Самокритика, непривычная до жути, задела. Обычно возносил себя — а тут вдруг ронять начал и не пытался даже поднимать, придя к выводу, что тот, кто приговорен, тот реально мыслит. И что если он будет и дальше так вот валяться тут, то точно сдохнет фраером. А если будет что-то делать…

Он прислушался к Танькиным словам — говоримым, просто чтобы он не заподозрил, что она едет в кабак, а потом, может, трахаться. И сказал себе, что от приговоренного все шарахаются — даже те, кто не знает, и то чувствуют как-то, — ну, может, кроме самых близких, которые не боятся, что их рядом положат.

«Ну и что делать собрались, Андрей Юрьевич? — спросил себя. — Билет до Берлина заказывать? Или Корейца искать? Или того, кто на курок нажмет? Или, может, с делами разберетесь — хоть по телефону, чтобы вспомнили, с кем работают и кому должны, чтоб не бросать все так, потому что, хотя заначка и солидная, на всю жизнь не хватит? Или…»

Он сунул паспорт в карман пиджака, наткнувшись на что-то, извлекая еще один точно такой же. «Андреева Алла Михайловна, год рождения 1957, город Москва». На семь лет старше, ну на шесть с половиной — как он и думал. А на фотографии вообще молодая совсем.

«…Или, может, паспорт женщине отдадите?» — закончил вопрос, невесело усмехаясь мысли, что это самое неумное, что он мог бы сделать в данной ситуации. Почему-то почти окончательно трезвея — хотя только что добил очередную порцию.

— Андрюш, я поеду, ладно? Сейчас пять — к одиннадцати вернусь, может, попозже. Ты же понимаешь — пока выясним, что они хотят там конкретно для журнала своего, пока цену оговорим. Они же хитрые — начинают уговаривать, а чтобы легче уговорить, в ресторан приглашают. Я же им нужна — ты же знаешь, сколько у меня предложений. Так что раньше одиннадцати не буду. Не скучай, ладно?

— Постараюсь, — бросил задумчиво, и Танька посмотрела на него внимательно, но вряд ли чего поняла. Может, даже и не слышала — уже была мыслями в другом месте. И даже поцеловала его в щеку как-то торопливо — ей не терпелось уже выскочить за дверь.

— Ключи возьми — вдруг засну, — бросил вслед, и Танька замерла обрадованно, и он внутренне ухмыльнулся, думая, что она ликует сейчас, решив, что он сам дал ей повод прийти попозже. Под тем предлогом, что думала, будто он уже спит, и боялась разбудить.

Он даже не приподнялся, и только когда услышал, как захлопнулась дверь, извлек из кармана мобильный, набирая номер.

— Пашка, ты? Как сам? Короче — я сейчас собираю шмотки и к тебе. А ты пока вопрос порешай, чтобы завтра к утру у меня тачка была. Джип лучше — не новый, но незасвеченный. Только приличный — «рэйндж ровер», «паджеро», «гранд», чего-нибудь такое. Да не, водила не нужен — сам буду. Руки заняты? Да хер с ним — сказал сам, значит, сам. Да, трезвый. Трезвый! Дела делать надо — сечешь?

В ванной на него взглянуло очень бледное, обросшее густой светлой щетиной лицо с красными больными глазами, с огромными синяками под ними, с идиотской челочкой, упавшей на лоб. Он долго мылся в прохладной воде, а потом приводил в порядок щетину маникюрными ножницами и триммером, извлеченными из сумки, зачесывал назад волосы. Темные синяки под глазами не прошли, естественно, как и красная сеточка сосудов на белках, — но он сказал себе, что через пару дней они исчезнут, если, конечно, перестать пить. Тщательно промокнул лицо туалетной водой, «Элементс» от Хьюго Босса, и, глядя на себя внимательно, минут пять чистил зубы, наконец прополоскав рот и сплюнув в грязную Танькину раковину — не осквернив, а скорее облагородив ее белым пенным потоком.

И, вернувшись в комнату, вытащил из шкафа привезенную с собой сумку с вещами — сказав себе, что сейчас заедет в магазин за шмотками, потому что в сумке все мятое было и какое-то несвежее. Потому что даже если помирать — так хорошо одетым.

Он улыбался, когда выходил, — и, может, потому не стал гулко хлопать осточертевшей дверью, за которой провел столько времени, а просто закрыл ее тихонько…

— Господи, Андрей!

