— Дес, на дворе был семьдесят первый год. Джоплин, Хендрикс… Все умирали молодыми. Я был в стельку пьяным, я был страстным театралом и очень любил выпендриться. Сначала мне хотелось процитировать Дилана Томаса «Не гасни, уходя…», но кто-то из этих пьяных ирландцев напомнил мне о Шекспире. Так что вместо Томаса я прочитал им фрагмент из «Ричарда II», который выучил в колледже. Отличный текст:

Я помню, — продолжил я, — как в первом ряду сидели монахини из начальной школы, в которой учились мы с Марком. Когда я дошел до строчек: «Где ангелы сражаются со славой, падут злодеи: бог стоит за право», они выглядели такими довольными, прямо гордились этими сражающимися ангелами. Так что это был сплошной пьяный выпендреж.

Частично это было правдой. Я всегда любил эту пьесу, может быть, потому, что меня зовут так же, как короля Ричарда. А еще она казалась мне очень подходящей для Марка. В этой пьесе у короля, которому грозит смерть и отречение от всего, чем он владел на земле, остается одна последняя надежда на легенду о своей богоизбранности.

— Встречаясь с Кэрол, чего я только о Марке не наслышался, — признался Дес. — Они с сестрой рассказывали, как родители устроили Марка в какой-то заштатный колледж в Нью-Джерси. Через три недели его выгнали за то, что он там все перевернул вверх дном и устроил такую оргию, что ректору пришлось подать в отставку. Он мог пропадать неделями, и Кэрол клялась, что однажды он приполз домой чуть ли не на карачках и прошептал ей, что через несколько месяцев братьев Кеннеди застрелят. Ну и наконец, в один прекрасный день я приехал погостить к Бэннонам вместе с Кэрол, и тут как раз объявился Марк. Я был очень разочарован. Он выглядел дебил дебилом и в свои двадцать пять лет превратился в полную развалину. Мне казалось, что он меня даже и не заметил. Но я ошибался. У Марка тогда уже не было ни машины, ни водительских прав. На второй или третий день он решил уехать. Кэрол была чем-то занята. Я сидел на веранде, грелся на солнышке и читал. Он подошел ко мне, улыбнулся своей неотразимой улыбкой, такой же, как у отца, и спросил, не мой ли это «форд» стоит в конце дорожки. Ему даже упрашивать меня не пришлось — я почему-то сам решил его подвезти. Через несколько дней после этого я очнулся в какой-то коммуне в Нью-Гэмпшире и понятия не имел, как туда попал. Марк пропал, а все местные твердили только одно: «Он появляется и исчезает, когда ему вздумается». Когда я вернулся в Бостон, Кэрол рвала и метала. Мы помирились, но с тех пор в наших отношениях появилась трещина. Она не заросла даже через два года, когда Майк Бэннон баллотировался на пост губернатора, и я пахал, как проклятый, помогая ему вести избирательную кампанию. В то время Марк жил дома, пил, кололся и путался у всех под ногами, особенно у отца. Глаза у него были пустыми — и, как все ни надеялись на лучшее, такими и остались. После выборов он умер — возможно, покончил с собой. Но со временем я начал понимать, что история на этом не закончилась.

Мне пришло в голову, что Дес Элиот знает слишком много.

— Ты сам видел, как его опустили в могилу, — напомнил я.

— На этот раз его Кэрол разыскивает, да? — спросил он. — Ей почти удалось стать главным кандидатом. Но она слишком прямолинейна и ограниченна. Чего-то ей не хватает. Пожалуйста, скажи, что у нее получится.

Когда пятидесятилетний мужик жаждет чуда, это печальное зрелище. А еще печальнее, что его студенческая любовь так и не прошла.

— Ну ладно, шутки ради я признаюсь, что ты прав. И что ты посоветуешь мне делать дальше?

С его лица сползла улыбка.

— У меня не осталось зацепок, — сказал он. — А людям, которые соглашаются говорить со мной на эту тему, не известно ничего нового.

— Но некоторые не соглашаются, — заметил я.

— Из них только одна стоит того, чтобы с ней разговаривать. Но она и знать меня не желает. Ты должен встретиться с Руфью Вега.

