5 сентября. Ночью случилась беда. Обезумев от жажды, волы разбежались; вернуть удалось только часть из них — тех, которые заплутали на соляной равнине. Четыре фургона пришлось бросить, и их хозяева несут свои пожитки на себе. Все, что можно было, погрузили в другие фургоны, и теперь они проваливаются в грязь по самые оси. Неужто Господь нас оставил?

7 сентября. Продвигаемся все так же адски медленно, и пустыне конца-края не видать. По ночам очень холодно — чтобы согреться, мы спим в обнимку с собаками, как дикари. Малышка Мэри-Кэт плачет от отвращения, когда горькая соль попадает ей в ротик. Тщетно она пытается ее выплюнуть. Если бы и я мог выплюнуть изо рта горький вкус поражения. Я завел их в эту чертову… (конец фразы смазан).

9 сентября. Наконец-то выбрались из соляной пустыни. Половины волов нет, многие фургоны брошены, и не осталось никакой возможности вернуться в Форт Бриджер. Повернуть сейчас значит обречь себя на верную гибель. В любом случае запасы провизии подходят к концу — Боуден говорит, что их едва хватит на переход через горы. Он предлагает сместить Клея — раз и навсегда — и провести голосование, чтобы выбрать нового предводителя. Я советую ему подождать, пока мы не восстановим силы. Сейчас ни у кого из нас не хватит духу выступить против Клея.

13 сентября. Впереди предгорья. На вершинах уже лежит снег. Господи, к этому все и шло.

20 сентября. Мы не останавливаемся и не отдыхаем, но продвигаемся медленно, чертовски медленно. Без тех волов и фургонов, которых мы потеряли в пустыне, идти слишком тяжело, и очень много времени уходит на добывание пищи. Клей ни с кем не разговаривает. Словно генерал, он едет верхом впереди колонны, не сводя глаз с далекого горизонта, в то время как все его войско страдает и собирается взбунтоваться. Каждую ночь вокруг фургонов воют волки.

23 сентября. Все погружены в отчаяние, и скрыть это уже невозможно. Холостяки, которые остались с нами, вызвались отправиться вперед верхом на лошадях и сообщить калифорнийским властям о нашем бедственном положении. Сегодня утром они выехали. Теперь наше спасение в их руках.

2 октября. Река Гумбольдт. Чарли, индейский проводник, говорит, что мы вернулись на главный маршрут, так что проклятый «короткий путь» Клея уже позади. На берегу нет никаких следов других переселенцев. Уже слишком поздно — все они давно перевалили через горы и добрались до Калифорнии. Рядом с тропой нашли записку от парней, которые выехали вперед, но ее сразу же передали Клею. Он не собирается никому сообщать, что в ней сказано. Вот теперь я и сам понимаю, что пришла пора послушаться Боудена и призвать Клея к ответу.

3 октября. Катастрофа. Случилось то, чего я сильнее всего боялся. Прошлой ночью Кэджи Боуден вместе с несколькими мужчинами пошел к фургону Клея и потребовал показать им записку. Клей отказался и, пока Боуден пытался с ним спорить, вытащил пистолет и выстрелил тому прямо в грудь. Клея схватили, Боудену пытались помочь, но было, увы, слишком поздно. Вскоре он испустил последний вздох.

Я предложил похоронить его, а потом бросить здесь Клея и продолжить путь. Хайдрик стал возражать, он напомнил о законах фронтира и перечислил все прегрешения Клея. Он говорил с таким жаром, что большинство поддержало его. Хайдрик распорядился перевернуть фургон Клея, а самого Клея повесить на оглоблях. Страшно было видеть, как он задыхается в петле. Неужто мы ничем не лучше диких зверей? Или это пережитые нами бедствия довели нас до такой чудовищной жестокости? Вернувшись в свой фургон, я бросился на пол и дал волю обуревавшим меня чувствам; Элизабет пыталась меня успокоить, но даже ее ласковый голос не приносил мне утешения. Я погубил ее… мы все виновны в этом, мы, мужчины, бездействовали и позволили тщеславию и глупости завести нас в этот ад. А теперь мы стали еще и убийцами. Каинова печать на всех нас.

