Мы сидели в моей комнате за литровой бутылью рецины и говорили о карьере. В Консерватории принято, чтобы друзья студента посидели с ним в ночь перед экзаменом. Вы все равно слишком нервничаете, чтобы спать, и вам нужны друзья, чтобы составить вам компанию.

Кроме Хари, друзей у меня не осталось.

Когда придет его черед устраивать ночное бдение – в следующем семестре, у него в комнате набьется столько доброжелателей, что будет не протиснуться. В тот вечер мы сидели вдвоем по берегам лужи бледно-желтого света, разлитой настольной лампой, пили кислое, отдающее смолой вино и разговаривали вполголоса – все больше о нем, потому что, если бы речь зашла обо мне, я не смог бы ни говорить, ни слушать.

– Да ну, Крис, – пробормотал он, слегка запинаясь, и осушил последний стакан. – Думаешь, у меня правда прокатит?

– Хари, – серьезно ответил я, – ты уже звезда. Глянь, как все на тебя смотрят. Любой знает, что ты далеко пойдешь. Ты словно из фильма про самураев вышел или там про пиратов. Актерская индустрия всегда ищет чего-нибудь новенького… и даже этого мало. Что бы это ни было, у тебя оно есть. То, что делает звезду. Я это вижу. И ты видишь. Ну прикинь, как ты, не знаю, ожил, что ли, когда на тебя начали обращать внимание. Черт, если бы я тебя похуже знал, то решил бы, что ты счастлив.

Он улыбнулся донышку пустого стакана, глядя куда-то в далекое будущее.

– И кем мы, по-твоему, будем через двадцать лет? Звездами мировой Сети? Журналы, посвященные нашей сексуальной жизни, и все такое?

Я пожал плечами:

– Ты – может быть, если доживешь. Я? Думаю, я стану вице-президентом чего-нибудь в Мальмё, в семейной индустрии.

Слова слетели с языка так легко, будто почти не причиняли боли.

Он полупьяно воззрился на меня по-совиному, не понимая.

Я покачал головой в ответ на невысказанный вопрос и втянул воздух, больно царапнувший оцепеневшее сердце.

В конце концов пришлось бы ему сказать. Тщеславие, конечно. Мне казалось, что я сумею перенести и смешки за спиной, и всеобщее «Я знал, что он не сдюжит», и лживые соболезнования остальных студентов, когда не сдам экзамены. Но только не от Хари. Ему я должен был сказать, что провалился нарочно. Из всех, кого я знал в своей жизни, ему я более всего хотел доказать, что могу пройти любой тест – только не желаю.

Чтобы он понял: я отказался, а не провалился.

– Не могу, Хари, – пробормотал я. – И так подумаю, и эдак, по-всякому… не могу. Помнишь, что ты мне заявил, когда мы только познакомились, столько месяцев тому назад? «Характер не тот». Ты был прав. Не тот.

– Херня.

– Правда.

– Херня это, вот что! – яростно прошептал Хари. – Все из-за Боллинджера, так?

– Ага.

– Он получил то, на что напрашивался. Умолял просто.

– Не в том дело.

– Тогда в чем? В чем?

Лицо его налилось краской. Он явно сдерживался, чтобы не врезать мне, будто мог вышибить дурь из моей головы.

Если бы все было так просто.

– Я трус, – беспомощно признался я.

– Что? Потому что сложился, когда он тебе врезал? Господи Исусе, Крис! Боллинджер был тебя втрое тяжелей. Живой бульдозер, блин. У тебя не было ни шанса – а ты все равно сунулся в тот гальюн. Отвага бывает разная, Крис. Бывает горячая – как у меня. Начнется драка, и меня затягивает – но таких парней навалом. У тебя смелость холодная. Ледяная, парень. Ты, наверное, самый храбрый сукин сын, какого я в жизни видывал.

В глазах у меня защипало, язык завязался узлом. Я только и смог, что покачать головой. Что тут объяснишь? Но если я не начну говорить, то расплачусь, а я бы, скорее, повесился.

– Я всегда хотел одного – попасть в Надземный мир, – проговорил я. – Всю жизнь мечтал быть Актером. Ты знаешь, что такое быть Актером, Хари? Это значит каждый день возвращаться в тот сортир.

