— Благодарю за внимание!..
Экран погас. Раздался нежный перезвон колокольчиков. Последние слова и звон — это было совсем как в двадцатом веке, родном и невозвратимо ушедшем двадцатом веке.
А потом на экране появилась девушка в желтом комбинезоне. Она чуточку хмурилась.
— Наш корабль пересекает сектор ДЦ-3, направляясь в сторону Марса. Час назад, а затем еще через двадцать минут по земному отсчету времени бортовые приборы отметили яркие вспышки прямо по курсу. Причина вспышек неизвестна. Сообщаем об этом Земле.
Девушку сменили на экране двое мужчин. За их спиной была карта звездного неба.
— Видеограмма с корабля «Чайка-7», которую мы только что показали, принята с запозданием, — заговорил один из них, и опять движения губ не всегда совпадали со звуком. — Сообщение передавалось через орбитальные ретрансляторы. Сейчас аналогичные известия поступили также от двух станций, расположенных в поясе астероидов. Там тоже заметили необычно яркие вспышки. Более того, было отмечено внезапное усиление нейтронного и гамма-излучения. Возможно, произошло сближение обычной материи с антиматерией и неизбежная при этом аннигиляция.
— Вот точки, где были замечены вспышки, — вступил в разговор второй мужчина, протянув руку к карте, где замерцали два зеленых огонька, расположенных почти вплотную друг к другу. — К сожалению, нам не удалось получить информацию со станции «Артур-9», которая находилась в непосредственной близости от района вспышек. Очень значительны помехи, вызываемые активностью Солнца. Лазерная связь станции с Землей также невозможна, пока между нами Солнце. Нас, астрофизиков, чрезвычайно заинтересовало уникальное явление в поясе астероидов. Решено немедленно послать в район вспышек скоростную автоматическую лабораторию…
Селянин неотрывно смотрел и слушал, пока видеогазета не окончилась.
На дне океана возле Курильских островов что-то такое делают: не то собираются отводить из земных глубин скапливающуюся там и вызывающую землетрясения энергию, не то, наоборот, очаги взрывов хотят гасить в недрах планеты… Где-то в Антарктиде пробивают гигантскую скважину или тоннель к центру Земли… Африканский институт эвристики разработал облегченную модель искусственного мозга…
Валентин смутно припомнил это слово: «эвристика».
Кажется, им обозначали науку о законах интуитивного творческого мышления. В его время лишь утверждалось само это понятие «эвристика»…
Внешний вид облегченной модели мозга тоже не внушал почтения: белая тумбочка с разноцветными глазками на передней стенке — вот и все, что он увидел.
Но услышав, что эта «тумбочка» способна самостоятельно совершенствовать конструкцию механизмов и технологию, что она же руководит рационализацией, отдавая необходимые команды роботам-исполнителям, Селянин проникся невольным уважением к белому аппарату.
Были в видеогазете и сообщения, взволновавшие Валентина как раз своей понятностью.
Из главной видеостудии планеты передали концерт певицы Нико Лицаро. Смуглая, с крупными губами, артистка озорно улыбалась. Поднятые, словно парящие руки чуть вздрагивали в такт мелодии, которую вел не то оркестр, не то многоголосый хор. Вероятно, все же оркестр инструментов, давними предками которых были электронные инструменты двадцатого века. В то время они вызывали у Валентина ощущение чего-то холодного и далекого, как космос. Теперь в них были теплота и гибкость, глубина, яркость и одновременно тончайшая игра светотеней. Валентин так, в цвете, воспринимал эти звуки.
Артистка еще не начинала песни. Но руки ее и тело были словно частью мелодии, дополняли, продолжали мелодию. Валентин вспомнил танцовщиц и певиц Индии. У Нико Лицаро было что-то от их искусства. А потом артистка запела. Оркестр сразу отодвинулся, поблек перед ее голосом.
Валентин, пожалуй, не смог бы сказать, что за голос у Нико Лицаро — не просто глубокий, но какой-то щедрый, хотя в песне была и насмешка и горькая жалость.
