Созвал староста сходку, — и не обсказывал зачем потревожил, а прямо приступил к тому, чтобы порешили старички, сколько собирать с каждого двора пятаков на молебен и когда подымать иконы. Поднялась вся деревня на ноги, как один человек; засуетились и заспорили промеж себя бабы, как принимать иконы, чем ублаготворять духовных: надо печь пироги — на голодное их не примешь. Запрягли мужички лошадей в телеги — ехать за вином да сладкой наливкой. Двое выборных ушли позвать на мольбу батюшку-священника со всем причтом, посулили плату за общий молебен, да в особину, по гривне с дома; пообещали прислать за духовными подводу.

В назначенный день поднялись ранехонько: еще и звону в селе не было слышно. Натощак (не только никто ничего не ел, а даже воды не пил) отправились все, конечно одетыми во все лучшее и чистое, отстаивать заутреню и обедню. После нее станут вынимать те иконы, которые укажет батюшка. Церковный фонарь принимает Старостин сын; больших херувимов (хоругви) берут молодые ребята, на очередь промеж собою. Иконы нести охотятся все бабы, а потому надо устанавливать порядок: наиболее чтимую икону понесет та девица, которая побойчее всех и покрасовитее; остальные иконы, по двое на каждую, принимают на руки, обернутые платками или полотенцами, другие бабы и несут, приложивши одним краем к плечам. Никаких разговоров богоносцам на все это время не дозволяется, и даже сельские колокола мешают тому, не переставая звонить вовсю, пока крестный ход можно видеть с колокольни.

В деревне, на площадке около колодца, уже все приготовлено и место излажено: вынесен стол, покрытый чистой скатертью, и поставлено на нем блюдо под святую воду; подставлены чистые скамейки под иконы. Учительница наладила умелых девиц, к ним пристали чернички — составился хор. Когда, во время водосвятного молебна, запели из канона: « Даждь дождь земле жаждущей, Спасе!» — все пали на колена и на лицах молящихся, как в зеркале, отразилась вся гнетущая тоска от напряженных и несбывающихся надежд на благодатные теплые дождички.

С деревенской площадки иконы несут в поле «на зеленя» и, если попадается по дороге родник или хотя бы и высохший колодец, тут останавливаются и снова поют молебен, как бы вызывая иссякшую воду на знакомое старое место. Отдельные, частные молебны продолжаются по особым приглашениям в домах и, когда все они окончатся, — в более просторной избе начинается подкрепление сил и затем полное угощение в складчину досыта и допьяна, чтобы искреннею, от души, выговорилась благодарность: «За хлеб, за соль, за лапшу, за кашу, за милость вашу». Во всяком случае, главная цель достигнута: пришли на мольбу в благоговейном настроении, — разошлись успокоенными, с надеждою на милость Божию.

Третья, по старинному счету, мировая стихия — земля почтена наивысшим хвалебным эпитетом: с незапамятных времен она называлась «матерью», и у всех народов, а в том числе и у нас, русских, была возведена на степень божества. Впрочем, в наши дни от былого почета остались лишь обезличенные признаки и потусклые следы древнего богопочтения, да и то в приметно меньшем количестве, чем по отношению к огню и воде. Но тем не менее, по народному убеждению, и самая святость целебных родников и колодцев, главным образом, зависит от того, что исходят они непосредственно из благодатных и неисчерпаемо богатых недр матери — сырой земли. По всеобщему верованию, самая стихия эта настолько свята и чиста, что не держит в себе ничего нечистого и в особенности враждебного людям. Лихих недоброхотов, в виде ведьм и колдунов, земля «не принимает», и до сих пор требуются особые обряды, чтобы прекратить выход из могил этого сорта покойников и посещение ими живых людей и заветных мест. Даже тот умерший, труп которого долгое время не разлагается, — по народным понятиям, несомненно был при жизни великим грешником, потому что он «не изготовляется к погребению в сырой земле». И напротив, если новорожденный ребенок выделяется весом тела от прочих детей, то он не жилец на божьем свете, его «тянет» к себе земля. Вся нечистая дьявольская сила, от крестного знамения и «воскресной» молитвы, проваливается не иначе, как «сквозь землю», не оскверняя святости земных недр и т. п.

