Когда я нахожусь на сцене, я работаю. Я делаю это с достоинством. Я делаю это с уважением. Я делаю это, потому что мне это нравится, и потому что я хочу, чтобы другим людям нравилась моя музыка и мои выступления. В странах за пределами Латинской Америки, латинская культура всегда имела ярко выраженный сексуальный оттенок, но эта сексуальность воспринимается совершенно нормально теми, кто из этой части мира. Движения сальсы, меренге, камбии существуют во всех наших странах.
Возможно момент, который раскрывает вопрос об этих слухах и ущерб, который они мне причинили, был связан с печально известным интервью Барбаре Уолтерс. Известная своими интервью с некоторыми из самых знаменитых и влиятельных людей в мире, она обладает уникальной способностью находить личные данные, которые до этого нигде не публиковались. Моё интервью вышло в эфир в ночь перед Оскаром, в воскресенье 26 марта 2000 года. В это время я, вероятно, был одним из самых известных людей в мире музыки; поэтому вся реклама для прессы, которую я делал последние четыре или пять лет, была полностью перепечатана. Альбом «Рики Мартин» и песня “Livin’ La Vida Loca” всё ещё продавались как горячие пирожки, и в то время я также находился в мировом концертном туре. Специальная передача Барбары Уолтерс была долгожданным сегментом на телевидении вечером, который собирает наибольшее количество зрителей за весь год.
Интервью проходило в Пуэрто-Рико. Погуляв немного по пляжу, мы сели на крыльце для интервью. Она задавала вопросы о моём успехе, моей жизни как певца, моей семье, и как хороший следователь, она, когда я ожидал этого меньше всего, прямо спросила меня о том, чего я боялся больше всего: она спросила меня о моей сексуальности.
Я ответил так же, как всегда отвечал на этот вопрос: я сказал ей, что это личное дело каждого, и оно никого не касается. Но вместо того, чтобы принять мой ответ и продолжить интервью, она упорно продолжила допрос. В определённой степени я могу понять, что она просто делала свою работу, но она доставила мне достаточно боли, возможно, полагая, что у неё получится вытянуть из меня какое-нибудь признание в прямом эфире для передачи. Я не знаю. Но дело в том, что я не дал ей то, чего она хотела.
Я твёрдо стоял на своём ответе – насколько это было возможно – но я помню, что у меня всё поплыло перед глазами, а моё сердце начало бешено биться. Я чувствовал себя как боксёр, который получил удар в решающем поединке – ошеломлённый и обороняющийся, но уже получивший удар и ожидающий падения. Но я не упал. Я не знаю, как я это сделал, но я остался сильным. Теперь, когда я пишу это, я улыбаюсь, но я не уверен нервный это смех или просто прошло некоторое время, и меня забавляет нелепость той ситуации. Дело в том, что всё, что я могу делать, это смеяться.
Годы спустя, Барбара призналась, что она, возможно, не должна была задавать тот вопрос и пожалела, что сделала это. И хотя прошлое есть прошлое, я глубоко ценю этот жест, потому что он многое значит для меня, это означает, что она понимает, что я был просто не готов. Не смотря на ходившие в то время слухи, для меня всё по-прежнему оставалось неясным, и признание не стало бы выходом из сложившейся ситуации. Внешнее давление только усиливало мои страхи, и вместо того, чтобы приблизить меня к моему моменту – тому дню, когда я буду чувствовать себя комфортно, раскрыв свою правду миру – это отдаляло меня ещё дальше. Каждый такой эпизод заставлял меня хоронить мои чувства глубоко в себе, пытаясь продолжить заглушить свою боль.
Сегодня я думаю о том, как легко можно было бы сказать «да» и гордиться тем, кто я есть. И хотя я никогда по-настоящему не лгал, я избежал этого вопроса и был очень неуклюж, говоря об этом. Сейчас я вижу, что это было так просто, что я просто топил себя в стакане воды, но тогда я не видел и не переживал это таким образом. Неважно, как я смотрю на это – суть в том, что это был просто не мой момент. Почему? Потому что это не так. Это был просто не он.
