Проснувшись, я несколько секунд приходил в себя, вспоминая, кто я такой и где нахожусь. Впрочем, короткий сон пошел мне на пользу, и я мог смотреть на окружающее под более практичным углом зрения, нежели раньше вечером. Умыв лицо, освеженный, я вошел в спальню больного. Я двигался очень тихо. Сиделка находилась возле постели, спокойная и бодрая, а детектив сидел в кресле на другом конце комнаты, в полутьме. Он не пошевелился, пока я не подошел к нему, и затем глухо произнес:

– Все в порядке, я не спал! – Излишне уверения, подумал я и сказал ему, что его дежурство закончено и он может идти спать, пока я не разбужу его в шесть. Казалось, он обрадовался и живо пошел к выходу, но у двери обернулся и, снова подойдя ко мне, прошептал: – Я сплю чутко и буду держать под рукой свои пистолеты. Надеюсь, тяжесть в голове у меня исчезнет, когда я освобожусь от этого запаха мумии.

Так, значит, он испытывал сонливость подобно мне!

Я спросил у сиделки, не нужно ли ей чего. Я заметил у нее на коленях флакон с нюхательной солью. Несомненно, и она ощущала на себе то же влияние, что и я. Она сказала, что ни в чем не нуждается, но, если ей что-либо понадобится, – она тут же даст мне знать. Мне хотелось, чтобы она не заметила моего респиратора, поэтому я направился к стулу, находящемуся в тени, за ее спиной. Здесь я спокойно надел его и устроился поудобнее.

Мне показалось, что я долгое время сидел, погруженный в мысли. Они кружились в моей голове хороводом, как и следовало ожидать после событий предыдущего дня и ночи. Я снова задумался о египетском запахе: помню, я наслаждался удовлетворением от того, что не чувствую его более. Респиратор делал свое дело.

По-видимому, исчезновение тревожащих мыслей успокоило мой мозг, и в результате телесного отдыха случилось так, что во сне или наяву ко мне пришло видение. Оно напоминало сон, но я вряд ли сумею объяснить его смысл.

Я по-прежнему находился в комнате и сидел на стуле. На мне был надет респиратор, и я знал, что дышу свободно. Сиделка располагалась на своем стуле, спиной ко мне. Она сидела неподвижно. Больной лежал неподвижно, словно мертвый. Это напоминало скорее пантомиму, нежели реальность: все кругом было неподвижно и тихо, и это состояние длилось бесконечно. Откуда-то издалека доносились звуки города: частый стук колес, крик загулявшего кутилы, дальнее эхо свистков и грохот поездов. Свет был крайне тусклым: его отблеск под лампой с зеленым колпаком едва ли рассеивал темноту. Зеленая шелковая бахрома колпака напоминала цветом изумруд под лунным светом. Несмотря на темноту, комнату наполняли тени. Моему смятенному разуму представлялось, будто все реальные вещи стали тенями и тени эти двигались, появляясь в смутных силуэтах высоких окон. Тени обладали ощущениями. Мне даже показалось, что послышался звук, слабое мяуканье кошки, затем шорох штор и металлический звон, как при слабом прикосновении металла к металлу. Я сидел как зачарованный. Наконец, словно в кошмаре, я понял, что это сон, и при входе в его пределы потерял всю свою волю. И вдруг я полностью пришел в себя. У меня в ушах звенел крик. Внезапно комнату залил поток света. Послышались пистолетные выстрелы, один, другой, и в комнате повис белый туман из дыма. Когда зрение мое полностью восстановилось, мне самому впору было вскрикнуть от ужаса при виде того, что было передо мной.

Зрелище, представшее перед моими глазами, было ужасным сном внутри другого сна и обладало оттенком реальности. Комната оставалась прежней, но тени исчезли под ярким светом многих ламп, и каждая вещь приобрела четкий и реальный облик.