4 октября. Прошлой ночью я был в таком отчаянии, что совершенно забыл о записке, найденной на теле Клея — она была вложена в его записную книжку. В записке сказано: «Торопитесь. В предгорьях индейцы. На вершинах лежит снег. Нельзя терять ни минуты».

11 октября. Спускаемся по долине Гумбольдта. Уцелевшие волы сильно ослабели из-за переутомления и голода, и, чтобы сберечь их силы, мы стараемся как можно больше идти пешком. Никто ни с кем не разговаривает, все смотрят только себе под ноги, низко опустив головы. Да и зачем их поднимать? Прекрасно видно, что вершины гор на западе покрыты снегом.

23 октября. Ночью поднялась тревога: индейцы с воплями набросились на нас с горного склона. Мы и оглянуться не успели, как потеряли четыре фургона — девять человек были убиты в драке. Эти мерзавцы и половину волов прирезали. Возвращаясь в горы, они смеялись, это был пугающий и грубый смех. Я и сейчас все еще его слышу и, наверное, не забуду до самой могилы — навсегда запомню, как дикари насмехались над нами на этой дикой земле. Дикари, пишу я? По крайней мере, они не убивают себе подобных, как это сделали мы.

31 октября. Мы продвигаемся так медленно, что о пройденном пути не стоит и говорить. Волы умирают на ходу, и если в будущем мы собираемся водить обозы в Калифорнию, то надо будет полагаться на мулов и на собственные ноги. В горах гремят грозы, а в каньонах эхом разносится смех пайютов. Впрочем, больше они нас не беспокоят, и даже волки отстали. Мы не достойны того, чтобы нас преследовать.

4 ноября. Почти достигли гор… неужели Господь смилостивится над нами и позволит нам миновать перевал до прихода зимы? Над белоснежными вершинами клубятся темные тучи. Еще неделю, Господи, дай нам хотя бы неделю! Мы всю ночь молились, стоя на коленях, Элизабет и я: Господи, дай нам одну неделю!

8 ноября. Поднимаемся к перевалу. Совсем немного осталось! Господи, неужели?

9 ноября. Ночью пошел снег, с неба начали падать огромные хлопья. Мы шли, не останавливаясь, но к утру снова повалило, а к середине дня поднялась страшная метель. Волы поскальзывались, фургонами невозможно было управлять. Мы разбили лагерь на берегу озера рядом с лесом, где когда-то давно кто-то из наших предшественников сколотил из бревен четыре или пять хижин. Сегодня мы укроемся в них и будем молиться о прекращении снегопада.

10 ноября. Снег шел всю ночь. Проход закрыт — ни человек, ни животное не сможет пробраться через такие заносы. Мы все измучены, надеяться больше не на что. Ветер воет, как бешеный, становится все холоднее, небо черно, как свинец. Мы проиграли. Зима настигла нас, и мы оказались заперты на перевале. Боже, смилуйся над нами.

Из городской газеты Сакраменто, 2 февраля 1847 г.

Наши читатели, с тревогой ожидающие новостей об оставшихся в горах переселенцах, без сомнения, помнят интервью с мистером Генри Гарроуэем, одним из участников партии, который был отправлен вперед и прибыл в Калифорнию в ноябре, едва успев перебраться через перевал до первой зимней бури. Как вы наверняка помните, мистер Гарроуэй сообщил о своем намерении собрать спасательный отряд из храбрых жителей Форта Саттера, а сам мистер Джон Август Саттер великодушно пообещал обеспечить отряд снаряжением и продовольствием. Но, увы, из форта поступило мрачное известие: после безжалостных январских снегопадов стали непроходимыми даже нижние, западные, перевалы. Нам сообщают о снежных заносах в полтора человеческих роста, и, по самым оптимистическим ожиданиям, спасатели смогут отправиться в путь не раньше марта…