Ей показалось, что он жутко доволен происшедшим. Той страшной, отвратительной сценой, которая разыгралась только что на ее глазах. Такое ощущение было, что он весь преобразился как-то — то был каким-то подавленным немного, слишком задумчивым, чересчур серьезным, может, даже грустным. А вот сейчас стал Прежним собой.

— Все в порядке, Алла, он сам виноват.

Джип тронулся с места, объезжая ту машину, и она увидела того водителя, лежавшего в грязи около своего автомобиля и пытавшегося подняться, когда они его объезжали.

Все так быстро произошло, что она даже толком не сообразила ничего. Они уже были недалеко от ее дома, на Куусинена, — осталось свернуть направо на «Полежаевской» и там по прямой три-четыре минуты, — и он молчал, думая о чем-то своем, и она молчала, как вдруг белая машина какая-то вильнула перед ними, прямо перед их джипом. И он затормозил резко, так что ее кинуло вперед, и тут же выхватил пистолет из-под пальто, на ощупь найдя ее голову и пригибая ее вниз.

— Ложись, ну!

Она не успела испугаться — и, пригнувшись к сиденью, смотрела на него. Побелевшего, с пистолетом в руке, быстро озиравшегося по сторонам — словно это было кино и они оказались в засаде. И вдруг он выскочил из джина — и она, все еще не понимая ничего, приподнялась, видя, как он подскакивает к подрезавшей их машине, застывшей у тротуара, и рвет на себя дверцу. Ей даже и в голову не пришло, что будет дальше — случалось, что они ехали с Сергеем и кто-то нарушал правила, как-то даже их тоже подрезали так, что они чуть не попали в аварию, но Сергей спокойно реагировал — просто ругался, козлами их называл.

И, еще не понимая, почему он выхватил пистолет, почему наклонял ее вниз, словно боялся, что кто-то будет по ним стрелять, она смотрела, как он, всегда такой уверенный и непробиваемо-невозмутимый, рвет на себя дверцу той машины. Думая, что он разозлился, он ведь на другой машине сегодня приехал, сказал, что взял новую на время — она не поняла, как можно взять машину на время, тем более она наверняка дико дорогая, но не стала спрашивать, — вот и разозлился, что чуть ее не помял, а при ней ругаться не хотел. Думая, что сейчас он выскажет все тому водителю и вернется.

И смотрела, как, оттолкнув его дверцей, вылезает оттуда здоровый высокий мужик, — и вдруг сгибается пополам, потом пошатывается, а потом падает. Она только третий удар заметила — рукой по лицу — и как этот падает прямо в грязь, в почерневшую снежную кашу. А Андрей еще стоял над ним, и она физически чувствовала его ярость и злобу, страшную, необъяснимую, пугающую ее, — и вдруг он оглянулся, посмотрел на нее и пошел обратно. Не спеша так, словно не он только что ударил человека, который лежал теперь в грязи — может, мертвый, может, без сознания. Словно это не на улице произошло, по которой и другие машины ездят и ходят люди, словно не появится сейчас милиция, которая его арестует за такое.

Она даже не о себе подумала — что будет, если ее задержат вместе с ним как свидетельницу, и выяснится, кто она, и Сергей узнает, и… — но о нем и его поведении. Потому и сказала только: «Господи, Андрей!» — когда он сел обратно. И когда они свернули наконец за угол, повторила то же самое. Глядя на него и убеждаясь в своей правоте — в том, что он доволен случившимся, словно что-то плохое мучило его, распирало, искало выход, а теперь, выплеснув это плохое, он снова стал прежним. Дерзким, наглым, самоуверенным — и ухмылка его фирменная была на лице.

— Алла, но он же сам виноват. — Голос его звучал спокойно и даже удивленно. — Лох поганый — небось ведь коммерсант какой-нибудь, на рынке дерьмом торгует, купил себе развалину опелевскую, и все, крыша поехала. И вот из-за такого лошины мы бы сейчас там стояли в помятой машине и мусоров бы ждали, а только их и не хватало…

Он употреблял какие-то странные слова, но она не обращала на них внимания.

— Но вы его ударили!

— Хорошо, не убил — я уж стрелять был готов, подумал, что… — Он покосился на нее быстро. — Шучу. Ну, ударил — но ведь не убил. Не будь тебя… И вообще, что это такое — здоровый кабан, ему бы грузчиком работать, а валится, как только к нему прикоснешься. Нет, серьезно, я же ему просто пощечину дал, ты же видела, — а он сразу падать…