— Beaucoup de plaisir [57], — отвечал я в тон ему. — Il fait un peu froid pour veiller; gardez-vous des engelures! [58].

Должно быть, майора охватил неодолимый приступ бешенства: минутой ранее он столь рассудительно уговаривал Рональда соблюдать дисциплину, а сейчас выпустил из рук цепь — и собака стрелой метнулась по косогору вверх к ограде. Я сделал шаг назад, подобрал с земли камень фунтов в двенадцать весом и приготовился встретить врага. С разгона пес прыгнул на стену, и в тот же миг я изо всей силы ударил его камнем по голове. Он сдавленно взвизгнул и свалился обратно в сад, тяжелый камень с грохотом покатился следом. И тут раздался отчаянный вопль Шевеникса:

— А, дьявол! Неужто он убил мою собаку!

Я почел за благо ретироваться, покуда цел.

Я пробудился с чувством растерянности, чуть ли не ужаса, и несколько часов не вставал с постели, обдумывая создавшееся положение. Но, куда бы я ни направлял свои мысли, нигде не брезжило ни малейшей надежды, и все приводило меня в отчаяние. За «Лебяжьим гнездом» неусыпно следят, завели огромного свирепого сторожевого пса… разве что я его вчера вечером прикончил, а если так, его неутешный хозяин в отместку за утрату станет еще усердней караулить дом. Чтобы блеснуть перед Флорой своей преданностью и любовью, я отдал ей почти все деньги, мне казалось, что это великолепный жест — гонимый странник является к своей возлюбленной и, точно сам Юпитер, осыпает ее золотым дождем — тысячами фунтов. Затем, в минуту невообразимой глупости, я похоронил все, что у меня еще оставалось, в банке на Джордж-стрит. Теперь же мне надобно вернуть либо то, либо другое, но все-таки что же именно и каким образом?

Я беспокойно ворочался в постели, и наконец предо мною предстали три возможных пути, причем все они на каждом шагу грозили гибелью. Во-первых, Роули мог и ошибиться и за банком вовсе не следят, тогда он всетаки сумеет взять оттуда деньги. Во-вторых, я могу вновь обратиться к мистеру Робби. И, наконец, можно поставить все на карту, отправиться на бал в Благородное собрание и поговорить с Флорой на глазах у всего Эдинбурга. Последний путь всего опаснее, и, кроме того, придется ждать еще двое суток, поэтому я тот же час отверг эту мимолетную мысль и вновь принялся обдумывать другие два пути. Вероятнее всего, Робби уже предупрежден, что со мною не следует иметь никакого дела. Поведение семейства Гилкрист определяет сейчас майор Шевеникс, и он, конечно же, не мог не подумать о столь очевидной предосторожности. Если же он ее все-таки упустил, тогда все в порядке: Робби, конечно, найдет способ повидать Флору, и к четырем часам я буду уже спешить на юг, и притом свободным человеком. Наконец я решил сам убедиться воочию, верно ли, что банк на Джордж-стрит находится под наблюдением.

Я позвал Роули и допросил его с пристрастием о наружности того сыщика у банка.

— Расскажи-ка мне, Роули, каков он с виду, — спросил я, начиная одеваться.

— Каков с виду? — повторил Роули. — Да уж и не знаю, как вам описать, мистер Энн. Красотой-то он не блещет, прямо скажу.

— Высок ростом?

— Высок? Нет, этого бы я не сказал, мистер Энн.

— Так, значит, он маленького роста?

— Маленького? Нет, пожалуй, маленьким его не назовешь, сэр. Нет, сэр, он не то чтобы уж очень маленький.

— Стало быть, среднего роста?

— Можно сказать и так, сэр, да только тоже не особенно среднего.

Я едва удержался, чтобы не выбраниться.

— Он бритый? — начал я снова.

— Бритый? — повторил Роули с выражением простодушного усердия.

— Господи, да что ты повторяешь мои слова, как попугай? — воскликнул я. — Расскажи мне, каков он с виду, мне это очень важно, чтобы узнать его с первого взгляда.

— Я и то стараюсь, мистер Энн. А вот насчет бритья… Что-то я ничего такого не разглядел. Вот сейчас, думается мне, вроде он такой и есть, а потом, как подумаю, вроде бы и нет. Нет, верно, коли вы мне скажете, что у него вроде малость баки отпущены, я и то Не удивлюсь.

