– Она показалась мне вполне здоровой, мой друг. Настроение у нее бодрое, и если не считать небольшой усталости, никаких иных признаков недуга я не заметил.

Оправив рукава, Шапель кивнул:

– Хорошо.

Однако после того как Прю упала возле самой его двери, не оставалось сомнений, что с ней что-то было неладно. Люди обычно не корчатся от боли без причины. Какая-нибудь болезнь или травма могли объяснить ее стремление найти Грааль – и ради самой Прю он надеялся, что ей удастся обнаружить в старинном погребе именно то, что она искала.

– Что, если они отыщут Святой Грааль?

Взгляд Молино поймал его собственный, отражавшийся в зеркале. Улыбка на лице священника была преисполнена спокойствия и терпения, как у родителя, наблюдающего за любознательным, но заблуждающимся ребенком.

– Грааля там нет.

– Откуда ты знаешь?

Он пожал плечами:

– Просто знаю, и все. Что бы там они ни нашли в погребе, это будет не Святой Грааль. Я лишь надеюсь, что это будет и не Чаша Крови тоже.

Сама мысль, что Прю может испить из чаши проклятия, думая, что пьет из источника жизни, была нестерпимой.

– Ей ни в коем случае нельзя позволять пить из нее, пока мы окончательно в этом не убедимся.

Молино в последний раз прошелся щеткой по пиджаку.

– Это ясно и без слов. Нам придется положиться на твое зрение и память, поскольку мои уже далеко не те, что были когда-то. Ты ведь узнаешь ее, да?

Шапель уставился на свое отражение. Его внешность уже не приводила его в расстройство, как прежде. Лицо в зеркале было тем же самым, которое он видел в течение столетий. Его лицо.

– Да, я ее узнаю, – заявил он твердо. – Как будто я могу ее забыть!

Каждая трещинка, каждый изъян, каждый дюйм потускневшего серебра чаши навеки запечатлелись в сознании. Эта чаша стала его повелительницей, его проклятием, его бичом – сосуд, из которого он испил по собственной воле.

Молино между тем оправил плечи пиджака Шапеля. Костюм из неплотной черной шерсти сидел как влитой, контрастируя с накрахмаленной белой рубашкой и галстуком винного цвета. Шесть столетий назад ему и в голову бы не пришло одеваться подобным образом.

– Мисс Райленд предполагает, что рабочие откопают дверь в погреб в течение ближайших двух дней. Насколько я понимаю, они даже собираются отметить это событие праздником. Нам нужно быть наготове.

Шапель отвернулся от зеркала:

– Надеюсь, мне удастся проникнуть внутрь погреба раньше.

– Надеешься? – Лоб Молино пересекла хмурая складка. – Ты просто обязан туда попасть. Иначе они могут найти Темпла, а нам ни в коем случае нельзя так рисковать.

– Я не чувствую его присутствия здесь.

– Он может умышленно мешать тебе, чтобы оградить себя.

– Да, пожалуй. – Шапель понимал, что Молино вполне мог быть прав. Однако ему казалось, что если Темпл и в самом деле находится где-то рядом, то чем-нибудь себя выдаст.

Рука священника успокаивающе похлопала его по плечу.

– Я знаю, тебе не хотелось бы вступать с ним в борьбу, мой друг. И я молю Бога, чтобы до этого не дошло. Темпл многим пожертвовал, чтобы защитить ложный Грааль, и будет жаль, если ему придется принести в жертву и самого себя.

Шапель отвернулся.

– Особенно мне, из всех людей на свете.

Пальцы Молино крепче сжали его плечо.

– Твоей вины тут нет. Ты же не заставлял других пить из этой чаши.

– Нет, не заставлял. – Однако именно он по глупости сделал первый глоток, зная, что остальные последуют его примеру. Ни один из них не позволил бы другому рисковать в одиночку.

Конечно, при необходимости он сумеет справиться с Темплом, но лишь в том случае, если в погребе действительно Чаша Крови. Несмотря на заверения Молино, сокровище, спрятанное на склоне холма, вполне могло оказаться тем самым, которое искала Прю.

И Шапель будет продолжать надеяться, ибо скорее предпочел бы видеть торжество на лице Прюденс Райленд, чем убить старого друга.

