- Она врет! – Миестес бросился на раба, пытаясь стряхнуть держащие его руки. Леопард вернула ему взгляд, жесткий, как мрамор.
Завоеватель взглядом пригвоздила моряка к палубе.
- Сильные слова для человека, обвиняемого в измене.
- Какие доказательства у нее есть? – Мужчина вздернул голову, выставляя на всеобщее обозрение синяки и кровоподтеки на шее. – Взгляните на это! Она хотела убить меня!
Завоеватель усмехнулась.
- Глупец. Она – гладиатор. Если бы она хотела убить тебя, ты был бы уже мертв.
Ропот прошел по рядам. Завоеватель продолжила выступление.
- Как нет никаких доказательств, что гладиатор пыталась убить его, так нет и доказательств того, что он составлял заговор, намереваясь убить меня. И вот мое решение. Я приговариваю привязать вас обоих к мачте до нашего прибытия в Коринф, где ваши преступления против Греции будут прощены. – Она выгнула бровь, глядя на заключенных. – Если, конечно, кто-то из вас не желает признать свою вину.
Моряк побледнеет.
- Пожалуйста, Завоеватель. Я не сделала ничего плохого.
- Не сделал? Признай свою вину, и ты проведешь остаток путешествия в трюме, дожидаясь суда. Уверяю, это гораздо более удобно, чем день и ночь в цепях на мачте. И гораздо менее смертоносно.
Мужчина только беззвучно разевал рот. Раздраженная, Завоеватель повернулась к рабу.
- А ты? Ты признаешь, что пыталась убить этого человека?
Светловолосая женщина лишь слегка мотнула головой.
- Нет? Да будет так.
Завоеватель подала сигнал охранникам. Они кивнули и потащили пленников к мачте.
Воин поймала взгляд раба, было что-то вроде гнева в ее глазах. Нет, не гнев. Более личное. Предательство.
Она почувствовала острую боль и немедленно скрыла это. Завоеватель отвернулась до того, как солдаты дотащили заключенных до мачты, и не смотрела, как их поднимают вверх.
14 Dies et Nox
День и ночь
Наказание длилось, и страдания Леопарда только усиливались. С привязанными к мачте локтями и запястьями, плечи принимали на себя весь вес тела. Солдаты и ноги тоже привязали к мачте. Иногда ей удавалось опираться на ноги в течение нескольких минут, снижая давление на руки и ребра, позволяя крови добраться до пальцев. Свежий воздух и чистый горизонт превратили ее вездесущую морскую болезнь в постоянную тошноту.
И самым плохим было непрерывное ворчание моряка, привязанного за ее спиной. Мужчина проклинал Завоевателя, богов, солнце, корабль и даже веревки. Но главным образом он проклинал находящуюся позади него лживую суку, ее родителей, ее пол и ее молчание. Его голос был как заноза под ногтем – вездесущий, приводящий в бешенство, от которого никак не избавиться. Закрыв глаза, она представляла тысячи способов заткнуть его, и каждый следующий был отвратительнее предыдущего. Когда перевалило за полдень, его собственное ворчание, наконец, сделало это за нее. Голос моряка стал более хриплым под палящим солнцем, потом перешел на сипение и вскоре сменился шепотом. Наконец, он замолчал, только изредка пытаясь привлечь внимание стоном, когда кто-то проходил мимо. И гладиатор от всего сердца обрадовалась его молчанию.
Но в тишине ее беспокойство все росло. Гладиатор повторно проиграла в своем сознании суд, в поисках любых намеков на намерения ее хозяйки. Разве Завоеватель не поверила ей? Разве ассасин не сказал ей то же самое, что он сказал Леопарду? И память ответила, что нет никаких доказательств. Все бы ожидали, что Завоеватель определит суровое наказание за действия своего раба, независимо от оправданий. Если взглянуть с этой стороны, все могло быть намного хуже. Ее хозяйка не сделала ничего больше, чем сделал бы любой другой властитель. Так почему же она чувствовала такое негодование?