На самом деле, я продолжал молчать не только ради себя. Хотя я принимаю на себя полную ответственность за все мои решения, я также чувствовал, что мне нужно подумать о том, как мои действия могут повлиять на мою семью, моих друзей и на всех людей вокруг меня. Я всегда забочусь о тех, кто меня окружает, и я делаю это, потому что мне это нравится. Вот такой всегда была моя жизнь, и это делает меня по-настоящему счастливым. Некоторые люди считают, что это не всегда здорово, и я с этим согласен. Для меня совершенно ясно, что мои действия неизбежно отразятся на жизни других людей, и в тот момент я почувствовал, что если я заговорю о своей сексуальности, люди отвернутся от меня и моя карьера, скорее всего, будет закончена. А если моя карьера будет закончена, кто будет содержать мою семью? Теперь, спустя много лет, я понимаю, как абсурдно было даже думать об этом, но тогда я видел это так. Поэтому я продолжал отношения с мужчинами, но всегда скрывал их. Меня раздражала мысль, что люди считают, что они могут войти в мой дом, и увидеть с кем я сплю. Независимо от того, какая у меня сексуальная ориентация, я всё-таки имею право на личную жизнь.
Всё это давление от работы, а также от прессы начало становится таким угнетающим, что сцена стала единственным местом, где я чувствовал себя комфортно. Но спустя какое-то время даже она стала терять свою привлекательность. Даже первое время, даже на сцене, я начал чувствовать себя опустошенным, мне было неуютно, и я не ощущал удовлетворения. Я не понимал, зачем я делаю то, что я делаю. Вот тогда я сказал себе: «Подожди! Остановись! Это единственное, что ты по-настоящему любишь делать, и даже здесь ты начинаешь чувствовать себя ужасно? Пришло время остановиться». Выступление на сцене было единственной вещью, которую я любил будучи артистом, и я начал терять даже это.
Я не знаю, чувствовала ли это публика, но я уверен, что чувствовали. Другими словами, если кто-то видел один из моих концертов в Нью-Йорке или Майами, которые состоялись в начале тура, когда я наслаждался собой, а затем видел то же самое шоу в Австралии, когда тур подходил к концу, он бы обязательно заметил разницу. В конце концов, я был там и делал свою работу, но всё это время единственное, о чём я думал, было: « Я не могу ждать, когда всё это закончится, я уже готов ехать домой».
Всё, что я хотел делать, это поспать. Я ничего больше не хотел. Так наступил момент, когда я воспользовался советом Мадонны и отключился. Мы были в Австралии, а следующей остановкой должна была стать Аргентина. В Буэнос-Айресе нас ожидал полный стадион людей, но я отменил концерт. Я просто не мог больше. Это был всего лишь второй концерт, который я отменил в своей жизни, а первый был отменён из-за болезни.
Все в группе спрашивали: «Что случилось? Что ты имеешь в виду, говоря, что мы едем домой?»
«Да», - сказал я им. «Мы едем домой, я совершенно разбит, я не могу больше».
«Но, Рики, у нас осталась всего неделя до окончания тура», - сказали они мне. «Давай, это всего лишь одна неделя».
При нормальных обстоятельствах я бы приложил дополнительные усилия и заставил себя использовать последний кусочек энергии. Но на этот раз всё было иначе, и я знал, что они никогда не смогут убедить меня. Я просто не хотел – не мог – продолжать, и никто в мире не мог убедить меня в обратном. Всё, чего я хотел в этот момент, это поехать домой.
Я предполагаю, что это была тревога нападения. Я устал от всего, и даже сцены было недостаточно, чтобы избавить меня от дискомфорта. Если я больше не хотел выступать, то к чему это всё? Я должен был остановиться, потому что кто знает, что могло бы со мной произойти, если бы я пошёл на это и согласился бы выступать ещё одну неделю?
Я работал практически без остановок в течение семнадцати лет – но последние четыре года были очень жестокими. Сначала был тур для «A medio vivir», затем «Vuelve», а потом почти сразу же премия «Грэмми» и всё безумие “Livin’ La Vida Loca”. Четыре года гастролей – это слишком. Поэтому я чувствовал себя так ужасно.
