— Нравится? — Голос его был хриплым, и она застыла, так и глядя на это, не зная, что ответить. — Ну возьми, давай…
Он надавил, и она ткнулась в это лицом и, округлив губы, приняла это в себя, действуя по наитию, ужасно чмокая, чуть задыхаясь, когда он подавался нетерпеливо навстречу, гладя его двумя руками, по его учащенному дыханию понимая, что, видимо, все делает правильно. Говоря себе, что как еще может это делать она — она сегодняшняя?
Она делала это в первый раз — и поперхнулась, когда вязкая горячая жидкость плеснула в рог. Но он не отпускал, и она лизала и глотала, давясь. И когда он отпустил ее наконец, подняла голову, поймав его взгляд и понимая, что он смотрел неотрывно, как все происходило, и видя такое удовольствие на его лице, что улыбнулась ему уставшими губами. Думая про себя, что выдержала испытание и оказалась на высоте — на той, на которой должна быть женщина из того мира, в котором она была сейчас. И взяла со стола его бокал, жадно выливая кисловатую жидкость в горячий, пересохший, слипающийся рот.
— Алла, ты надо мной издеваешься… — произнес наконец тихо, усмехаясь. — Я чуть не умер… Просто фантастика…
Может, потому, что он это сказал — Сергей за пятнадцать лет ни разу ни слова не произнес по поводу того, что у них происходило изредка, — она промолчала, когда он пришел к ней в душ. Когда отодвинул занавеску и стоял молча, рассматривая ее — голую, при ярком свете, не знающую, как прикрыться. И вдруг влез к ней и мыл ее, касаясь везде скользкими мыльными пальцами. А она старалась прижиматься к нему, стесняясь немного того, что он ее видит. А потом вытер и привел в спальню, оставив одну лишь на несколько минут и возвращаясь с шампанским и с бутербродами. Садясь рядом, глядя с улыбкой, как она утоляет проснувшийся зверский голод.
— Устала?
Она кивнула, вдруг смутившись.
— Мне тут врач порошок один порекомендовал — усталость как рукой снимает, в секунду. Такой безвредный, натуральный, никакой химии. Редкость, между прочим. Хочешь? Его нюхать надо — но можно и в шампанское. Просто если ты устала — а я так тебя хочу…
Она молчала, но, когда он вернулся, молча взяла у него из рук бокал, в котором в свете ночника над кроватью увидела оседающие белые крупинки. И вспомнила красивый стеклянный шар, который как-то привез из-за границы Сергей, — потрясешь, и над спрятанным в нем миниатюрным городом начинает падать снег. И ей на секунду показалось, что она видит в бокале этот полусказочный город, и перенесшуюся в него их гостиницу, и чуть светящееся окно их номера. И тени за ним, ее и его. И последовала его примеру, когда он залпом опустошил свой бокал и замер, словно ожидая эффекта.
То, что происходило дальше, запомнилось плохо. Буквально через мгновение, ну может два, она страшно опьянела — оказавшись в какой-то невесомости, испытав непреодолимое желание, чтобы он, сидящий рядом и пристально смотрящий на нее отчего-то очень блестящими глазами, перестал ее просто гладить, а делал что-то совсем другое. И сама опустила руку, касаясь его там — плохо понимая, что делает, — и в каком-то припадке страсти, вовсе ей не свойственной, что-то шептала лихорадочно и даже выкрикивала, когда он вошел в нее и начал двигаться.
Она помнила только, что это было по-разному и очень долго, и она уже не лежала неподвижно, когда он с ней это делал, а сама двигалась ему навстречу, потому что та невесомость, в которую она попала, жгла ее между ног, заставляя приближать очередную судорогу, желать ее, молить, чтобы она пришла поскорее. И их было много, этих судорог, — а потом она еще лизала его там, сама, без его просьб.
— Господи, я так опьянела, — прошептала влажными липкими губами, когда он успокоился наконец, когда она проглотила все и еще какое-то время гладила его там, глядя на остатки мутных белых капель, вытекающих оттуда, не отводя глаз от не смущающей ее впервые увиденной картины. — Вы меня все-таки напоили, это нечестно…
И улыбнулась, показывая ему, что она шутит, и легла рядом, потому что он притянул ее к себе. И отключилась.
