Чем непопулярнее становился горбатый король, тем громче звучало имя этого принца из-за моря. Ситуация повторялась, вновь воскресали призраки войны Роз, и Ричард оказался в положении своего брата Эдуарда, когда тот не находил себе места, ожидая вторжения Ланкастеров с континента. Слишком уж большие силы сторонников обеих Роз собрались в Париже. Тюдора поддерживали даже английские школяры Парижского университета. А французский королевский совет выделил графу Ричмонду три тысячи ливров для снаряжения его отрядов. Даже Франциск Бретонский, перестав сердиться на Тюдора, ибо возникла перспектива союза его наследницы с Карлом Французским, уже не имел ничего против, чтобы помочь ему.

По всей Англии теперь говорили о брачном договоре, заключенном между последним Ланкастером и законной наследницей престола Элизабет Йоркской. В то же время люди Ричарда III стерегли девушку как зеницу ока.

– Еще одна пленница, – грустно замечала Анна. – Ее может постигнуть судьба ее несчастных братьев.

Тирелл, однако, так не считал.

– Вряд ли его величество сейчас решится на новое убийство. Да будет вам известно, Ричард ныне даже не рискует созвать Парламент, опасаясь, что там пойдет речь о его преступлениях. Все, на что он может решиться, – это выдать ее замуж.

Анна была не на шутку обеспокоена. Перспектива разрыва Тюдора с законной наследницей трона могла пошатнуть его популярность. Ведь в глазах простых англичан он все еще оставался спасителем принцессы из лап чудовища, убившего ее невинных братьев.

В начале декабря в Конингсбро прибыли посланцы короля. Его величество призывал супругу на Рождество в Лондон. Он выслал значительную сумму, дабы королева не испытывала в дороге неудобств, а также прекрасные конные носилки, украшенные резьбой и позолотой, с геральдическими щитами на дверцах и подбитыми мехом бархатными занавесками. Тиреллу тотчас показалось подозрительной эта необычная любезность короля. Он даже прислал королеве в подарок несколько штук различных тканей, а также портного-итальянца, который должен был сшить ее величеству наряд в соответствии с последними веяниями моды. Тирелл удвоил бдительность, почти за каждым из прибывших из столицы установил слежку и не позволял никому из них оставаться с королевой наедине. Мост, ведущий в замок, всегда был поднят, и никто не мог выйти или войти без ведома коменданта. Даже болтливый портной-итальянец не избежал подозрений, особенно после того, как стал восхищаться роскошью покоев королевы и удивляться, как удалось создать такой уют в этом огромном каменном склепе. Тирелл полагал, что если среди прибывших есть тайный убийца, то рано или поздно он обнаружит себя, поскольку лишь у коменданта да у придворной дамы были ключи от всех дверей. Но время летело, и, хотя Тирелл по-прежнему оставался настороже, все было спокойно.

Тем временем итальянец Лукано шил королеве великолепный наряд из золотой узорчатой парчи, бархата цвета меда и бархата цвета старой охры. Парча предназначалась для верхнего платья, вернее, широкой, на флорентийский манер, накидки, которая скреплялась на плечах драгоценными топазами и такими же топазовыми застежками перехватывалась под грудью. Это платье позволяло при ходьбе видеть с боков нижнее, плотно облегающее фигуру платье из бархата. Оно не имело выреза у горла, было опушено шелковистым мехом коричневой норки, а на спине, наоборот, был глубокий вырез углом, опускающийся едва ли не ниже лопаток. Платье получилось необыкновенно роскошным, Анне нравилось примерять его, а поскольку в Конингсбро не нашлось большого зеркала, ей пришлось довольствоваться восторженными восклицаниями итальянца Лукано да куда более сдержанными, но одобрительными высказываниями Деборы.

– Molto bene! Perfetto![63] Ваше королевское величество, мадонна Анна, – вы ослепительны! – причмокивал сочными губами синьор Лукано, когда Анна, подхватив опушенный мехом шлейф, кружила по комнате.

Тирелл, обойдя посты на стенах, вернулся в донжон.

– Разве к ужину еще не накрыто? – спросил он у спешащей мимо с улыбкой на устах леди Шенли.

– Ее величество приказала подать в своих покоях и даже пригласила синьора Лукано. Она весьма довольна его работой.

У Тирелла дрогнули уголки губ.

– Я же просил вас не покидать королеву! Вы отлично понимаете, какая ей грозит опасность!

