Она вспомнила, как этот водитель оттолкнул Андрея и вылез. Здоровый, высокий, больше него. А он — он так ужасно его избил. Так быстро, так сильно, так беспощадно…

— Но вы его ударили! Вы должны были подождать милицию — они бы приехали, определили бы, кто виноват, оштрафовали бы его. А вы… Он упал, прямо в лужу упал, и кровь, я кровь у него на лице видела. Вы представляете, если все так будут делать — что же тогда будет? Для чего, по-вашему, милиция существует?

Наверное, это звучало глупо — она ему читала нотации, словно он был пятнадцатилетним мальчишкой или еще младше, прямо-таки Маяковский с его «Что такое хорошо?»

— Милиция? — Он усмехнулся издевательски. — Чтобы взятки брать. Чтобы крыши строить. Чтобы киллеров в своих рядах воспитывать — про Солоника читала? Чтобы арестовывать тех, чей арест проплачен. Чтобы стрелять при задержании, если достаточно денег дали. Чтобы отпускать за деньги, если только другая сторона больше не даст. А зачем еще — не знаю. Ну может, чтоб было кому мундиры снашивать — их же один черт шьют…

Он ехал так же, как ехал по Куусинена, — не медленно, но и не слишком быстро, кажется, не боясь, что сейчас за ними погонится милиция. Она и то об этом подумала — и даже оглянулась назад, — а ему то ли было все равно, то ли он бравировал.

— А что вы скажете, если она нас догонит сейчас — эта милиция? Не дай Бог, конечно, но…

— А что им нас догонять? — Он снова удивился, притом искренне. — Ничего не видели, ничего не знаем, скорость не превышаем, так что отвалите. Он же там один был — а нас двое. Кому поверят? Ну, докопаются — объясню, что и как. Дам баксов двести — и отстанут. Ну триста, если принципиальные…

Наверное, увиденное было всему виной — и моментальный испуг. От которого она не отошла еще. Иначе чего бы ей было заступаться за милиционеров — тем более Сергей их тоже не любил, называл меньшими братьями. Но она тем не менее восприняла его слова как личную обиду.

— Между прочим, Андрей, вы зря всех измеряете в долларах. Если человек честный и принципиальный, то никаких денег в жизни не возьмет.

— Алла, все они берут. — Он так отмахнулся, словно она несла полную чушь. — Рядовые, генералы — все берут. Просто честные и принципиальные берут побольше, чем нечестные. Как, по-твоему, я адрес твой узнал и телефон? Деньги все, деньги…

— Между прочим, Андрей, — она произнесла это очень сухо и официально, — между прочим, мой муж — генерал ФСБ. Который в жизни ни у кого не взял ни копейки — и никогда не возьмет. Потому что он честный и принципиальный человек.

Он посмотрел на нее с удивлением.

— Алла, Алла, я ведь тебя ничем не обижал. Да и что такого в том, что человек берет деньги, — ну мало им платят, а жить хорошо все хотят. Ну жизнь такая — что ж теперь…

— И тем не менее даже при такой жизни мой муж…

Она заметила, как он свернул на улочку, перпендикулярную той, что вела к ее дому.

— Высадите меня прямо здесь. И запомните, что не все меряется на деньги. Мой муж… Куда вы меня везете?

Он не остановился, проехав поворот к ее дому, и затормозил метров через двадцать.

— Я просто хочу с тобой поговорить, Алла. Мы так давно не виделись — такой хороший день получился, так хорошо посидели. А ты вдруг обижаешься и начинаешь утверждать, что все честные и принципиальные. А то, что я этого ударил, — ну извини, что это произошло при тебе. Кстати, если б я не затормозил… Джип, конечно, тяжелый, крепкий, но… Так что я, выходит, благородное дело делал — заступался за тебя. Что скажешь?

Она молчала.

— Ну а насчет честности… Ты меня извини, но в наши дни себе это позволить сложно. Честность — привилегия бедных, а бедным сейчас быть никто не хочет. Хочешь сказать, что я нечестный, — ну скажи, я не обижусь. Раз «мерседес», значит, ворует — точно? Ну, пусть так. — Он улыбался, а она ему нет. — Ну скажи — твой муж не ездит на иномарке? У вас нет счета в банке? Вы не отдыхаете минимум раз в год за границей?

