Но все же сказывалось перенапряжение нервной системы, влияли на здоровье вести с фронта. Оба друга — Зелинский и Вернадский — болели, не всегда могли даже одолеть то небольшое расстояние, которое их разделяло в Боровом. Тогда они переписывались.

«15. IV.42 г. Дорогой, горячо любимый старый друг Николай Дмитриевич! Очень жалею, что не могу быть сегодня, но я еще не доверяю своему сердцу и не хочу рисковать. Надеюсь, на днях мое состояние так улучшится, что смогу к вам прийти…»

В 1943 году умерла жена Вернадского Наталья Егоровна. Зелинский остался для Вернадского тем человеком, с кем он делился своей безысходной печалью. В этой переписке он черпал для себя силы.

«15. IV.43 г. Дорогой Николай Дмитриевич!

Вот мы дожили до того, что можем только переписываться. Получил от вас дорогое для меня письмо.

Так же, как и вы, мы оба не можем добраться друг до друга.

Я хочу закончить свою научную работу, и, как прежде Наталья Егоровна, так теперь и я сам держу себя в строгих рамках. Еще несколько месяцев, и, если все пойдет так, как теперь, то я ее закончу.

Тогда останутся для старика мои дети и внучка особенно, и буду писать «Пережитое и передуманное».

То, что самое дорогое в науке — творческая мысль, — как показывает история, не выходит за восьмидесятилетний возраст.

Наталья Егоровна как раз работала, еще до 1 февраля, над хронологией нашей жизни. Ее воспоминания детства и юности прервались на неоконченной фразе. Никто теперь не может этого восстановить».

Год, который принес радость победы над фашизмом, для многих был годом больших утрат.

Еще за полгода до этого умер Владимир Иванович Вернадский, так и не увидев московского салюта. Президент Академии наук Владимир Леонтьевич Комаров, узнав о смерти Вернадского, сказал: «Есть люди, чья смерть производит впечатление безвременной утраты, независимо от их возраста».

И другая безвременная утрата постигла советскую науку: умер Александр Евгеньевич Ферсман, ученик и друг Вернадского, переживший своего учителя на четыре с половиной месяца.

Николай Дмитриевич тяжело перенес эти потери.

Зелинский вернулся в Москву еще до заключения мира и сразу же с прежней энергией включился в работу по восстановлению страны, в шумную многообразную жизнь университета.

Опять, как в 20-е годы, в рабочий кабинет Николая Дмитриевича приходили за советом работники заводов, приезжали специалисты из министерств.

Сам Николай Дмитриевич ездил и на заводы и на совещание в Госплан, в министерство. Н. И. Шуйкин вспоминал, как был в ту пору с Николаем Дмитриевичем в министерстве: лифт не работал, и его учитель легко поднимался на 4-й этаж, далеко опережая своего более-молодого друга. Выезжал он и на московские заводы и неутомимо ходил из цеха в цех, всегда подмечая что-нибудь нужное, давая конкретные, деловые советы. Сам Николай Дмитриевич писал в ту пору: «Хотя я на пороге 90-летия моей жизни, но ощущаю всей душой молодость моей Родины, счастливое будущее, ее величие и красоту»,

Лекции Николай Дмитриевич теперь уже почти не читал, но по-прежнему ежедневно бывал он в лабораториях, по-прежнему внимательно следил за ростом молодых ученых. Доцент Л. Н. Акимова рассказывала: когда была защита ее диссертации, Николай Дмитриевич хворал, и его не ждали, вдруг входит он, закутанный, в валенках, горло завязано; сел за стол и тихо шепчет: «Удрал». После защиты Николай Дмитриевич подарил ей книгу с надписью «Моей внучке по науке».

Николай Дмитриевич не только заботился о своих новых учениках, помнил он хорошо и старых своих питомцев, помнил и следил за их жизнью. Член-корреспондент АН СССР К. П. Лавровский вспоминал:

«Произошло это через много лет после окончания мною университета. Я уже давно работал самостоятельно в Нефтяном институте и с Зелинским встречался изредка. Неожиданно на меня обрушилась страшная болезнь — туберкулез горла и обоих легких, а тут еще отказали и почки. Спасти меня могло лишь дорогое лекарство, которого у нас в стране тогда не было.

