Но кровожадное чудовище внутри недолго пребывало в оцепенении. Рр-гам! Челюсти с лязгом сомкнулись, но ухватили лишь воздух: девушка раскинула руки и вспорхнула мягкокрылой, бесшумно-молниеносной совой. Осенённая тенью её крыльев-объятий, Цветанка ощутила в горле ледяной ком, который, скользнув внутрь, разлил в животе блаженную прохладу. Гибельный туман капал с ресниц розовыми слезами, а между деревьев стлался вечер, пронизанный румяными косыми лучами заката – спокойными, не режущими, а ласкающими глаз. Шур-шур-шур – на мягких быстрых лапках прошмыгнула мимо лесная тайна, хитрая, вёрткая и неуловимая. Лишь белые цветочки качнули головками ей вслед…

Неужели приступ разрешился без кровавой жертвы? Свернувшись на уютном пушистом ковре из сочной травы, Цветанка опасливо вслушивалась в своё нутро, ещё совсем недавно бесновавшееся и жаждавшее насилия, а теперь странно затихшее и умиротворённое. Вдоль хребта разливалась приятная усталость, лапы гудели и жарко вторили ударам сердца. Ещё бы – целый день в беготне… Даже хвост лежал безвольно, не в силах отогнать приставучую муху.

А пока мохнатое тело отдыхало, мысли Цветанки беспокойным роем вились вокруг девушки-совы. Образ этой большеглазой лесной колдуньи ласково впился горячим шипом где-то под сердцем, жалил и подстёгивал, разжигал былую страсть, будил в Цветанке уже подзабытую в заботах о малышке ветреность. Неугомонный, неисправимый Заяц, увивающийся за каждой хорошенькой девицей, снова распрямлялся в ней во весь рост. Может, найти?…

Да! Лапы тут же ответили на этот порыв, пружинисто и сосредоточенно подняв тело с приятного, расслабляющего травяного ложа. Да, отыскать эту девушку во что бы то ни стало и… Да хотя бы просто рассмотреть получше, а то лишь этими подснежниковыми глазищами и успела Цветанка плениться, а всё остальное съел красный туман. Прыжок – и воровка-оборотень мягко заскользила между стволами, ловя чутьём тёплый, трогательно-сладкий запах не то молочной каши с мёдом, не то пирогов с земляникой. Много граней переплелось в нём, и Цветанка трепетала от окрыляющего восторга, идя по лёгкому следу в воздухе.

А вечерний лес плёл янтарные чары, подстилал под бегущие лапы цветочный ковёр, загадочно шелестел кустами и усмехался ясными проблесками неба в густом плетении веток. Каково же было удивление застывшей на месте Цветанки, когда она обнаружила, что вожделенный след вёл её домой! В нескольких прыжках от избушки волчьи лапы превратились в руки и ноги, а их обладательница притаилась за деревом, вслушиваясь и принюхиваясь. Похоже, в доме были гости.

Достав из-под камня одежду, Цветанка облачилась и решительно открыла дверь. Её взгляду предстала умиротворяющая картина: затопленная печка трещала, в горшке пыхтела каша, а за столом расположились четверо женщин и один мальчик. Хоть прошло и немало времени с той встречи, но Цветанка узнала знахарку Малину, живую и здоровую, несмотря на полученный удар копытом в голову, её дочь Дубраву и приёмыша Боско; незнакомой оказалась сурового вида женщина, чертами лица отдалённо схожая с Малиной, но хмурая и настороженная. И, конечно же, к радости воровки, подснежниковое тепло глаз девушки-совы тут же окутало её плотной волной.

– Мы – люди, – сказала Невзора. – Наш звериный облик – лишь оболочка, которая вас пугает. Но вот здесь, – женщина-оборотень приложила руку к груди, – мы люди. Может, и трудно в это поверить, но сердце мы стараемся сохранить в себе человечье.

Ничуть не стесняясь своей наготы, она даже не побеспокоилась накинуть на себя что-нибудь, и Цветанка едва не фыркнула при виде смущённо бегающего взгляда Боско.