Прошла большая часть дня, когда она ответила для себя на некоторые вопросы, оставив другие нерешенными. Леопард начала думать об их взаимодействии, как о чем-то большем, чем отношения хозяйки и раба. Она могла бы поклясться, что видела в глазах Завоевателя какой-то отблеск уважения, которое выходило за пределы аристократии и рабства, известности и бесславия. Разве сама Королева Воинов не поднялась с низов? Когда они сражались, это было как танец, к которому только они знают движения. Весь мир исчезал; стены, цепи, люди были в далекой дымке; оставались только они, поле сражения и звездное небо. И будь она проклята, если Зена тоже не чувствовала этого.
Видимо, нет. Завоеватель была только очередным хозяином, а она – только очередным вложением денег, которые можно сохранить, а можно и промотать. Гладиатор была глупой и слабой, воображая себе что-то большее.
Такие мысли кружились в ее голове как стервятники над добычей. Раб отгоняла их, но они возвращались, как только Леопард позволяла себе отвлечься.
Бывали моменты, когда ветер ревел как дыхание Посейдона, и она думала об одеяле, отражающем холод. А когда жар солнца превращал ее горло в пустыню, она вспоминала слабое вино, которое смягчало ее боль ночью. Завоеватель сказала, что гладиатор столь пренебрежительно отнеслась к ее великодушию. Она была не права. Леопард боялась этого. Каждый доброжелательный жест прорывал отверстие в ее сердце, а она провела годы, укрепляя его, пока оно не превратилось в ее груди в лоскут старой кожи. Неожиданное великодушие ее хозяйки стало для казалось бы навсегда парализованного органа дождем в пустыне.
И гладиатор сожалела, что не может ненавидеть воина за это. Она провела так много времени, изучая искусство выживания, что ненависть стала непрактичной тратой драгоценной энергии. Ненависть нужно лелеять, нянчить, породить на свет. Она не была способна на такую материнскую заботу.
Гнев был чистейшим инструментом для выполнения того, что должно быть сделано. Сейчас она нуждалась в этой силе. В этом и в гордости. Она не позволит такому пустячному наказанию уничтожить Леопарда.
Так что она продолжала висеть там, скрывая неудобство, стараясь, чтобы ее лицо и тело были неподвижны, встречая взгляд каждого, кто решил бы посмотреть на нее. Особенно Завоевателя, которая поступала так много раз за день.
Такая демонстрация становилась все более сложной с приближением ночи. Холодный ветер казался копьем, врезающимся через грубое полотно прямо в ее грудь. Гладиатор напрягала мышцы, пытаясь создать броню против невидимых ударов.
Сопротивление, как и ненависть, требовало усилий. Когда яркий лик Селены поднялся на черный купол неба, окрасив корабль молочно-белым светом, ее тело – ее броня – уступило, сотрясаясь сильной дрожью. Ее трясло так сильно, что это причиняло боль. Было все труднее координировать свои движения, когда она пыталась опереться на ноги, чтобы уменьшить давление цепей на плечи и ребра.
Поздно вечером, когда луна дошла до высшей точки своего похода, движение на палубе привлекло ее внимание. В накинутом на плечи теплом плаще, Завоеватель вышла из каюты. Светлые глаза оглядели корабль, преднамеренно остановившись на ее новом приобретении. Несмотря на дрожь, гладиатор ответила пустым прямым взглядом. Воин отвернулась и поднялась на ют, чтобы сменить капитана за штурвалом.
Леопард хотел наблюдать за ней, изучая каждое движение. И хотела, чтобы воин чувствовала ее взгляд, знала то, что знает она. Что Леопард висит там из-за нее. Что цена за помощь Завоевателю – страдание. Что она выбрала подчиниться, выносить голод, унижения и боль, потому что... потому что она хотела быть больше, чем рабом. Все, в чем она нуждалась – это минимальное подтверждение, самый легкий намек на понимание, хоть что-то, чтобы дать ей надежду, что выбор ее не был напрасным.
Завоеватель больше не обращала на нее внимания.
Постепенно сознание Леопарда стало туманным от холода, мысли куда-то пропали, и она просто смотрела, пронзенная движениями длинных мускулов, мерцанием бледной кожи, жаром алых губ. Она больше не дрожала. Она понимала, что должна волноваться, но вместо этого чувствовала только облегчение от отсрочки.
Через какое-то время что-то ткнуло ее в ребра. Еще раз, сильнее. Третий тычок, наконец, сорвал стон с запекшихся губ.