«Никогда бы не подумала, что ты, юноша, способен на такой славный подвиг: полюбить замужнюю женщину, — так или примерно так говорилось в песне. — О, я в восторге от твоей отваги. У меня кружится голова. Не от стыда, нет! От высоты, на которую ты вознес меня. Но знаешь, я все-таки не очень надеюсь на себя: ведь я слабая женщина. Давай позовем на помощь твоих и моих друзей. Вот если они одобрят нас с тобой… Или сделаем вот что: мы спросим моего мужа и моих детей. Это самое разумное — обратиться к ним… Куда же ты убегаешь, юноша, жаждущий любви? Оглянись: мой муж и мои дети спешат сюда. А следом торопятся твои ровесники. Почему же ты убегаешь?..»
Валентин подумал о своем времени. Было тогда немало объективных причин, которые усложняли и отравляли жизнь, взаимоотношения людей. Но были причины и субъективные, пожалуй, особенно обидные… Вот и эгоизм Ольги. Впрочем, эгоизм ли? Нет, она не была эгоисткой, его Ольга. Она увлеченно мечтала о подвигах, уважала сильных, тянулась к мужественным. И все-таки чего-то в ней недоставало. Быть может, умения вытерпеть до того момента, когда появляется второе дыхание. Да, именно этого. Ведь нравственные силы человека тоже могут обрести второе дыхание. Но путь к нему труден, неимоверно труден. Не все выдерживают его. Ольга сходила с дистанции в самом начале.
А Эля? Какая она? И все его новые знакомые, какие? Умеют ли они подмять, подавить страх, лень, корысть, душевную усталость?
В гостиной посветлело, но Валентин не заметил этого. К тому, что в комнатах свет угасал и усиливался без прямого вмешательства человека, он успел привыкнуть.
Лишь тихий шорох вернул его к реальности.
— Не помешаю? — спросил, подходя, Илья Петрович.
— Нет, что вы! — Селянин непроизвольно внимательно всматривался в его лицо, мысленно допытываясь: «А ты какой?»
И лишь теперь он обратил внимание на необычно светлый лес за окном. Час был поздний. Почему же светло? Фонари? Но ведь нет там фонарей! Белая ночь? Но ведь зима, и потом — какие белые ночи в средней полосе России? Неужели где-то пожар?
— Что вас удивило? — спросил Илья Петрович. Лицо его было спокойным, но, пожалуй, тем наружным спокойствием, которое призвано скрыть глубокую озабоченность, если не тревогу.
— Горит!..
— О чем вы? — не понял Илья Петрович. — Или свет?
— Да, свет… Вчера его не было.
— Ничего особенною: тучи разошлись, а теперь полнолуние. Можно, я посижу с вами? — Илья Петрович умолк.
— Вас что-то тревожит? — спросил Валентин.
— Мне вспомнилась дочь, — мягко объяснил Илья Петрович. — Я не видел ее уже три года. Она далеко… В поясе астероидов… Вот и взгрустнулось… Кстати, я почему-то лишь теперь сообразил, что в ваше время ночи были совсем иные. Не такие светлые, не белые. Для вас… — Илья Петрович точно споткнулся. — Можно попросить об одном… В общем, надо условиться. Мне было бы приятнее — и всем вокруг тоже — обращаться на «ты», а не на «вы». Так принято у нас. Мы все сыновья одной матери-Земли.
Его как равного принимали в свою среду люди нового времени! — вот что было для Валентина за словами Ильи Петровича.
— Значит, договорились, — сказал врач. — Да, о белой ночи… Теперь лунная поверхность покрыта специальной пленкой и отражает не семь, как прежде, а почти девяносто процентов падающего на нее солнечного света. Тебе ко многому придется привыкать.
— Что можно увидеть еще? — Селянин кивнул на экран посреди стола.
— Я лучше сам расскажу тебе… — Илья Петрович заметил тень досады на лице Валентина и понял, что тот предпочел бы наедине с экраном знакомиться с Землей. — Что ж, как знаешь… Но лучше перейди в соседнюю комнату. Этот аппарат… Он очень устарел. Мы считали, что целесообразнее познакомить тебя сначала с ним. Он чем-то похож на радиоприемники твоего века.
— Я знал и телевизоры! — запальчиво возразил Валентин.
— Тем лучше, если так, тем лучше, — успокаивающе повторил Илья Петрович, и Валентин со стыдом подумал, что выглядит, вероятно, наивным и смешным в своей запальчивости и обиде.