— А лицо у него красное? — громовым голосом и раздельно, по слогам выговорил я.

— Ну чего это вы гневаетесь, мистер Энн? — отвечал Роули. — Я и так стараюсь все вам разобъяснить, что видел, ничего не пропускаю. Красное, лицо? Да нет, пожалуй, не такое уж оно красное.

Мною вдруг овладело убийственное спокойствие.

— А может, он совсем бледный? — осведомился я.

— Этого я как-то не могу сказать, мистер Энн. Да ведь, по совести говоря, я особенно и не примечал, бледный он или нет.

— Как тебе показалось, похож он на пьяницу?

— Уж чего нет, того нет. С вашего позволения, сэр, он больше смахивает на обжору.

— А, так, значит, он толстяк?

— Да нет, сэр, он и не то чтобы такой уж толстый. Нет, толстяком его не назовешь. Даже, я бы сказал, скорее он вроде тощий.

Думаю, что незачем описывать далее этот разговор. Под конец я совсем разъярился, но ничего путного так и не узнал, только довел Роули до слез. Выяснил я одно: росту сыщик то ли высокого, то ли маленького, то ли среднего, как вам угодно; сложения то ли плотного, то ли худощавого; лицо, может, бритое, а может, бородатое; цвет его волос, по словам Роули, назвать никак невозможно, зато глаза вроде синие, даже более того — единственно в этом Роули был твердо уверен. «Вот хоть под присягой скажу, глаза у него синие-пресиние», — повторял он чуть не со слезами. В действительности глаза оказались черные, как угли, очень маленькие и очень близко посаженные. Вот вам и показания даже столь бесхитростного свидетеля! Чего же я в конце концов добился? Описания не самого сыщика, а его одежды.

На нем были короткие штаны и белые чулки, куртка вроде «какая-то светловатая или, верней сказать, то ли светлая, то ли темная». И еще молескиновый жилет. Казалось бы, довольно с меня? Так нет же, Роули в крайнем волнении вытащил меня из-за стола, когда я завтракал, и указал на какого-то солидного господина весьма почтенной наружности, который в эту минуту пересекал площадь.

— Это он самый и есть, сэр! — воскликнул мой преданный слуга. — Он самый, точь-в-точь! Правда, этот вроде получше одет и, может, капельку повыше ростом, да ведь и лицо у него, пожалуй, не такое, даже вовсе не похоже. Нет, я теперь и сам вижу, это и не он совсем.

— Болван! — выбранился я, и, право, даже наистрожайший блюститель хорошего тона меня бы за это не осудил.

Тем временем появилась наша квартирная хозяйка, и ко всем моим мукам прибавилась еще одна. Миссис Макрэнкин, очевидно, провела бессонную ночь, и лицо ее опухло от слез. Прислуживая мне за столом, она то и дело вздыхала, охала, всхлипывала и качала головой. Коротко сказать, она была опасна, точно петарда с тройным зарядом истерики, и я не решился с нею заговорить; после завтрака я на цыпочках улизнул из дому и бегом сбежал с крыльца в страхе, что она вот-вот меня окликнет и надобно будет воротиться. Да, в таком непрестанном напряжении долго существовать немыслимо!

Первым делом я отправился на Джордж-стрит, и тут мне повезло: банковский служитель как раз опускал железные шторы, и с ним разговаривал человек в белых чулках и молескиновом жилете; вид у этого субъекта был самый что ни на есть разбойничий. Все это, несомненно, сходилось с signalement [59], которое мне дал Роули: как вы помните, он утверждал, что чем-чем, а красотою сподвижник великого Лейвендера отнюдь не отличается.

От банка я двинулся прямиком к дому мистера Робби и в скором времени уже звонил у его двери. Мне открыла служанка и объявила, что адвокат занят, чего я, впрочем, и ожидал.

— Как передать, кто его спрашивал? — настойчиво осведомилась она.

— Мистер Дьюси, — отвечал я.

— Тогда, верно, это для вас. — И она подала мне письмо, лежавшее на столике в прихожей. Письмо гласило:

"Дорогой мистер Дьюси! Единственный совет, который я могу вам дать, — quam primum [60] отправляйтесь на юг.