После завтрака Филипп распрощался.

— Надеюсь, мы еще не раз увидимся, — сказал он перед тем, как дверца лифта скрыла его.

А Валентин мгновение спустя услышал вызов Локена Палита. Председатель Всемирного Совета спрашивал, готов ли Валентин принять его. Селянин пробормотал:

— В любую минуту…

Гости собрались уйти, чтобы не мешать разговору, но Валентин почти испуганно взглянул на них: останьтесь! Он чувствовал себя, как солдат, на прием к которому вдруг попросился генерал.

Локен Палит, едва появившись в квартире, предупредил:

— Я прошу вас никому ни под каким видом не говорить пока о том, что вы услышите. Это слишком серьезно, чтобы до окончательной проверки сообщать кому бы то ни было… Вы поняли меня?

— Зачем спрашиваешь, отец?

Эля только наклонила голову.

А Локен Палит повернулся к Валентину.

— Сядем. Разговор нелегкий. Я долго колебался, идти ли сюда. Как видишь, не выдержал. Никто из людей Земли не поможет сейчас больше твоего. Пусть слух твой будет таким же острым, как и твои мысли… Всемирный Совет очень встревожен сведениями с ракетоплана М-371. Трагедия могла быть и случайностью. Но нельзя исключить и преднамеренного убийства.

— Убийство? — недоверчиво переспросил Халил. — Я не ослышался, отец?

Эля побледнела.

А Валентин все еще не понимал, с какой целью говорит ему Локен Палит о происшедшем.

— Всемирный Совет, — продолжал Локен Палит, — обеспокоен тем, что шаровидное тело, похожее на то, которое видели возле «Артура», появилось и вблизи Марса. Что это? Близнецы? Одно и то же тело? Но тогда как объяснить необычную траекторию полета, не имеющую ничего общего с орбитами метеоров и комет.

— Разведчики, посланные другой цивилизацией, — вот как объяснить! — опять не удержался от возгласа Халил.

— Люди и прежде не раз ловили сигналы, которые, как им казалось, были посланы внеземным разумом. Отчаянные фантазеры находили следы звездных пришельцев на самой Земле. Но вскоре выяснялось: ошибка, заблуждение. Тебе ли напоминать об этом, Халил…

— Значит, всему, что происходит, есть другое объяснение, отец? Не разведчики, не посланцы космоса?

— Надо искать на всех тропинках, которые нам доступны, Халил, — с грустью оказал Локен Палит. — В том числе и на той, о которой ты говоришь.

— Но если цивилизация — убийства не могло быть, отец.

— Так считаешь ты, Халил, и все люди Земли теперь считают так: цивилизация и убийство — несовместимы, — негромко ответил Локен Палит. — Но в то время, когда начинал жить он, — Локен Палит кивнул на Селянина, — тогда считали и часто поступали иначе. Тогда было две цивилизации. Разве не так, Валентин?

— Я, кажется, догадываюсь, о чем речь, — откликнулся Селянин. — В мое время была цивилизация, которая несла людям благополучие и прогресс. Но существовала и такая, с позволения сказать, «цивилизация», которая развязала две мировые войны, затопила Землю кровью и слезами, унесла семьдесят миллионов жизней. Ленин назвал эту цивилизацию «цивилизацией империализма»…

— Мы теперь знаем, что высшая ценность — живой мыслящий мозг, что унизить, ущемить, а тем более убить мозг — нет ничего ужаснее и безрассуднее, — с горечью сказал Локен Палит. — Но люди заплатили за эту истину морями крови, Гималаями трупов. Мудрость стоит очень дорого. Даже теперь стоит дорого. Но прежде слишком многие не понимали этого, пренебрегали этим, отстаивали жалкие вещи вместо того, чтобы возвышать мозг, пестовать разум.

— Об этом-то и я слышал, отец. Но все-таки не в силах примириться… Как можно? Зачем убивать братьев?..

— Я тоже не в силах, Халил, — согласился Локен Палит. — Рассудком принимаю: было так! Но сердцем не могу. Поэтому и пришел сюда, Халил.

Локен Палит надолго замолчал, собираясь с мыслями.

