Нет. Он не будет думать о железной комнате, не будет вспоминать о зале совета. Гэр глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Все это в прошлом. Он заставил себя расслабиться, мышца за мышцей, закрывая двери к воспоминаниям и запирая их на огромные замки. Тяжесть памяти покидала его тело вместе с грязью и пóтом, которые смывались с кожи. Вот и хорошо. Пока что этого достаточно. Пришло время пошевелиться. Гэр сел и взял мыло, смывая с себя последние следы пребывания в Доме Матери.

А когда закончил мыться, вытерся, насколько позволяла изувеченная рука, и прошлепал к умывальнику, на котором для него оставили гребень и бритву. Гэр повернул к себе зеркало, и отражение расцвело разными красками. Синяки покрывали его живот от грудины до паха: от фиолетово-синих до коричнево-зеленых, с пурпурно-черной сердцевиной. Гэр стряхнул капли воды, вспоминая. Синяки должны были болеть так, что он не мог бы выпрямиться, но он не ощущал боли. Либо подействовало лекарство Альдерана, либо же он запер боль внутри, вместе с воспоминаниями. Не важно. Он больше не будет об этом думать. Пока что ему достаточно беспокойства из-за необходимости как можно скорее выбраться из города. Юноша неуклюже обернул бедра полотенцем и взялся за бритву.

Когда, надев холщовый халат, висевший за дверью, Гэр вернулся в комнату, Альдеран сидел за столом рядом с большим подносом, накрытым салфеткой. Гэр уселся напротив. Старик поднял глаза и спросил:

– Тебе уже лучше?

Гэр кивнул. Бриться новой бритвой, когда работает только одна рука, было сложно. Его лицо и шея покраснели, как у мальчишки.

Альдеран пододвинул к нему поднос и сдернул салфетку.

– Я подумал, что ты наверняка голоден. Ты выглядишь так, словно потерял несколько фунтов.

На подносе лежали куски пирога со свининой и свежий хлеб и стояла тарелка с маслом. Еще там было жареное мясо, подлива, миска с фруктами. И запотевший кувшин холодного молока, чтобы все это запить. Желудок Гэра заурчал. Левая рука привычно поднялась, чтобы начертить знак благословения, но затем он опомнился, торопливо пробормотал благодарение Богине за щедрость и положил руку на колено.

– Сила привычки, – сказал Гэр.

– Если бы я прошел через такое, я бы тоже благодарил за кусок пирога. – Альдеран спокойно разрезал яблоко на четыре части. – Но не торопись, иначе тебе станет плохо. Насколько я понимаю, в последнее время тебя не очень хорошо кормили?

– Еду и воду мне приносили, когда вспоминали об этом. И то и другое было несвежим. – Гэр впился зубами в пирог. Золотая корочка таяла на языке. Чудесно. Даже императорский банкетный зал не мог предложить ничего лучше.

– Сколько они держали тебя в заточении?

Гэр пожал плечами.

– Меня арестовали на день святого Сарена, весной. А сейчас какой день? Я сбился со счета.

– Четвертый после середины лета.

Гэр перестал жевать. Три с лишним месяца. Сотня дней – целая вечность в железной комнате. Он с трудом сглотнул.

Альдеран наблюдал за ним, подбрасывая и ловя нож.

– Обычно курия не размышляет так долго. Ты, наверное, доставил им немало проблем.

– Наверное.

Вопрос был предельно ясен, хоть Альдеран и не задал его напрямую. Гэр запил пирог стаканом молока, налил еще один, чтобы дать себе время подумать над ответом. Потом съел ростбиф, свернув его в трубочку. Теплое мясо истекало густым соком. Гэр потянулся за следующим куском.

– И как давно ты слышишь музыку?

– Какую музыку?

Он знал.

– В городе ходили слухи о том, что сегодня рыцари изгонят колдуна. И только одного человека вышвырнули из ворот Предателей, как старый ковер. – Альдеран бросил в рот кусок яблока. – Итак, как давно, – спросил он, прожевав, – ты слышишь музыку?

– Я не знаю, о чем ты.

Следующий кусок яблока отправился вслед за первым.

