Николай Зелинский полюбил и количественный анализ, ставящий своей целью определение процентного содержания входящих в состав исследуемого вещества элементов. В нем весовой метод основан на измерении веса продуктов реакции, в которой участвует определенный элемент, а объемный метод заключается в измерении объема реактива, израсходованного на реакцию с исследуемым веществом.

Сидя на высоком табурете перед столом, на котором установлена длинная узкая бюретка, наполненная раствором реактива, будущий химик подливал его в колбу с испытуемым раствором. Туда же добавлял он и каплю индикатора, незаменимого помощника в анализе: вещества, внезапным изменением своего цвета указывающего момент окончания реакции.

Зелинскому не казались скучными эти кропотливые операции. Не надоедали и бесконечные, тщательные взвешивания маленьких порций вещества на часовых стеклышках при весовом анализе.

Многие реактивы студенты готовили сами. «Каждый из нас должен был по методу Мора приготовить или сварить едкую щелочь, — вспоминает Н. Д. Зелинский. — В железные казанки наливался раствор углекислого калия, туда же помещался и гидрат извести; затем кипятили и ждали, когда все это усядется, испытывали, не выделяется ли угольная кислота при подкислении. Таким образом, едкая щелочь, которая служила для того, чтобы по концентрации щелочи можно было установить остальные титры, готовилась непосредственно самими студентами». Это приучало к ответственности и добросовестности в работе: плохо приготовишь, сам же пострадаешь — анализ даст неверный результат.

Занятиями по качественному анализу руководил П. Г. Меликишвили. Объемный анализ преподавал В. М. Петриашвили.

Когда Зелинский первый раз вошел в лабораторию, он даже оробел, таким суровым показался ему лаборант Петр Григорьевич Меликишвили (или Меликов, как называли его тогда, переделывая грузинскую фамилию на русский лад).

У Меликишвили было строгое восточного типа лицо, густые сдвинутые брови над сверкающими черными глазами. Ходил Петр Григорьевич, сутулясь, медленно, говорил с грузинским акцентом, скупо и тихо. Но когда возникал какой-нибудь спорный вопрос, в особенности вопрос химический, он терял хладнокровие, говорил горячо и страстно.

Вскоре Зелинский оценил беззаветную преданность Петра Григорьевича любимому делу. С утра до вечера Меликишвили ходил по залу, останавливаясь возле студентов, то объясняя что-нибудь, то показывая, как надо работать.

Петр Григорьевич жил исключительно жизнью лаборатории. Он проводил здесь целые дни в наблюдении за занятиями, а ночами частенько приготовлял необходимые реактивы и растворы. Жил он при университете, в маленькой, заставленной книгами комнатке, семьи у него не было, и все привязанности Петр Григорьевич отдавал студентам. Он умел безошибочно распознать среди них тех, кого влекла химия, и для них не жалел своего труда и времени.

Петр Григорьевич заметил способности Николая Зелинского, его исключительный талант экспериментатора. Нравилась ему и удивительная трудоспособность молодого студента. Зелинский вскоре перестал стесняться Петра Григорьевича, и между учителем и учеником установилась та особенная, незримая связь, которая соединяет людей, увлеченных любимым делом.

Петр Григорьевич Меликишвили привлекал к себе симпатии студентов не только как терпеливый, внимательный учитель, он был очень добрым человеком, всегда отзывавшимся на все нужды молодежи.

Он много помогал студентам.

А. М. Безредка вспоминал, как в 1890 году, когда многих студентов высылали из Одессы, Меликишвили вызвал его к себе.

«Впервые я видел в домашней обстановке Меликишвили, уважение к которому у меня граничило с благоговением. Видя мое смущение, он ласково взял меня за руку и сказал: «Я позволил себе вас побеспокоить, так как у вас, наверное, есть товарищи, которым приходится оставить Одессу. Теперь холодно, может быть, есть такой, у которого нет шинели, возьмите мою шубу и дайте ему». При этом он раскрыл сундук, стоявший тут же в комнате, и, вынув оттуда пакет, передал мне, сказав со смущенным видом: «А это мои сбережения, отдайте и это, но бога ради никому об этом не говорите».