А ровно в девять он остановился у ее дома, по ее просьбе чуть не доезжая до подъезда. И она — уставшая, но довольная, абсолютно трезвая, но ни о чем не жалеющая, немного грустная оттого, что наступило утро, и чуть стесняющаяся его после всего, что было, и потому молчавшая всю недолгую дорогу — повернулась к нему, глядя на него абсолютно серьезно, подбирая весомые и финальные слова.
— Знаете, Андрей, — она встретилась с ним глазами и перевела взгляд чуть в сторону, на руль с надписью «airbag» и впечатанным в него красивым значком, — я должна вам кое-что сказать. Я должна вам сказать… вы можете мне не верить, но я в первый раз изменила мужу. Я пятнадцать лет замужем, такого не было никогда, это в первый раз. Я надеюсь, что вы понимаете, что это значит для меня. Но больше быть ничего не может — понимаете, не может. Я вам сказала еще вчера, что это последняя наша встреча — наверное, поэтому она получилось такой… такой… — Она не нашла слова, а он молчал, и она закончила медленно: — Я вам благодарна за все, очень. Но я прошу вас больше мне никогда не звонить и сюда не приезжать. Потому что… Потому что…
Она наконец посмотрела на него, видя его глаза — спокойные, понимающие.
— С Новым годом, Андрей, — и… и всего наилучшего в новом году…
Он ничего не сказал, не сделал ни движения, и она открыла дверцу и вышла — и пошла не оборачиваясь. Сейчас, сегодня, две недели спустя, думая, что сказала в самом конце банальность — красивую мелодраматичную банальность. Но в конце концов это ведь и была мелодрама — та история, которая закончилась, как только за ней захлопнулась дверца «мерседеса». И которую она вспоминала сейчас, идя по почти весеннему Арбату, щурясь от яркого солнца, отрицающего саму мысль о том, что совсем недавно была зима, и Рождество, и Новый год — и старый Новый год. Словно их и в самом деле не было…
— Это Ленка звонила — мы с ней работаем вместе. Представляешь, мужик ее предложение ей сделал. Нет, ну ты представь! Бизнесмен — я его видела как-то, постарше тебя, «мерседес» трехсотый, охрана, солидный мужик. Она с осени с ним — почти столько, сколько мы с тобой. И вот замуж зовет. Ленка говорит — кольцо подарил — закачаешься, и сказал, на Багамы махнут перед свадьбой. У него квартира где-то в Ясенево — Ленка говорила, обалдеть можно, двухуровневая, все навороты. Машину ей обещал на свадьбу подарить — во устроилась! Главное — ты же видел Ленку? — ну ничего такого. Плоская, доска вообще. А вон повезло. Вообще чего-то все мои замуж выходят — Алинка перед Новым годом, теперь Ленка вот…
Танька посмотрела на него искоса, но он сделал вид, что не заметил. Продолжая лежать на диване, выдыхая в потолок дым. Прекрасно понимая, что она хотела сказать — что ей хочется, чтобы он на ней женился или хотя бы для начала купил ей машину. Каждый день об одном и том же — не помнит, что ли, что вчера говорила? Ну каждый день, в натуре, — рассказы о шмотках, побрякушках, тачках в разных интерпретациях, но с одним смыслом. И через день — о свадьбах и поездках за границу. И так две недели — е…нуться можно!
Сам виноват — не надо было ехать к ней. Но Кореец после той стрелки категорично сказал, чтобы сваливал, вообще сваливал, за границу, и минимум пару месяцев чтоб в Москве не появлялся. И никаких возражений не слушал. «Сваливай, Андрюха, пересиди и пацанов забери — сам все решу». А он пьяный был, озлобился — ну не нужна тебе моя помощь, ну и не надо — и звякнул Таньке. Жди, мол, приеду завтра — поживу у тебя какое-то время. Вот и приехал — считай, две недели назад.
— Виски лучше налей…
Танька скорчила физиономию — он заметил это краем глаза, — отошла к бару, вернувшись с наполненным до половины стаканом, в который забыла бросить лед. Но даже напоминать ей не хотелось — ведь наверняка специально не бросила, сучка, обиделась. А может, и вправду забыла, что он только со льдом пьет, — башка-то пустая. За те почти две недели, что прожил у нее, убедился в этом окончательно. Даже удивился, как раньше этого не понял. В кабак с ней сходить классно — эффектная телка, он любил, чтобы именно такие рядом были, — и в койке класс, хотя он был уже уверен, что ни хера она толком не чувствует. А в остальном — пустышка натуральная.
