Парень уходит, а я все сижу за креслом – надо же удостовериться, что он не оглянется. Вот он мелькает в первом окне эркера, потом во втором, потом в третьем, поправляет джинсы и скребет затылок, не чувствуя моего пристального взгляда. Если бы он сейчас обернулся, наверняка увидел бы меня.

Остекленный витражным стеклом эркер – гостиная словно в витрине находится – и убедил меня снять именно этот дом. Малькольм признался, что арендаторов найти непросто. «Сами видите, тут не уединишься!» – вздохнул он, едва мы приблизились к воротам парка, явно решив заранее перечислить недостатки Блантир-Лодж. Чтобы въехать на территорию парка на машине или, наоборот, выехать за нее, мне придется поднимать тяжелый шлагбаум, а потом, разумеется, опускать. Гостиная и спальня неправильной формы: в обеих комнатах один угол словно срезали. «Скрывать бесполезно, – продолжал Малькольм, – вы же все равно заметите!»

– К уединению не стремлюсь, – заявила я тогда. – Нет ничего плохого в том, что я буду видеть людей, а люди – меня. – Собственные слова удивили, и я не знала, правда это или полная противоположность моим чувствам. Помню, что подумала: если спрячусь, никто не сможет мне помочь.

– Купите себе хорошие занавески, – посоветовал Малькольм, и я поежилась, представив за плотной тканью два лица – Его и Ее.

– Нет! – ответила я специально для Малькольма, которому вообще-то было все равно. – Я хочу видеть парк, раз уж решила в нем поселиться.

Я с удовольствием делила бы парк с прохожими, детьми и бегунами. Он мог быть моим садом, за которым не нужно ухаживать, потому что он принадлежит государству. Свежий воздух, зелень, среди людей, но вдали от толпы, – парк подходил мне идеально.

– У прежнего жильца были японские ширмы, – гнул свое Малькольм, явно не услышав моих слов. – Большие, за такими обычно переодеваются. Он приставил по одной к каждому окну.

– Не буду закрывать окна, – заявила я, решив, что если в доме есть шторы, то сниму и их. К фасаду крепились два фонаря, направленные на широкую тропку, которая делила парк пополам. – Когда на улице темнеет, фонари включаются автоматически?

Малькольм кивнул, и я поняла, что даже во мраке увижу краски. Ночью из любого окна гостиной смогу наслаждаться великолепием деревьев, кустарников и цветов – темно-зеленым, красным, пурпурным. «Парк разбивали со знанием дела», – подумала я, глядя на блестящие ягоды черной калины, вечнозеленый зверобой и хебе, посаженные вокруг веера новозеландского льна.

– Когда можно въезжать?

– Какая вы быстрая! – засмеялся Малькольм. – Может, сначала внутрь заглянете?

– Я здесь живу! – покачала головой я и отступила на шаг, чтобы запечатлеть в памяти домик с обвитой диким виноградом крышей. Я могла бы любоваться им часами. В моем сознании его живописный вид ассоциировался с выздоровлением. Именно живопись, картина поселила во мне надежду, что при желании я смогу наладить свою жизнь. Разумеется, Блантир-Лодж был не картиной, а домом, нужным мне жильем. Тем не менее я считала его красивым и в то время верила, как бы высокопарно это ни звучало, что все красивое и близкое по духу способствует моему выздоровлению.

Вероятно, поэтому, даже когда Малькольм двинулся дальше, я осталась стоять перед домом. Делая шаг навстречу выздоровлению, я каждый раз испытывала странное, абсолютно неправильное чувство, что спешить некуда.

После разговора в лондонском отеле выздоровление остановилось. Картины, которые я так долго собирала, больше не помогли, как и проволочные зверушки, и резная деревянная скульптура, и керамика, и абстрактные металлические фигурки, заполнившие новый дом. Пока не разберусь, что не так с Эйденом, и не залечу его раны, мне ничто не поможет.

Дверь неожиданно распахивается. Эйден! На нем туфли, которые он ждал целых два года, – ту историю я услышала сразу после знакомства – и черный, единственный в его гардеробе пиджак. В пиджаке, больше напоминающем куртку, Эйден похож на мусорщика, точнее, на мусорщика тех времен, когда работники коммунальных служб еще не носили оранжевую люминесцентную форму.

Эйден сразу замечает, что я держу в руках. Он подходит ко мне и забирает пульт.

– Хватит! – качает головой Эйден. Неужели речь о будущем? Он больше не позволит мне просматривать кассеты? Эйден нажимает на кнопку, и монитор отключается.