Связь человека с землей устанавливается и Священным писанием: «Всяк человек — земля есть, и в землю отойдет». Ту же мысль выражает и пословица: «Сверх земли не положить даже нищего и бездомного». Саженку вдоль, да полсаженки поперек — для каждого полагается обязательным. А затем вся та земля, куда схоронены кровные и близкие, называется родительскою и считается священною: она могущественна до такой степени, что горсточка ее, взятая с семи могил, укрывающих заведомо добродетельных людей, спасает всех родичей, оставшихся в живых, от всяких бед и напастей. Почти такой же силой обладает и вообще родная земля. Вот что свидетельствует на этот счет наш орловский корреспондент:

«2-го августа 1897 года, из села Яковлева (Орлов, у.), отправились на переселение в Томскую губернию 24 семейства и каждая семья взяла с собой несколько горстей родной земли.

— Может случиться, — говорил один из переселенцев, — что на новом месте мы попадем на такую воду, которая для питья не годится, — так мы положим в воду нашу землю, вода и станет вкусной».

Сверх того, родную землю зашивают в сумочку с ладаном (наз. вообще «ладанкой») и носят с шейным крестиком, в уверенности, что этим способом можно избавиться от тоски по родине. Но вера в целебное свойство родной земли почти повсюду исчезла, сохранившись только у тяжелых на подъем вологжан и олончан, живущих в глухих окраинах северных губерний. Приезжая на чужбину, эти люди (особенно в тех случаях, когда прибывший намеревается остаться здесь на более или менее продолжительное время) высыпают на землю горсть родного песку и, ступая по нему, приговаривают: «По своей земле хожу». При этом они твердо верят, что «если захватишь с собой родной земли, тебе заздоровится, не будешь болеть и скучать по родине». В этих глухих местах уверенность в силе родной земли настолько велика, что к подобного рода приемам прибегают даже богомольцы, отправляющиеся к киевским или соловецким угодникам: доведется помереть — товарка не откажет закрыть глаза и посыпать на них «родимой землицы». У матерей нет большего горя, как известие, что их сыновья, умершие на чужбине, не запаслись родной землицей и похоронены без нее. У таких людей до сих пор нет божбы страшнее заклятия: «Не видать мне сырой земли», и вернее врачебного средства как «прощанье» с землей на том самом месте, где случилась какая-нибудь беда или внезапная болезнь, например, вроде болезненного припадка от неведомой причины, известного под неопределенным названием «притки». На то место, где притекла притка, ходят «прощаться» на девяти вечерних и девяти утренних зорях. Становятся лицом на восток и говорят заклятие, причем, так как «притка» является наказанием за какую-нибудь вину, то и самое заклятье носит характер извинения: «Прости, мать — сыра земля, в чем я тебе досадил!». После каждого причета, дуют и плюют через правое плечо и кланяются в землю. Но плюют только «примерно», так как в тех местах, где «прощаются», плевать на землю вообще считается большим грехом. Если попритчится скотине, то хозяева сами «прощаются» за хворое животное на повети или сеновале, так как твердо верят, что власть родной земли распространяется и на животных. В иных местах эта вера заходит так далеко, что создались даже своеобразные обряды. Так, в Ветлуге (Костр. губ.), если покупают скотину в другом селе и желают, чтобы она не тосковала по своему стаду, то среди поля оборачивают ее головой в ту сторону, где она куплена; затем берут из-под передней левой ноги ее комок земли и натирают морду, а другой комок завязывают под яслями, думая, что ни корова, ни лошадь не уйдут уже дальше того места, откуда взята земля. Саратовцы (Хвалынск, у.) подобным же способом, при переходе в новую избу, переманивают старого домового: из-под печки старой избы они насыпают в лапоть горсть земли и высыпают ее под печку новой.