Она даже забыла, что намекала ему, что много раз бывала за рубежом — уже не говоря про посещение клубов и ресторанов. Давала понять, что бывала много где и регулярно бывает — просто не в тех, куда зовет ее он. Но сейчас об этом забыла.

— Мой муж, между прочим, получает шестьсот долларов в месяц. И ездит на «Жигулях». И за границей был только в командировках. Поэтому не надо говорить, что все воруют и берут взятки — у вас нет на это права…

— Ну, если кто не берет — значит, не дают. А не ворует — значит, боится или украсть нечего…

Она видела, что он всматривается в нее, словно не веря ее словам. Ища подтверждение тому, что она его обманула, — и не находит, и во взгляде не пытливость уже, а все растущее удивление.

— Ты серьезно — насчет мужа? Ну тогда… тогда твой муж — исключение из правил. Я б так не смог, серьезно. Будь у меня такая женщина, как ты, я бы плюнул на всю принципиальность. Брал бы у всех, кто дает, и напрягал бы тех, кто не хочет давать…

Он не договорил, внезапно прикоснувшись рукой к ее щеке, проводя по ней легко вверх и вниз, вверх и вниз. И она чуть отстранилась — их отношения давно закончились, они сегодня случайно, в общем, встретились, и ему не следовало ее касаться. Но он словно не заметил — чуть разогнув согнутую в локте руку, лежащую на спинке ее сиденья, возвращая пальцы к ее щеке.

— Потому что такой женщине, как ты, — такой хочется дать как можно больше…

И она больше не отстранялась — не придвигалась к нему и не отстранялась…

Занятия уже шли, когда в дверь кто-то постучал — и она откликнулась приветливо: «Come in». Все же не институт тут, чтобы замечания делать за опоздание, взрослые люди в конце концов, работа серьезная, и не так просто, наверное, оторваться от нее на полтора часа, днем тем более.

— Sorry, fucking late!

— Fucking is a foul word — you should not use it… — выговорила, оборачиваясь к нему, совершенно не ожидая его увидеть, испытав мгновенно массу разнообразных, самых противоположных эмоций — сбившихся в кучу, спаявшихся намертво. — Use «awfully» instead…

— O'kay, — откликнулся он охотно, уже сев на стул и пожимая руку Петру. — O'kay.

Она не знала, как прошел следующий час. Вот что значит преподавательский опыт — можно говорить о чем угодно, думая о своем, и при этом чисто автоматически задавать вопросы, указывать на ошибки, объяснять на английском английские же выражения. Не показывая при этом никому, что она поглощена своим, держа их в постоянном напряжении, подключая то того, то другого к участию в разговоре.

Она и в самом деле не ожидала его увидеть. Да, она спрашивала про него в понедельник, не рассчитывая, что он появится в пятницу. Она просто из вежливости спрашивала — но вот он пришел и сидит сейчас здесь, в этой комнате. И даже говорит что-то — на плохом американском английском, в котором ругательств больше, чем нормальных слов, — когда она к нему обращается.

Да, она вспоминала его — как раз в понедельник, идя с занятий по Арбату, вспоминала то, что произошло в ночь с тринадцатого на четырнадцатое января. Да и до этого много раз вспоминала и после. И даже еще на прошлом занятии в который раз подумала, что данное им обещание больше не звонить и не искать с ней встреч вовсе не означает, что он не должен появляться на занятиях. Хотя бы потому, что он сам их организовал, по сути, порекомендовав ее этой фирме. Хотя бы потому, что он ведь хотел выучить английский — и что ему мешает ходить сюда?

Но когда она увидела его — когда он сидел напротив, а она старалась избегать его глаз, — она уже не вспоминала ту ночь. И уже говорила себе, что совсем не хотела его появления, потому что все позади и она не хочет, чтобы ей напоминали о том, что было.

И дело не в том, что она много пережила потом из-за той ночи. Не в том, что вернулась из его мира в свой, в котором ей предстояло жить дальше, с осознанием того, что она изменила ему, этому миру, — своему мужу, своей семье, всему, что было в ее жизни. Она еще до того, как он появился тринадцатого, внушила себе, что Сергей во всем виноват, — а потом, уже собираясь ехать с Андреем, решила, что как раз после старого Нового года она вернется к прежней жизни. А все, что было, останется позади.