– Обычно это начинается в десять или одиннадцать, плюс-минус несколько лет, хотя и раньше бывают некоторые знаки. А к тому возрасту, когда у мальчишек ломается голос, а руки и ноги начинают расти, как побеги после дождя, музыка становится гораздо сильнее. Затем, спустя некоторое время, парень учится ее использовать. Сначала по мелочам, вроде зажигания свечей, но со временем магия растет, и ему приходится учиться ее контролировать, прежде чем она получит контроль над ним. – Альдеран улыбнулся. – Ну как, все верно?

Он знал. Гэр понятия не имел, откуда ему это известно и кто этот человек, но только что Альдеран с легкостью пересказал его жизнь, словно прочитал ее с листа. Гэр прижал здоровую ладонь к столешнице и оперся на нее, опасаясь, что без поддержки может свалиться со стула. Комната зашаталась, и он больше не понимал, где верх, а где низ.

– Почти все. Как ты узнал?

– Это всегда происходит одинаково, так или иначе. Я видел других, похожих на тебя. Их истории отличались только деталями. Почему бы тебе не рассказать, что случилось?

– Ты и так, похоже, знаешь бóльшую часть истории.

– Все равно расскажи мне. Скоротаем время за едой. – Альдеран доел яблоко. – Подай мне горчицу. Ростбиф выглядит аппетитно.

«Как он может быть так спокоен? Магия – смертный грех, и я проклят на целую вечность, а он говорит так, словно мы обсуждаем цены на зерно! Откуда он столько знает об этом и о моей жизни?»

Потрясенный, с зародышем новой головной боли, Гэр заговорил:

– Это началось, когда я был мальчишкой. Мне было, кажется, пять лет. Я влез в кладовую за марципанами, но не смог снять банку с полки. Я тянулся, тянулся, а потом вдруг поднял руки и пожелал, чтобы банка приблизилась ко мне. И съел столько сладкого, что меня стошнило на лучший ковер моей приемной матери.

– А ты сказал ей, что произошло?

– Она мне не поверила. Решила, что кто-то из служанок достал для меня банку или ее просто оставили там, где я смог до нее дотянуться. – Гэр тогда настаивал на своей истории, потому что не хотел, чтобы служанок наказали за то, чего они не делали, но это не помогло. Нянюшка отшлепала его за ложь.

– А потом?

Гэр потер лоб. Головная боль поселилась за глазами, скорее даже не боль, а жужжащее неприятное ощущение, иголочками колющее мозг.

– А потом было почти так, как ты сказал: мелочи, простые вещи. Я мог зажечь огонек без свечи, развести костер без кремня. Музыка пришла позже, в лето после того, как мне исполнилось десять.

Поначалу иметь секрет, о котором никто не знает, было приятно. Гэр часами просиживал в местах, где его не могли увидеть, прихватив с собой огарок свечи, украденный в кладовой у экономки. И практиковался, хотя и знал, что если его обнаружат, то последствия будут куда серьезней обычной порки. Со временем он начал слышать музыку, сначала только когда прикасался к магии, затем все время. Музыка звучала в его сознании каждый миг каждого дня. А позже огонь перестал приходить на зов; свечи взрывались и окатывали его дождем расплавленного воска. Тогда Гэр впервые услышал, как музыка превращается в крик.

– Как ты очутился в Доме Матери?

Он вырос из общей детской, и ему выделили личную комнату под самой крышей. Гэр привык к уединению и, не особо размышляя, призывал огонек, когда свеча догорала – хотел продолжать читать в постели. В тот раз уже перевалило за полночь, а он все лежал, уткнувшись носом в страницы книги «Принц Корум и его сорок рыцарей». Экономка Кемерода решила постучать в его дверь и напомнить, что давно пора спать. Гэр не услышал ни стука, ни звука открывшейся двери, зато не мог не услышать ее крика, когда она увидела, при каком свете он читает.

«Уродец! – Ее рот превратился от ужаса в круглую красную «о», рука дрожала, выводя знак благословения перед грудью. – Ой, леди, быстрее зовите чтеца! Этот парнишка – отродье теней!»

Вот так все и произошло. Приемная мать молча плакала, ее муж бесновался по поводу того, как Гэр отплатил им за крышу над головой и еду на тарелке. Вызвали чтеца. Не прошло и дня, как Гэра усадили на лошадь и отправили на север – простого мальчишку, прижимающего к груди слишком длинный и слишком тяжелый для него меч. Он был благодарен дождю, который заливал лицо, за то, что костлявый гриб-поганка, викарий, сидящий за ним в седле, не видит его слез.