Я был с Марком в ту ночь, когда вылетел его ангел. Это случилось летом пятьдесят девятого года, после того как городские власти уничтожили огромный пустырь, где прежде стоял особняк Фитцджеральда. С тех пор как сгорел дом Медового Фитца, прошло всего лет двадцать. Но для детей, моих ровесников, «Фитци» был особым местом: участком уцелевшей первозданной природы, существовавшим испокон веков.

Когда его расчистили, я уже два года как ходил в среднюю школу. Огромные старые деревья, которые когда-то росли на лужайке перед домом, и одичавшие без ухода яблони на заднем дворе были вырублены под корень, а их пни выкорчеваны из земли.

Исчезло все: тонкие молоденькие деревца; кусты, где бесконечными летними вечерами мы сидели в засаде, играя в войну, дожидались, пока мимо не пройдет кто-нибудь из малышей, и с воплями набрасывались на бедолагу; половина лестничного пролета, ведущего в никуда; мраморный пол с растущим в трещинах мхом.

На их месте вырыли с полудюжины котлованов и начали строить дома. У нас отняли место для игр, но мы уже выросли из детских шалостей. Зато тем летом у нас появились новые убежища в недостроенных зданиях.

Мы с Марком в то время ездили в разные школы и почти не общались. Учились мы из рук вон плохо, и на каникулах нам обоим пришлось ходить на летние курсы, чтоб подтянуть успеваемость, там-то мы и встретились снова. По ночам мы и еще двое парней стали собираться в недостроенном доме, приносили с собой пиво и сигареты и часами трепались за жизнь.

Вот так мы и сидели вчетвером на голых половицах в свете луны и уличных фонарей. Как вдруг нам в глаза ударил свет фонарика, и кто-то крикнул:

— Руки за голову! Встать лицом к стене!

В первое мгновение я подумал, что это копы и они оставят нас в покое, как только узнают Марка. Но оказалось, это кое-кто похуже: братья Каллены и пара их приятелей. Я увидел, как блеснуло лезвие ножа.

Мы были испуганными сопляками, способными разве что языками молоть. А нашими противниками были настоящие психопаты, воспитанные такими же родителями-психами. Парнишка по имени Джонни Китти стоял ближе всех к двери. Тедди, младший из Калленов, но более крепкий и злой, завернул Джонни на голову футболку, дважды ударил его в живот и обчистил карманы.

Ларри, старший, более умный и поэтому более опасный, держал в руках нож и смотрел прямо на Марка.

— Эй, вы гляньте, кого мы поймали, — без выражения произнес он. — Руки за голову, пидор. Сейчас будем развлекаться.

Марк Бэннон долго глядел на него, приоткрыв рот. А потом его глаза вспыхнули, и он улыбнулся, как будто увидел что-то очень забавное.

И тут мне на голову завернули майку. Кто-то сорвал с запястья часы. А потом я услышал все такой же безжизненный голос Ларри:

— Это нехорошо. А ну, отдайте им их вещи. Мы уходим.

Меня отпустили, я одернул футболку.

— Что за бред ты несешь? — спросил Тедди.

— Тебе вмазать, чтоб уши прочистились? — вопросом на вопрос ответил Ларри. — Беги отсюда, пока я пинка для ускорения не дал.

И они исчезли так же мгновенно, как появились, хотя я слышал, как с улицы донесся возмущенный голос Тедди:

— Ты чё, зассал, придурок?

Ответа Ларри я уже не разобрал.

Мы рассовали по карманам свои вещи. Всем сразу же захотелось разбежаться по домам. И только я один понимал, что всех нас спас Марк. Но когда я поднял на него глаза, его взгляд был бессмысленным. Мы вышли на улицу и остановились на тротуаре.

— Мне нужно домой, — прошептал он с видом потерявшегося ребенка. — Мой ангел ушел.

Было где-то около полуночи, и мне давно уже следовало быть дома, но я пошел провожать Марка. Мы миновали шумную и сияющую вывесками баров площадь Кодман-сквер и свернули на тихую безлюдную улицу. Мне хотелось заговорить с Марком, но он покачал головой. Казалось, он с трудом волочит ноги, и мне пришлось его поддерживать.