Те, кто заходит в дом, замечают над дверью монитор, только если оборачиваются, ну и когда уходят, конечно. Впрочем, кроме меня сюда заходят лишь Эйден и Малькольм. Ландшафтный дизайнер Калвер-Вэлли каждый дюйм этого дома по памяти нарисует, а мои родители Блантир-Лодж ни разу не видели.

– Он снова наведывался, – сообщаю я Эйдену. – И вчера, и сегодня утром. Шел по дорожке и опять разглядывал дом.

– Ясное дело, наведывался. Он же собаку выгуливает. Пожалуйста, не начинай снова! – На лице Эйдена боль и огорчение: он хочет поговорить не об этом.

– Где ты был? – спрашиваю я.

– В Манчестере. – Эйден снимает пиджак. – Джинетт понадобилось несколько новых рам. Пришлось делать их на месте.

Он снял пиджак! Он остается!

– Слушай, тут прямо Северный полюс! Бойлер опять сломался?

Я пристально смотрю на Эйдена. Как бы мне хотелось ему верить! Джинетт Голенья, директор Манчестерской художественной галереи, и раньше вызывала к себе то одного Эйдена, то нас обоих. От Спиллинга до Манчестера три часа езды, но Джинетт охотно платит за бензин и за отель. Эйден – один из немногих багетчиков, которые никогда ни на чем не экономят. В своей профессии он лучший – об этом я тоже услышала сразу после знакомства.

– Не веришь мне, спроси у Джинетт, – предлагает Эйден.

– Почему не позвонил? Я же вся извелась!

– Прости! – Он обнимает меня за плечи. – До отъезда в Манчестер я был в полиции.

Новость для меня как гром среди ясного неба.

– Что?

– Ты прекрасно слышала!

Я отстраняюсь, заглядываю Эйдену в глаза и вижу: что-то изменилось. Такое ощущение, будто... Даже не знаю, как выразиться. Такое ощущение, будто он успокоился. Невидимая война, бушевавшая в его душе с памятной поездки в Лондон, закончилась. Я сжимаю волю в кулак и жду, что он скажет. Сама я ничего менять не хочу.

Тогда зачем я караулила Чарли Зэйлер у входа в управление?

– Они бы все равно до меня добрались, иначе просто не бывает. Вот я и решил: чем томиться ожиданием, лучше отправлюсь к ним сам.

– Я тоже, – вырывается у меня. Эйден не рассердится: я поступила так же, как он.

– Ты была в полиции?

О том, что я ждала именно Шарлотту Зэйлер, лучше не говорить: получится слишком похоже на преступный сговор.

Эйден улыбается. Судя по блеску в глазах, его переполняют эмоции.

– Поверила! – вздыхает он. – Ты наконец-то поверила, что я ее убил!

– Нет!

– Да, Рут. Иначе бы ты не пошла в полицию.

– Я не верила и не верю! Как же так, Эйден? Как я могу верить, что ты убил Мэри, если собственными глазами видела ее живой и невредимой?!

Эйден молчит.

– Что сказали в полиции?

– То же самое, что ты. Вчера ко мне приходил детектив Саймон Уотерхаус.

– Вчера? Детектив сюда приходил? – недоумеваю я. Вчера я за двоих надрывалась в мастерской и проверяла все потенциальные тайники в поисках картины Мэри. – Ты же вчера был в Манчестере!

– Не надо подлавливать меня, Рут! – после долгой паузы цедит Эйден. Даже не пытается увязать только что сказанное с ложью про Манчестер.

Наверное, нужно закрыть тему, но я не могу.

– Где картина? Что ты с ней сделал? Где ты сегодня ночевал? У Мэри?

Лицо Эйдена превращается в маску.

– Думаешь, я смог бы туда пойти, даже если бы захотел? Будь моя воля, я бы на щепки этот дом разнес!

Я тоже не могу там находиться! Прошлой ночью, когда Эйден не пришел, когда я заглянула в мастерскую и никого не обнаружила, когда ожидание стало невыносимым, я решила, что должна снова побывать на Мегсон-Кресент. В половине третьего утра я села в машину, пяткой нажала на педаль сцепления и сказала себе: «Нужно съездить к Мэри». Я ведь уже к ней ездила, а если справилась с чем-то однажды, справлюсь еще раз. Но я не смогла. Когда свернула на Сибер-стрит, увидела детскую площадку Уинстэнли-Истейт, все эти десятилетние слои краски, облезающие с горок, качелей и каруселей, здоровая нога нажала на тормоз. Пришлось развернуться и ехать домой. Каким бы ничтожным ни был шанс застать Эйдена у Мэри, искушать судьбу я не желала. Я бы просто этого не вынесла!