– Что за тон, сэр Джеймс! Итальянец совершенно безобиден. К тому же оказалось, что он родственник бывшего лекаря отца королевы – синьора Маттео Клеричи, а ему Анна всегда доверяла.

Тирелл отступил на шаг.

– Маттео Клеричи? Лекарь Уорвика, который потом служил у Карла Смелого? Это же один из лучших в Европе специалистов по ядам!

В следующий миг Тирелл, почти оттолкнув почтенную даму, бегом бросился в покои королевы.

Анна с улыбкой слушала болтовню итальянца и неторопливо попивала вино, когда Тирелл, словно обезумев, ворвался в ее покои и выбил из рук королевы бокал. Все еще тяжело дыша, он оглядел стол: жареный фазан, кроличий паштет, печенье с растопленным сыром, горшочек сливок и кувшин с легким сидром – все было попробовано, ко всему прикасались.

– Как понимать ваше вторжение, сэр? – растерянно и несколько испуганно произнесла королева. Но Тирелл ничего не ответил, молча меряя взглядом родственника лекаря Клеричи. В тягостном молчании растерянное выражение сменилось на лице портного бледностью. Даже губы его посерели. Сжавшись, он посмотрел на королеву, затем снова на Тирелла.

– Che cos'e, signor?[64] Моя королева, как смеет этот человек врываться сюда?

В следующий миг синьор Лукано убедился, что Тирелл смеет и еще кое-что. И когда Черный Человек схватил его за шиворот и поволок куда-то вниз по лестнице, он вдруг панически испугался и стал вопить и вырываться так, что у Тирелла окончательно не осталось сомнений, что совесть его нечиста.

– Ты, жалкий ублюдок, – прижав Лукано к выступу в стене, прошипел ему в лицо сэр Джеймс, – отвечай, что ты подсыпал королеве? Что это было, и есть ли противоядие?

Но портной клялся всеми святыми, что у него и в мыслях ничего подобного не было, столь горячо, что Тирелл было засомневался. К тому же с королевой пока все было в порядке. И тем не менее он велел на всякий случай запереть Лукано в подземелье, а Анну заставил принять все рвотные снадобья, какие нашлись в замке. Однако и после этого он не мог успокоиться и остался в спальне королевы вместе с Деборой, наблюдая за Анной. И уже через час она почувствовала себя скверно. Появились головные боли, потом резь в желудке, началась тошнота. Королеву стало лихорадить, лицо ее пылало. Тирелл вновь и вновь понуждал ее пить рвотное, а когда она взмолилась, что уже не в силах, схватил и, грубо зажав ее голову в сгибе локтя, стал, преодолевая сопротивление, вливать ей в рот теплое молоко, потом сурьму с белым вином, потом теплую воду с солью. Однако, невзирая на бурные спазмы, облегчения она не испытывала. К утру начался бред. Зрачки сузились, стали меньше булавочной головки, отчего глаза казались незрячими. Анна глядела ими в пространство, жалобно звала слабеющим голосом… Филип!

Дебора, всю ночь мужественно помогавшая Тиреллу, теперь растерялась.

– Пресвятая Дева! Если она видит его, значит, она умирает!

И она расплакалась. Тирелл едва не зарычал от бешенства. Руки Анны стали холодеть, но он не желал сдаваться, не желал верить в это. Сэр Джеймс велел Деборе развести посильнее огонь, обложил королеву нагретыми кирпичами и медными грелками. В конце концов им удалось добиться, что Анну перестал бить озноб, а удары сердца стали отчетливее. Затем Тирелл вышел из опочивальни, велев Деборе и горничной поддерживать огонь в камине. Он отправил гонцов за лучшими лекарями в Шеффилд и Донкастер, разослал людей во все ближайшие монастыри, велев по всей округе служить молебны за выздоровление королевы Анны.

Трое суток Анна провела в забытьи, и трое суток Тирелл не находил себе места, не отходя от королевы. Прибыли лекаря, один из них заявил, что тут уже ничего не поделаешь и следует лишь уповать на Бога, другой советовал пустить кровь, а третий решительно воспротивился этому, и в конце концов они все принялись браниться, пока Тирелл их не выгнал прочь. Дебора порой упрашивала Тирелла хоть немного отдохнуть, но он не мог спать, и когда леди Шенли сменяла его у постели королевы, шел молиться. На четвертые сутки Анна пришла в себя. Открыла глаза, ничего не помня из того, что с нею случилось. Лишь когда Джеймс Тирелл склонился над нею, она наморщила лоб, словно припоминая, и слабо улыбнулась: