Так что я приложил максимум усилий, чтобы хорошо сыграть первые пару сцен пьесы. Салли, одноглазое чудо, играла мою дочь, потому что она была невелика ростом, и мы сыграли наши сцены так же, как и на репетиции. Наши реплики шли гладко, хотя мы и не играли захватывающе. Когда закрыли занавес для второго акта, мы должны были быстро переустановить опоры. На сей раз, участие в деле принимали все, и мои пальцы остались невредимы, потому что я избегал Эдди любой ценой.

Я все еще не видел Джейми — думаю, она была освобождена от перетаскивания опор, потому что её костюм был сделан из легкого материала и разорвался бы, если она задела бы один из гвоздей — но у меня не было много времени, чтобы думать о ней из-за всего, что мы должны были сделать. Когда занавес открылся снова, я вернулся в мир Хегберта Саливана, ходя мимо магазинов и ища в окнах музыкальную шкатулку, которую моя дочь хотела на Рождество. Я стоял спиной к тому месту, откуда вышла Джейми, но я слышал, что толпа задержала дыхание, как только она появилась на сцене. Я думал, что до этого момента было тихо, но сейчас наступила абсолютная тишина. Именно тогда, краем глаза я увидел, как задрожала челюсть Хегберта. Я подготовился обернуться, и когда сделал это, то, наконец, увидел причину происходящего.

Впервые, с тех пор как мы познакомились, её медовые волосы не были связанные тугим узлом. Вместо этого они свободно висели, были длиннее, чем я думал, опускаясь ниже ее лопаток. В ее волосах было немного блёсток, и они улавливали огни сцены, искрясь подобно кристаллическому ореолу. Вместе с ее нежным белым платьем, скроенным точно для неё, это потрясало воображение. Она не напоминала девчонку, с которой я вырос или девчонку, которую я недавно познал. На ней было капелька легкой косметики, достаточно для того, чтобы подчеркнуть её характерные черты. Она слегка улыбалась, как будто хранила тайну своего сердца, точно так же как и требовала её роль.

Она выглядела прямо как ангел. Я знаю, что моя челюсть немного опустилась, и я просто стоял там, смотря на нее, казалось, долгое время, потрясенный до потери речи, пока я внезапно не вспомнил, что была реплика, которую я должен был произнести. Я глубоко вдохнул и затем медленно выдохнул.

«Вы прекрасны», наконец-то сказал я ей. Думаю, что все в аудитории, от синеволосых леди до моих друзей, знали, что я говорил искренне.

Впервые я произнес эту реплику так, как было нужно.

Сказать, что пьеса имела огромный успех, это ничего не сказать. Аудитория смеялась, и аудитория плакала, что в значительной степени и предполагалось. Но из-за присутствия Джейми, пьеса была действительно кое-чем особенным — и я думаю, что все актёры были столь же потрясены, как и я, так как всё прошло очень гладко. У них всех был тот же самый вид, как и у меня, когда я впервые увидел её, и это сделало пьесу намного более мощной, когда они исполняли свои роли. Мы закончили первое представление идеально, и следующим вечером пришло даже больше людей, верите Вы этому или нет. Даже Эрик позже подошел ко мне и поздравил меня, что после сказанного ним ранее, было своего рода неожиданностью.

«Вы оба хорошо сыграли», сказал он просто. «Я горжусь тобой, приятель».

В то время как он говорил это, мисс Гарбер выкрикивала «изумительно!» любому, кто слушал её или кто, по стечению обстоятельств, просто проходил мимо, повторяя так много раз, что я продолжал слышать это даже после того, как лёг ночью спать. Я искал Джейми после того, как мы опустили занавес в конце пьесы, и нашел её в стороне с её отцом. На глазах у него были слёзы — это был первый раз, когда я видел, что он плакал — и он обнимал Джейми, и они так простояли в течение долгого времени. Он гладил её волосы и шептал — «мой ангел», в то время как её глаза были закрыты, и даже я почувствовал волнение.

И после всего этого, то, что я согласился принять участие в пьесе, не было настолько плохим.

