Эдда всегда был нелюдимым человеком, замкнутым в себе и редко улыбающимся, так что я давно подозревал, что причина его печали таится в его прошлом. В отличие от остальных селян, у него не было родственников ни в моей усадьбе, ни в соседних трех. Теперь я знал, почему.

— Мне очень жаль, — сказал я, зная, что эти слова могут прозвучать слишком обыденно, но не найдя других.

Он кивнул и вытер лицо рукой, чтобы смахнуть слезы со своего здорового глаза.

— Мне не нравится все это, милорд, — тихо добавил он. — Я не ищу приключений, я не желаю ни богатства ни славы. Так же как меч определил ваш жизненный путь, лошади определили мой, и это все, чего я хотел от жизни.

— Я понимаю.

Казалось, он не слышал меня, потому что продолжал:

— Затем в этом году валлийцы пришли снова, и я убил их, но только потому, что они убили людей, которых я знал. Вот почему я поехал с вами. Когда придет время, я буду сражаться рядом с вами и постараюсь отправить в могилу как можно больше врагов, ибо в этом заключается справедливость. Но я не буду радоваться их смерти.

Он повернул ко мне мрачное, взволнованное лицо. Англичанин никогда в моем присутствии не говорил о войне, и он дал мне несколько минут, чтобы принять все, им сказанное.

Подобно мне, он ступил на путь меча. Он участвовал в боях, обнажал свой клинок и убивал людей. На этом сходство наших историй заканчивалось, потому что он делал это только из чувства долга. Я же с четырнадцати лет не мечтал ни о чем другом, как держать в руках оружие, хорошо служить своему сеньору и завоевать воинскую славу. Даже сейчас, после всего, что случилось в моей жизни, после гибели стольких друзей, после ясного осознания, что я мог оказаться среди них, я все еще мечтал о войне. Я жаждал крови, тосковал по тяжести меча и щита в руках, по ощущению превосходства над врагом. Я не мог ни отрицать ни сдерживать это желание, потому что борьба стала для меня инстинктом, вошедшим в плоть и кровь. Она стала такой же частью меня, как сердце или печень. Вырежьте ее из меня, и я умру.

Однако, следуя своей страсти в последние несколько месяцев, я каким-то образом потерял себя и позабыл, кем являлся на самом деле. Я не мог сказать, когда это произошло, но в какой-то момент, моя слава погребла меня под собой. Я загордился и стал глух к добрым советам моих товарищей и друзей: все, что я презирал в других, я обнаружил в себе. Я слишком много времени отдал тщеславному самовосхвалению, слушая сказки, что плели о моих подвигах, пока сам не начал верить им. Миф о Танкреде Динане заслонил в моих глазах правду. Я сам осквернил свою душу грехом гордыни, и чуть не потерял все. Смерть Леофрун, разрушение Эрнфорда: наказывая таким образом, Бог возвращал меня к себе самому, напоминал мне, кто я такой на самом деле.

И все же Танкред, который вел за собой этих голодных и отчаявшихся людей, был совсем другим человеком, чем тот, что впервые явился в Эрнфорд год назад. Я чувствовал, как твердеет во мне новый стержень, ощущал, как новая уверенность поднимается и заполняет всего меня целиком. Все раны, которые я выстрадал, все смерти и разорение, свидетелем которых я стал, сделали меня сильнее.

По мере нашего путешествия к нам присоединялись новые люди: мужчины и женщины, чьи лорды и управляющие, родственники, дети и скот были убиты на их глазах, чьи жизни были разбиты одним ударом. Как правило, они поначалу опасались нас, но увидев, как грязна наша одежда, как измучены наши лошади, как мало у нас оружия, они оставляли свой страх и присоединялись к нам. Может быть, они думали, что идти по стране сейчас безопаснее всем вместе, чем поодиночке, и наверное, были правы.

Вот так получилось, что за несколько дней наш отряд увеличился почти втрое. Кто-то пришел, нагруженный остатками пищи, горшками и другими осколками своего хозяйства, которые им удалось спасти из горящих домов, другие привели лошадей и собак, было даже две тощих козы, одну из которых мы позже зарезали на мясо, хотя его оказалось совсем немного.