У пустой кровати занимала кресло сиделка Кеннеди; она сидела выпрямившись, как и прежде. Сиделка поместила сзади себя подушку, чтобы спина ее оставалась прямой, но ее шея, казалось, принадлежала человеку, впавшему в каталепсический транс. Для всех посторонних влияний она была словно каменная статуя. На лице у нее не было ни страха, ни ужаса – ничего присущего женщине в подобном состоянии. В открытых глазах ни удивления, ни интереса. Она как бы превратилась в существо с застывшими эмоциями, теплое, дышащее, но абсолютно безразличное к окружающему миру. Постельное белье было разбросано, будто больного вытащили из-под простынь, не убрав их на место. Угол верхней простыни свешивался на пол, а вблизи него лежал один из бинтов, которыми доктор забинтовал раненую кисть. Еще и еще один лежали на полу чуть дальше, будто указывая место, где теперь лежал больной. Оно почти точно соответствовало тому, где его нашли предыдущей ночью, под огромным сейфом. Но произошло новое ужасное нападение, и была сделана попытка отрезать руку возле браслета, содержавшего крошечный ключик. Со стены был снят тяжелый нож «кукри» – один из имеющих форму листа ножей, применявшийся для нападения горными племенами Индии. Примечательно, что в момент удара произошла заминка, потому что лишь кончик ножа, а не кромка лезвия, ударил в плоть. В результате была пронзена до кости наружная сторона руки, и из раны лилась кровь. Вдобавок оказалась порезанной или ужасно порванной прежняя рана на предплечье, и один из порезов, казалось, выплескивал кровь с каждым толчком сердца. Сбоку от отца стояла на коленях мисс Трелони, и ее белую ночную рубашку пачкала кровь, в лужице которой она стояла. Посредине комнаты сержант Доу, в рубашке, брюках и носках, с ошеломленным видом, машинально перезаряжал свой револьвер. Глаза у него были красные и набрякшие, он казался лишь наполовину проснувшимся и не совсем отдающим себе отчет в том, что происходит. Несколько слуг с всевозможными светильниками в руках теснились в дверях.

Когда я поднялся со стула и шагнул вперед, мисс Трелони подняла на меня глаза. Увидев меня, она пронзительно вскрикнула и вскочила на ноги, указывая на меня пальцем. Никогда не забуду это странное впечатление, создаваемое ее белыми одеждами, испачканными в крови, стекавшей на ее босые ноги. Полагаю, я всего лишь спал, и странное влияние, подействовавшее на мистера Трелони, сиделку Кеннеди и в меньшей степени на сержанта Доу, не коснулось меня. Респиратор оказался полезен, хотя и не предотвратил трагедию, яркие последствия которой были передо мной. Теперь я понимаю – и мог понять даже тогда – испуг, усиленный происшедшим, который должна была вызвать моя внешность. Мое лицо все еще прикрывал респиратор, прижатый к носу и рту, а волосы были взъерошены во сне. Должно быть, внезапно шагнув в эту испуганную толпу, освещенный разнокалиберными светильниками, я представлял необычайное и устрашающее зрелище. К счастью, я понял это вовремя и успел предотвратить другую катастрофу, потому что полуневменяемый и действующий машинально детектив уже зарядил револьвер и поднял его, чтобы выстрелить в меня. Но я успел сорвать респиратор и криком предупредить его. Он действовал машинально: в красных полусонных глазах не было даже намека на осознанное действие. Впрочем, опасность была отведена. Как ни странно, напряжение этой ситуации было снято довольно простым способом: миссис Грант, видя, что на юной хозяйке надета одна лишь ночная рубашка, отправилась за халатом и, принеся его, набросила ей на плечи. Этот простой поступок вернул всех нас в реальность. С долгим вздохом все как один занялись самым безотлагательным делом, а именно остановкой кровотечения из руки раненого. Сама мысль об этом вызвала мое ликование, поскольку кровотечение означало, что мистер Трелони все еще жив!

Урок прошлой ночи не был потерян даром: теперь многие знали, что делать в подобном случае, и через несколько секунд нетерпеливые руки принялись работать над турникетом. За доктором тотчас послали человека, и несколько других слуг исчезли, чтобы привести в порядок свою внешность. Мы подняли мистера Трелони на диван, где он лежал вчера, и, сделав для него все возможное, обратили наше внимание на сиделку. Во время всей этой суматохи она не шевельнулась, продолжая сидеть прямо и жестко и сохраняя спокойное, естественное дыхание и безмятежную улыбку. Поскольку предпринимать что-либо с ней до прихода доктора было явно неразумно, мы принялись обдумывать положение в целом.