— На Земле, твоей и моей Земле, Валентин, — наконец сказал он, — есть еще нерешенные общепланетные проблемы, вроде опасности перегрева. Но в пределах наших возможностей сделано все, чтобы люди были счастливы. Лишь в школе наши дети бегло знакомятся с тем, что когда-то были войны. Многие забывают эти сведения, едва закончив школу. Да и зачем их помнить? И без этого слишком велик объем информации, которая нужна человеку для работы… К тому же знать о войне лишь из научных источников — а мы их используем теперь непременно! — этого еще недостаточно. Все до конца понять и перечувствовать может лишь тот, кто сам пережил войну. И в этом, Валентин, твой опыт бесценен… Коммунизм, покончив с неравенством, избавил нас и от войн. Убить человека? Теперь это кажется невероятной дикостью. Нет, я допускаю, что можно разгневаться, потерять контроль над собой и посягнуть — невольно, без преднамеренности — но все-таки посягнуть на жизнь своего брата. А преднамеренное убийство… Какие мотивы? Цель? Вот Халил сказал только что: если к нам в Солнечную систему прилетели разведчики иной цивилизации, убийства не могло произойти. Он высказал то, что в сердце любого из нас. Хорошо, если он и все мы не ошибемся. Но разве нельзя допустить, что на какой-то планете в космосе победила цивилизация-урод. Было же в твое время, что каждый шаг к подлинно новому встречал яростное, иногда вооруженное сопротивление? Было так?

Валентин кивнул: вся история была полна такими примерами… Интервенция стран Антанты против Советской России, нападение фашистов на Советский Союз — это уже часть жизни его родителей и жизни самого Валентина.

Он вспомнил ночь расстрела.

Их было двадцать четыре, а он, Валентин, двадцать пятый. Черные силуэты эсэсовцев застыли напротив них.

А потом — свет автомобильных фар в глаза, мертвенно поблескивающие автоматы, вскинутые теми, в черных мундирах, и удар в грудь, опрокинувший землю и небо…

Эсэсовцев, стрелявших в партизан и в него, в мальчишку, послала страна первоклассной индустрии. Дойчланд, Германия. Гитлер воспитал миллионы убийц, уничтожавших все на своем пути. Памятниками их позора стали Освенцим и Майданек. А разве гитлеровцы одиноки? Бомбы на Хиросиму и Нагасаки сбросили выкормыши иной и тоже высокоиндустриальной, «цивилизованной» страны. Вьетнам жгли напалмом опять же не гитлеровцы… Вспомнилось, что были садисты, испытывавшие наслаждение при виде страданий. Были бандиты, считавшие убийство своим ремеслом. Были… Были… Селянину стало не по себе от собственных мыслей — таким уродливо беспощадным предстал перед ним старый мир. Он боялся поднять глаза на Локена Палита, Халила и особенно Элю. Впрочем, Эля знает все и сама.

Селянин вздохнул и начал рассказывать. Когда он кончил, Локен Палит опять, как и в начале встречи, попросил прощения.

— Я подозревал, что все это бесчеловечно. Однако я не предполагал, что настолько бесчеловечно, а порой и бессмысленною.

А вслед за ним заговорил Халил:

— Расизм, бандиты, садизм, прибыли монополии… Неужели и эта, неизвестная нам, цивилизация послала разведчиков-убийц и пришлет новых? Почему не отвечаешь, отец?

— Мне нечего ответить, Халил. — Локен Палит поднялся. — Еще раз предостерегаю: никому ни звука! Всемирный Совет оповестит людей, когда все будет однозначно установлено. Горько думать, что разум схватится в единоборстве с разумом же… А ты, Валентин, знакомься с Землей. Она прекрасна, поверь. На моей Родине в Индии под ноги дорогому гостю бросают цветы. Пусть же и твой путь будет усыпан цветами.

Однако в этот день у Селянина с его друзьями дальняя поездка сорвалась. Не только потому, что они были расстроены разговором с Локеном Палитом, хотя было и это. Поездку отложили прежде всего потому, что против нее возражал профилактор Чичерин. Эля попыталась было заспорить. Филипп непреклонно повторил:

— У нашего брата Валентина индекс ноль-один. На сегодня ему сверхдостаточно переживаний. У тебя, Эля, тоже повышенная нервозность. Я, к сожалению, не могу судить о причине.

— При чем здесь я? Речь не обо мне…

— Конечно, — упрямо продолжал Филипп. — А все равно тебе тоже надо быть поосмотрительней, не говоря уже о Валентине. И твои неприятности…