После того, как они, наконец, отпустили друг друга, Хегберт гордо подал ей знак, чтобы пообщаться с остальной частью актерской группы, и она получила массу поздравлений от каждого за кулисами. Она знала, что сыграла хорошо, хотя и продолжала говорить людям, что не знала, о чем была вся эта суета. Она была как всегда весела, но с её прекрасным видом, признаться, она выглядела совсем по-другому. Я стоял позади, позволяя ей насладится успехом, и признаюсь, что часть меня, чувствовала себя подобно старому Хегберту. Я не мог не быть счастливым за неё, а также немного гордым. Когда она, наконец, увидела, что я стоял в стороне, она извинилась перед другими и направилась в мою сторону, останавливаясь возле меня.

Смотря на меня, она улыбалась. «Спасибо, Лендон, за то, что ты сделал. Ты сделал моего отца очень счастливым».

«Пожалуйста», искренне ответил я.

Странная вещь была в том, что когда она сказала это, я понял, что Хегберт будет вести ее домой, и на этот раз я хотел, чтобы у меня была возможность провести её туда.

В следующий понедельник в нашей школе началась последняя неделя перед Рождественским перерывом, и график экзаменов был расписан в каждом классе. Кроме того, я должен был закончить с анкетой в университет Северной Каролины, которую из-за всех репетиций я отложил. Перед тем как пойти спать, я спланировал заняться довольно серьёзно зубрёжкой книг на этой неделе, а потом закончить с анкетой. Несмотря на все это, я не мог не думать о Джейми.

Преобразование Джейми в течение пьесы было потрясающее, и к слову, я предполагал, что это сигнализировало об её изменении. Я не знаю, почему я так думал, но я был поражен, когда она развеяла мои надежды в первое же утро, снова одетая в туже одежду: коричневый свитер, волосы, связанные узлом, юбка из пледовой ткани.

Одного взгляда хватило, чтобы всё стало на свои места, и я не мог не чувствовать жалость к ней. До конца недели её считали нормальной или даже особенной, или так, по крайней мере, казалось, но она так или иначе не воспользовалась этим. О, люди относились немного лучше к ней, и те, кто не успел поговорить с ней, также сказали ей, какую хорошую работу она сделала, но я мог сказать однозначно, что это долго не продолжалось. Отношения, начавшиеся с детства, трудно сломать, и часть меня задавалась вопросом, могли ли отношения к ней других людей ухудшиться после этого. Теперь, когда люди фактически знали, что она могла выглядеть нормальной, они могли бы стать даже более бессердечными.

Я хотел поговорить с нею о своих впечатлениях, я действительно хотел, но я планировал сделать так после того, как закончиться неделя. Не то чтобы у меня было много работы, но я хотел подумать немного о том, как лучше сказать ей. Честно говоря, я все еще чувствовал себя немного виновным относительно тех вещей, которые я сказал ей на нашей последней прогулке домой, и не потому, что пьеса оказалась очень успешной. Неоспоримым фактом было то, что во все время, проведенное нами вместе, Джейми никогда не испытывала ко мне ничего, кроме добра, и я знал, что был неправ.

Искренне говоря, я не думал, что она хотела поговорить со мной. Я знал, что она могла видеть, как я шатался со своими друзьями за ленчем, в то время как она сидела в углу, читая свою Библию, но она никогда не сделала и шагу к нам. Но когда я собирался уходить домой в тот день, я услышал её голос позади меня, она спрашивала, не буду ли я возражать провести её дом. Даже притом, что я все же не был готов сказать ей о своих мыслях, я согласился. Все ради старых добрых времен.

Минуту спустя Джейми начала разговор.

«Ты помните те вещи, которые сказал относительно нашей последней прогулки домой?» спросила она.

Я кивал, желая, чтобы она не возвращалась к этому.

«Ты обещал загладить свою вину», сказала она.

На мгновение я смутился. Я думал, что сделал это уже своей игрой в пьесе. Джейми продолжала.

«Хорошо, я думала о том, что ты мог бы сделать», продолжала она, не позволяя мне и слова вставить, «и вот что я придумала».