– Ты справишься, – настаивал он. – В Надземном мире ты станешь самым крутым парнем в квартале – как в тот раз, когда раскатал меня на лугу…

– Не в том дело! – воскликнул я. – Не в опасности. Плевал я на нее. Я возвращаюсь в тот сортир, потому что вынужден кого-то калечить, убивать – только ради того, чтобы поднять цену своих акций, заработать пару тысяч долбаных марок! Что мне с тех марок? Я и без того богат. Ну что мне нужно такого ценного, что стоит чьей-то жизни?

– Либерал, твою мать! – пробормотал Хари. – Аристократ. Нет ничего дешевле жизни. Будь ты Рабочим, ты бы знал – у нас это в крови. Черт, в Миссионерском округе чью-нибудь голову можно купить дешевле, чем хороший бифштекс.

– Так это для тебя, – отозвался я. – А для меня – нет. Прикидываться без толку.

– Тогда у нас, кажется, проблема.

– У нас?

Он откинулся на спинку кресла и поставил стакан на пол.

– Ага. У нас. Это не только твоя проблема. Ты мой лучший друг, Крис.

– Ну да! Хари, ты же меня еле терпишь!

– Ты спас мне жизнь. Я такого не забываю.

Я хотел возразить, но он оборвал меня:

– Нет. Спас. Ты провалишь экзамен – ты возвращаешься к жизни скандинавского Бизнесмена. Это одно. Не так плохо. Я провалюсь – я возвращаюсь в поденщицкие трущобы Сан-Франциско. Это другое. Ты спас мою карьеру, а это важнее жизни. Я не позволю тебе страдать из-за этого.

– Поздно, – с горечью вымолвил я.

– Слушай, предположим, ты сдашь экзамен. Что потом?

– Как обычно. Два года полевой практики в Надземном мире – для акклиматизации и тренировки на местности, если получится; допустим, я найду адепта, который меня примет в ученики. Потом возвращаюсь, чтобы получить имплантат…

Шанс вспыхнул у меня перед глазами, и Хари уловил это, когда по моей физиономии расползлась первая за много месяцев улыбка.

– Понял, Хансен? – Он ухмыльнулся в ответ. – Ты все по правилам метишь играть, парень. Все думаешь, что ты должен делать. Что тебе важно на самом деле – стать Актером или все же попасть в Надземный мир? Кто сказал, что это комплект?

– Я… я…

Сказать мне было нечего. В голове у меня эхом отдавались слова Хари: «Кто сказал, что это комплект?»

На следующий день я сдал выпускные экзамены с самым высоким баллом за последнее десятилетие.

Следующую неделю я провел, мотаясь по Консерватории, – собирал вещи, готовился. Это было моим домом в течение трех лет, и трудно было поверить, что больше я его не увижу.

В ту же неделю с меня наконец окончательно сняли хирургическую маску. Теперь, глядя в зеркало, я видел незнакомые черты Перворожденного чародея.

Мое истинное лицо.

Меня порой до сих пор от его вида передергивает.

«Я эльф», – повторяю я себе снова и снова.

Я эльф.

Еще я потратил немного времени, наблюдая за ходом турниров. Мой голос сливался с восторженными воплями студентов Кобелятника, когда Хари своим неуставным способом пробивался от этапа к этапу. Финальный бой он, правда, завалил, но, когда поздравлял победителя, на залитом кровью лице отражалась такая дикая радость, будто он сам стал чемпионом.

Потом я на неделю отправился домой – повидаться с отцом и матерью, со старшими братьями и маленькой сестренкой, побродить по полям вокруг усадьбы, порыбачить, навестить окрестности Мальмё, где я вырос…

Попрощаться.

А потом вернулся в Консерваторию, записал это все и спрятал так, чтобы потом мои заметки нашли и кто-нибудь – может, отец, может, Хари, а может, и я сам – прочел их и понял.

Завтра я через Трансфер отправлюсь в Надземный мир на полевую практику. Два года спустя я могу появиться в одной из фиксированных точек переноса, чтобы вернуться в Студию, на Землю, к карьере Актера.

А могу и не появиться.

За два года случиться может всякое. Многие студенты гибнут. Надземный мир – опасное местечко, особенно для нас, знакомых с ним лишь понаслышке. Иные студенты исчезают, и больше никто никогда не слышит о них.

Подозреваю, что это случится и со мной.