Обед потребовал от Шапеля немалых усилий. Он наслаждался каждым куском пищи, однако еще больше его голод разжигали люди, сидевшие рядом. Это вызывало у него угрызения совести, ведь со многими из них он уже успел познакомиться и подружиться. Молино перед самым обедом дал ему небольшой пузырек со своей кровью, чтобы добавить в бокал вина, однако Шапелю до сих пор еще не представился случай это сделать.

– И как долго вы жили в Париже, мистер Шапель?

Вопрос задала Прю. Молино оказался прав – она выглядела вполне здоровой и, как никогда, прекрасной, за что он был признателен Богу. К несчастью, именно ее присутствие смущало больше всего, а теплый, сладковатый запах ее тела вызывал ноющую боль в клыках.

Примерно шесть столетий. Разумеется, он не мог сказать это вслух.

– Мне кажется, я провел там целую вечность, мисс Райленд.

Ее сестра Матильда, которой уже приходилось бывать в Париже вместе с мужем, мечтательно улыбнулась. Это была очаровательная молодая женщина с рыжими волосами, светло-карими глазами и носиком, усеянным веснушками.

– Фредерик и я ездили в Париж прошлым летом. Я просто в восторге от местных кафе… после них я так поправилась!

Все дружно рассмеялись, и Шапель тоже улыбнулся.

– Наверное, жизнь в нашей деревне по сравнению с Парижем покажется вам слишком незатейливой, мистер Шапель.

Он снова посмотрел на Прю. Господи, до чего же прелестной она выглядела сегодня! Несколько недель на пирожных, и она станет таять в его объятиях и у него на языке…

Проклятие! Надо как можно скорее добавить кровь Молино в вино, иначе он начнет пускать слюни, как какой-нибудь вшивый оборотень.

– Я нахожу это место очаровательным, мисс Райленд. Прошу прощения, но я, кажется, уронил свою салфетку…

Под этим предлогом Шапель откупорил пузырек, одним глотком осушил его, выпрямился и снова уселся в кресло.

Никто за ним не наблюдал – странность, которая его поразила. Ведь с самого прибытия в Роузкорт его обитатели относились к нему и Молино, словно к каким-нибудь диковинкам, и то, что впечатление новизны постепенно сходило на нет, давало ему столь желанную передышку, а заодно и возможность понаблюдать за окружающими.

Прюденс сидела за столом в третьем кресле по правую сторону от него. Ее густые, пышные волосы были уложены в изящный завиток, открывавший его одобрительному взору скульптурные линии лица. Мягкое освещение и платье фиалкового цвета придавали ее щекам нежно-розовый оттенок, а карим глазам – яркий блеск. Конечно, за столь долгую жизнь Шапель должен был встречать и более прекрасных женщин, но, право же, не мог припомнить, когда именно.

– Мистер Шапель? – вступил в разговор отец Прю.

Проклятие! Очевидно, он собирался выговорить своему гостю за то, что тот уставился на его дочь, словно пес на жирную косточку.

– Да, сэр?

Томас Райленд сделал гримасу:

– Пожалуйста, зовите меня по имени. «Сэр» напоминает мне директора в моей старой школе, которого я терпеть не мог.

Шапель улыбнулся, что в последние дни случалось довольно часто:

– Что ж, вполне справедливо – но только если вы будете звать меня просто Шапель.

– Я как раз собиралась спросить вас об этом, мистер Шапель. – Прю поднесла бокал вина к чуть подкрашенным губам.

Его брови изогнулись.

– О моем имени?

Она вытерла губы салфеткой.

– Да. Простите мне мою дерзость, но почему вас зовут просто «Шапель»?

Все взгляды снова оказались прикованы к нему, словно каждый из присутствовавших хотел задать ему тот же самый вопрос – все, кроме, разумеется, Молино.

– Сочту за честь удовлетворить ваше любопытство, мисс Райленд. Я был подкидышем, найденным на ступеньках часовни, и получил имя от святых отцов, которые взяли на себя заботу обо мне. – Все это не было ложью. Он лишь не стал упоминать, что был тогда уже взрослым мужчиной и с тех пор прошли целые века.

На лицах Кэролайн и Матильды отразились сочувствие и некоторая неловкость – без сомнения, они приняли его за незаконнорожденного ребенка, брошенного за ненадобностью. Однако это все же было предпочтительнее горькой правды, поэтому оставалось лишь терпеть их жалость.