Некоторые приносили слухи о событиях в стране, и таким образом мы узнали, что под Шрусбери произошло большое сражение, в котором армия под руководством ФитцОсборна и кастеляна Роже де Монтгомери потерпела сокрушительное поражение. По некоторым данным, оба командира пали на поле боя, и враги сожгли город дотла, не щадя ни мужчин, ни женщин, ни скотину. Но другие говорили иное: командиры по-прежнему живы, они сумели вернуться в город и закрепиться в замке, Бледдин оставил небольшой отряд чтобы держать осаду и опустошать окрестности, а сам с основной частью армии отправился на восток в сторону Стаффорда.

Какой бы вариант ни оказался правдой, эта новость не сулила нам добра. Единственная надежда пришла из уст робкой прачки по имени Милдбург, единственной из оставшихся в живых в усадьбе, которая видела множество всадников, идущих на север по старой дороге, называемой англичанами Виклинг-стрит, что шла от Лондона.

Эдда посмотрел на меня.

— Армия короля Гийома?

— Если это так, то они опоздали, — пробормотал я. — Спроси ее, как давно она видела их, может ли она сказать, сколько их было, и помнит ли она их знамена.

Он выполнил поручение и вернулся с ответом:

— Это случилось два дня назад. Она говорит, что они несли множество знамен всех цветов с различными животными, но самым большим среди них был золотой лев на алом поле.

Это я и надеялся услышать.

— Лев Нормандии. — значит, это был действительно король.

В глубине души я спрашивал себя, не запоздала ли эта помощь?

— Сколько их?

— Она говорит, что больше тысячи, хотя затрудняется сказать, насколько больше. Она утверждает, что видела их только издалека, и не осмелилась подойти ближе, опасаясь за свою жизнь.

Возможно, Милдбург поступила правильно, но меня расстроило, что она не в состоянии сообщить нам больше. Вместе с тем у меня в животе возникло неприятное ощущение. Тысячи мужчин будет явно недостаточно, если нам предстоит выбить врага из Англии и отогнать его за Вал. Я мог только молиться, что в действительности их намного больше, что прачка видела только авангард или передовой отряд.

Чем дольше мы шли, тем больше выживших присоединялось к нам, пока наша горе-армия не распухла до почти пятидесяти мужчин, женщин и детей. Каждая новая группа приходила с новыми вестями; как множество рук, ткущих один гобелен, их рассказы сплетались в общую ткань повествования. Каждая новость частично согласовывалась с теми, что мы уже слышали, но добавлялись новые детали и цвета, которые могли пропустить остальные, и постепенно картина всего происходящего начал формироваться в моем сознании. Изображение в желтых и оранжевых, коричневых, черных и красных тонах. Образ кровоточащей страны в огне.

Многие города Мерсии встали на сторону врага; во многих местах произошли столкновения между англичанами и французами, и на улицах пролилась кровь. Многие таны в графствах взялись за оружие, чтобы поддержать Эдрика, Этлинга или короля, а заодно свести счеты друг с другом; теперь они прочесывали холмы и долины во главе своих маленьких армий. Путешествеников убивали на дорогах, залы и замки сжигали до основания. С юга доходили слухи о восстаниях, охвативших южные графства от Корнуолла, Девоншира и Сомерсета до Эксетера до Брикстоу,[31] в то время как с востока прилетали вести, что датский флот, укрепив свои силы наемниками из Фрисландии и Фландрии, курсирует в прибрежных водах и совершает налеты на побережье, нападая на каждый порт от Темзы до Хамбре и оставляя за собой одни лишь трупы.

Но даже это было не самым худшим. С севера от Хамбре приходили новости настолько страшные, что я не мог представить такого даже в ночных кошмарах. Этлинг и Свен, заключив прочный союз, общими силами взяли Эофервик. Оба замка и большой кафедральный собор были сожжены дотла, пожар распространился по всему городу и бушевал в течение трех дней и ночей. Почти все норманны, фламандцы и бретонцы либо пали в бою, либо погибли в пламени.