Петр Григорьевич был интересным собеседником, любил музыку, искусство, увлекался путешествиями. Когда Н. Д. Зелинский ближе сошелся с Петром Григорьевичем, тот стал брать его с собой в далекие загородные прогулки. В редкие свободные вечера Меликишвили со своим «Нико», как он стал называть Зелинского, ходил к друзьям.

Чаще всего бывали они у профессора Василия Моисеевича Петриашвили.

Квартиру Петриашвили называли «караван-сараем», а столовую, в которой садилось за стол обычно до 20 человек, — «кунацкой». Семья Петриашвили славилась гостеприимством, здесь всегда было много приезжих из Грузии, главным образом молодежь. Здесь Петр Григорьевич всегда мог встретиться с земляками, поговорить на родном языке. Любимой темой была Грузия. О ней часами говорили, вспоминали, спорили. Любили петь застольные грузинские песни, то звучащие тоской по родине, то искрящиеся безудержным весельем. Тут же кто-нибудь из молодежи срывался с места и начинал танец — родную лезгинку. В такие «вечера воспоминаний» Петр Григорьевич преображался, глаза его теплели, губы улыбались, сам он удивительно хорошел.

Говорили здесь и о химии. Василий Моисеевич Петриашвили. как и Петр Григорьевич, страстно любил свое дело, и, сойдясь, два ученых всегда находили, о чем поговорить и поспорить. Молодежь с интересом слушала эти споры, в которых всегда узнавала что-нибудь новое для себя.

Разговоры о химии велись и у Ферсманов, куда Меликишвили несколько позже ввел Николая Дмитриевича. Евгений Александрович Ферсман был интереснейшим собеседником. Жена его Мария Эдуардовна— талантливая художница, прекрасно играла на пианино. Химию в этой семье представлял старший Ферсман — дядя Евгения Александровича. Был он завзятый спорщик, и здесь иногда возникали интересные диспуты на специальные химические темы.

Маленький сын Ферсманов Саша, впоследствии ученый — минералог и геохимик, стал, как и Зелинский, любимым учеником Меликишвили. Любовь к камню сначала увела его от химии, но, верный заветам своего учителя, Александр Евгеньевич сумел сблизить геологию и химию, связать их в единую науку — геохимию. Через много лет Зелинский и Ферсман стали близкими друзьями. Часто вспоминали они Одессу и общего друга — учителя.

«Память об этом человеке, бывшем моим первым учителем, я храню как лучшее воспоминание о студенческих годах, проведенных мною в Новороссийском университете», — писал Н. Д. Зелинский в своих воспоминаниях.

В 1883 году студент третьего курса Николай Зелинский был выбран делегатом от студентов на 7-й съезд естествоиспытателей и врачей.

Открытие съезда проходило в театре. Кресла партера были отведены семьям правителей города: губернатора, градоначальника, предводителя дворянства. Было видно много генеральских мундиров и мундиров различных ведомств. Среди аксельбантов, эполет, вензелей чернели строгие сюртуки делегатов — ученых и врачей, съехавшихся со всей России. Ярусы заняли одесские врачи, учителя естественной истории, члены недавно открытого Новороссийского отделения Общества любителей естествознания. На галерке толпились студенты-естественники. Среди них был и Николай Зелинский.

Участников съезда приветствовал Александр Онуфриевич Ковалевский. Он сказал короткую, горячую речь, в которой призвал участников съезда высоко нести знамя отечественной науки.

Профессор Ковалевский предложил избрать председателем съезда естествоиспытателей и врачей Илью Ильича Мечникова.

Аплодисменты, крики: «Профессора Мечникова! Господина Мечникова!» — были такими бурными, долгими и искренними, что заглушили отдельные недоброжелательные возгласы: «Ведь он даже не профессор университета!»

Среди докладчиков съезда был Александр Михайлович Бутлеров. О встрече с ним Николай Дмитриевич Зелинский писал через 41 год председателю Русского физико-химического общества: