал осторожно, тогда как Синн пинала их босыми ногами, хохоча при каждом тяжелом шлепке.

Земля выровнялась, лес стал гуще. Сомкнулась полутьма, словно под саваном. — Это было ошибкой, — промычал Гриб.

— Это?

— Всё это. Дом Азата, портал — Кенеб должен сейчас страдать от беспокойства. Нечестно вот так уходить, никому ничего не сказав. Знай я, что искать то, что ты ищешь, так долго — сказал бы «нет» без раздумий. — Он посмотрел на девушку. — Ты же с самого начала знала, так?

— Мы идем по следу — мы не можем его бросить. И мне нужен союзник. Кто-то, защищающий спину.

— Чем? Дурацким обеденным ножом, что у меня на поясе?

Син скривилась: — Расскажи меня правду. Откуда ты явился?

— Я был найденышем в Собачьей Упряжке. Меня спас имперский историк Дюкер. Подхватил около аренских ворот и передал в руки капитана Кенеба.

— И ты всё это помнишь?

— Еще бы.

Ее глаза требовательно взирали на мальчика: — Ты помнишь путь в Собачьей Упряжке?

Он кивнул: — Мы шли и бежали. Мы были испуганы, голодали и мучились от жажды. Я даже помню, как разок видел Колтейна, хотя все, что могу сейчас припомнить — вороньи перья. — Хотя бы, — бросил он запальчиво, — я не видел его смерти.

— Из какого ты города?

— Не припоминаю. — Он пожал плечами. — Всё до Упряжки… всё пропало, как будто и не было.

— Не было.

— Что?

— Собачья Упряжка создала тебя, Гриб. Построила из грязи, палок и камней, наполнила всем произошедшим. Героями, сражавшимися и погибшими, людьми, любившими и потерявшими любимых. Тем, что голодали и умирали от жажды. Теми, чьи сердца разрывались от ужаса. Теми, что утонули, теми, что поймали удар меча или стрелу. Теми, что оказались поднятыми на копья. Создание проглотило всё и стало твоей душой.

— Смехотворно. Там были сотни сирот. Некоторые выжили, а другие нет. Вот и всё.

— Тебе было сколько? Три года? Никто не запоминает в таком возрасте. Разве что несколько разрозненных сцен. Но ты помнишь всю Собачью Упряжку, Гриб, потому что ты ее порождение.

— У меня были родители. Настоящий папа, настоящая мама!

— Но ты их не помнишь.

— Потому что они погибли еще до начала похода!

— Откуда ты знаешь?

— Потому что твои слова бессмысленны!

— Гриб, я знаю. Потому что я такая же.

— Что? У тебя была настоящая семья, даже живой брат есть!

— Он смотрит на меня и не понимает, на кого или на что смотрит. Я расскажу, кто меня сделал. Ассасин по имени Калам. Он нашел меня в своре бандитов, называвших себя мятежниками. Он вырезал кое-что на моей душе и ушел. А потом меня сделали во второй раз. Или добавили. В И’Гатане, где я нашла в себе огонь, который ныне пылает без передышки, как личное солнце. А потом была капитан Фаредан Сорт, она знала, как и я, что они еще живы — а я знала потому, что огонь не угасал — он пылал под городом, пылал и пылал. Я знала… я могла чувствовать. — Она замолчала задыхаясь. Глаза выкатились как у пчелами укушенной кошки.

Гриб смотрел на нее, не зная, что делать — то ли обнять, то ли ударить. — Тебя родила мама, как и меня.

— Тогда почему мы такие особенные?

Мошкара разлетелась от ее выкрика, зудение заглохло.

— Не знаю, — тихо сказал он. — Может… может, ты и сделала кое-что в И’Гатане. Но со мной ничего такого не…

— Малаз. Ты спрыгнул с корабля. Ты пошел и нашел нахтов. Почему?

— Не знаю!!!

Она отскочила, убежав в заросли. Через миг он потерял ее из вида. — Синн? Что ты делаешь? Куда ты?

Сумрак исчез. В пятидесяти шагах расцвела сфера кипящего пламени. Деревья взрывались на ее пути. Сфера катилась на Гриба.

Он раскрыл рот, чтобы закричать, но не издал ни звука.

Обжигающий огненный шар все ближе, огромный, колючий…

Гриб сделал жест. Земля резко вздыбилась на пути огня, выбросив массу корней, перегноя, грязи — деревья падали по сторонам, тысяча кривых коричневых рук высунулась из бурлящей почвы. Извивающаяся стена окружила катящийся шар, раздавила, как сапог может раздавить уголек в костре. Загрохотало. Земля опадала, руки исчезли, и перед Грибом оказался лишь небольшой оседающий курган. Взлетели клубы пара, а потом вернулась темнота и поглотила их.

Он увидел, как Синн возвращается, перепрыгивая упавшие стволы, стряхивая грязь с куртки. Она встала прямо перед ним. — Не имеет смысла, Гриб. Мы с тобой — мы особенные?

Она пошла вперед; через миг он двинулся следом.

«Никогда не спорьте с девушками».

Это был день чужаков. Один был недосягаем, второго он хорошо знал.

Таксилиан и Раутос сумели поднять панель, обнажив спутанную массу колец металла, трубок и многожильных кабелей. Бормоча, что нужно бы найти поворотные чары, способные высвободить колдовскую силу и пробудить мозг города, Таксилиан начал тыкать и тянуть что попало. Встав сзади — пот тек по лбу — Раутос выкрикивал предостережения, которые Таксилиан не замечал.