– Ты б хоть при гостях оделась, – хмыкнула она, бросая Невзоре сорочку.

– А я у себя дома, – невозмутимо отозвалась та. – Как хочу, так и хожу.

Впрочем, заметив пунцовые щёки мальчика, она неохотно надела рубашку, помешала кашу, попробовала, бросила щепотку соли. А Цветанка с поклоном молвила, обращаясь к Малине:

– Рада видеть тебя живой-здоровой, добрая женщина. Помнится, при прошлой нашей встрече тебя конь лягнул…

– Всё зажило, прошло, быльём поросло, – сдержанно отвечая на поклон, улыбнулась знахарка. – И я тебя припоминаю, синеглазка. Очи твои ясные не вдруг забудешь, увидев даже только единый раз.

Цветанку игриво и пряно царапнуло по сердцу это откровенное признание. Недурна была собой Малина – цветущая, полнокровная, с туго налитой грудью и лёгкой горчинкой сладострастия в очертаниях чувственных губ, однако же юные весенние чары девушки-совы затмевали все эти прелести. Цветанка не могла оторвать взгляда от приятных сдобных округлостей её тела, от тяжёлой медно-русой косы, пушистых ресниц и очаровательных веснушек.

– Это сестра моя, Вратена, а это – дочь её, Голуба, – представила Малина двух незнакомок.

– А меня Цветанкой звать, – присаживаясь поближе к девушке, подмигнула воровка. – Но можно и Зайцем кликать. Прозвище это у меня с малых лет.

Голуба напустила на себя неприступный вид, чем только позабавила Цветанку. Душевная теплота исходила от неё, как жар от свежеиспечённого пирога; рядом со своей стройной и изысканно-прелестной, как юная яблонька, белокурой сестрицей она выглядела простушкой, но простота эта располагала к себе. С такими девицами Заяц-повеса не слишком долго церемонился – уже на первом свидании целовал и исследовал все соблазнительные места.

Любуясь девушкой, Цветанка вполуха слушала рассказ Малины. Шли они к Калинову мосту, чтобы заклинанием закрыть его и не допустить великой беды, которая грозила миру из Нави, да на пути своём заблудились. Услышав имя Северги, воровка застыла в каменном напряжении и стала слушать внимательнее.

– Всё из-за этой дурёхи, – дополнила рассказ матери Дубрава, бросая неодобрительный, осуждающий взгляд на Голубу. – Она втрескалась в эту убийцу и испортила нам всё дело – подложила ей безрукавку, чтобы та, видите ли, не зябла ночью… Вестимо, навья сразу сообразила, что к чему, и как сквозь землю провалилась.

При слове «втрескалась» Цветанка ощутила знакомый комок сладострастного жара в низу живота, а Невзора задумчиво заметила:

– Чтобы не зябла? Марушины псы не боятся холода.

– Хуже того – она ещё и отдалась ей! – не унималась правдорубка Дубрава, словно желая выставить сестру в самом невыгодном свете и этим ещё пуще пристыдить её. – Подарила своё девство этому чудовищу, у которого нет ни сердца, ни души…

Какое пламя полыхнуло в глазах кроткой Голубы! Стиснув кулачки и заиграв ноздрями, девушка процедила сквозь зубы:

– Не говори так о Северге, сестрица, ты не права. – И добавила, обращаясь к Цветанке и Невзоре: – Если б вы видели её, если б знали, что она вынесла, вы бы ни на миг не усомнились, что и душа, и сердце у неё есть. И это сердце умеет любить… В отличие от твоего, Дубравушка – холодного, ожесточённого. Твоё-то и не знает, что это такое – любовь.

– Ты просто струсила, – ответила Дубрава, льдисто блестя светлыми глазами. – И ежели мы не отыщем Калинов мост, не закроем его, случится великая беда. И виновата в этом будешь ты!

– Погоди-ка, красавица, – перебила её Невзора, ставя пышущий жаром тяжёлый горшок с кашей на стол. – Погоди бросать слова обидные, лучше вот – покушай горяченького, нутро отогрей. Голодные вы, поди, с дороги-то.