Однажды вижу: в палату, запыхавшись, входит Николай Дмитриевич. Я лежал в палате на третьем этаже, а лифта в больнице не было.

— Вот вам, друг мой… — и ставит на тумбочку лекарство.

Оказывается, Зелинский просил наркома нефтяной промышленности выписать его для меня из-за границы. И сам поторопился доставить его в больницу, хотя было ему тогда лет 85…»

По-прежнему Николай Дмитриевич принимает активное участие в общественной жизни.

В июне 1944 года он делает доклад на научной конференции, проходящей под девизом «Роль русской науки в развитии мировой жизни и культуры».

«Созыв этой конференции знаменателен, — писала газета «Правда», — она рождена победами Красной Армии… Русский народ ощутил свою силу, свое единство, свои глубочайшие связи со всем славным своим прошлым, свою великую роль в советском государственном строительстве».

В том же году Николай Дмитриевич принимает участие в организации Ломоносовских чтений, представлявших большой общественный интерес.

С особенным вниманием относится Николай Дмитриевич ко всему новому, что происходит в стране, и всегда первый узнает о нем, первый является агитатором и организатором внедрения этого нового.

В июне 1945 года состоялось празднование 220-летия Академии наук. В Колонном зале Дома союзов Николай Дмитриевич сделал доклад о значении работ Академии наук в области органической химии.

На другой день он председательствовал на заседании отделения химических наук. А на праздничном банкете старейший ученый предложил тост:

«За незримые знамена правды и справедливости, которые победили и в будущем будут побеждать без пушек, без оружия, благодаря благородным целям, воплощенным в нашем государстве».

В связи с 220-летием Академии наук академику Николаю Дмитриевичу Зелинскому был вручен орден Ленина, Указом Верховного Совета СССР ему присвоили звание Героя Социалистического Труда. Одновременно он получил золотую медаль «Серп и Молот» за выдающиеся научные достижения в области органической химии, в частности за исследования контактно-каталитических процессов, и за крупнейшие заслуги в подготовке высококвалифицированных химиков.

Советское государство, в долгой, тяжелой войне победившее фашизм, возглавило во всем мире борьбу за мир. В этой борьбе приняли участие все трудящиеся нашей страны. Громко прозвучали и голоса ученых.

Делегат Первой Всесоюзной конференции сторонников мира, старейший советский ученый Николай Дмитриевич Зелинский говорил:

«Не могу молчать в это напряженное время, когда каждый день приносит нам новые доказательства роста опасности войны.

Я хочу присоединить свой голос к сотням миллионов голосов честных людей нашей планеты, понявших, что просто желать мира мало, что необходимо деятельно и страстно бороться за мир и спокойствие на земле. Мне скоро исполнится 90 лет, я отдал науке две трети этого века. Это дает мне право требовать от моих коллег по труду — советских и зарубежных — прислушаться к голосу старого ученого, хорошо знающего цену миру и войне.

Мы, ученые, не можем оставаться в стороне и безучастно наблюдать, как варвары XX века готовятся зажечь новый всемирный пожар, засыпать города атомными и другими бомбами, дабы достигнуть своей безумной, фантастической цели — мирового господства. Эти люди будут расплачиваться перед народом и историей за свой злодейский заговор против человечества.

Мы являемся тружениками науки, той науки, которая служит интересам народа. И мы обязаны идти в ногу с народом, заодно с ним бороться против новой катастрофы.

Теперь идет борьба за мир, и я горжусь тем, что наша страна вновь в первых рядах. Как и в Отечественной войне, мы снова боремся за интересы всех народов, населяющих землю. Силы наши — материальные и духовные — грандиозны, неисчислимы. Мы способны отстоять мир. Да с нами лучшая часть человечества. Мы, деятели науки, обязаны разоблачить и развеять ложный тезис о неизбежности новой войны. Земной шар может прекрасно существовать без всяких войн. Наша великая Родина стоит во главе международного лагеря мира. Расцвет нашей науки, культуры, техники — мощная база прочного мира».