– Ты моя сладкая крошка… Ну, пойдём уже наконец.

В опочивальне она принялась, рыча, зубами срывать с девушки наряд, а та звонко хихикала, дрыгала ножками и ахала в притворном ужасе. Её смешок сыпался золотыми бусинками, а Дамрад ему вторила грудным и зрелым, чувственно-низким хохотком. Да, определённо, после обращения в Марушиного пса красавица-княжна стала намного сговорчивее в постели, более того – это, казалось, ей и самой начало нравиться. Порой она изображала сопротивление, но лишь для того, чтобы добавить близости ярких красок и острых ощущений, и все её выкрутасы неизменно заканчивались победой владычицы. Хмель не помешал терпко-сладкому, долгому слиянию, превратившему постель в настоящее поле битвы двух тел.

– Аррр, – заурчала Дамрад, прикусывая упругую, вкусную, солоновато-шелковистую кожу Добронеги; из-под её зубов поползли алые струйки, а девушка гортанно вскрикнула.

Окровавленными губами владычица накрыла рот княжны и устроила неистовую охоту за её язычком, который всё время ловко убегал. Она впивалась глубоко, до столкновения клыков, а девушка податливо прогибалась под нею и страстно, шумно дышала.

Постель скрипела и сотрясалась: держа ногу Добронеги на своём плече, Дамрад сильно и размеренно двигала бёдрами, вжимаясь в скользкую плоть. Этот «поцелуй», хмельной и влажный, кружил голову до острого, горького отчаяния, впивающегося отравленным клинком под сердце. Наслаждение накрыло мощной, горячей вспышкой; Дамрад вскрикнула от него, а где-то кричали её воины, отдавая жизни.

Уронив тело в безотказные объятия перины, владычица покачивалась на волнах отголосков и постанывала сквозь зубы. Эта песнь плотской страсти граничила с дурнотой; Дамрад пришлось признать, что она сегодня перебрала с выпивкой. Это Санда, родная маленькая стервочка, довела её… Зачем ей нужно было вот так, при всех, разворачиваться и уходить? Она прекрасно знала, что своим отказом даёт владычице прилюдную пощёчину: кто смел говорить «нет» самой Дамрад?! Всякий, кто даже помышлял о таком, лишался головы, но Сокровище… Ей всё прощалось. «Нет, хватит позволять ей вить из меня верёвки, – устало думала владычица. – Но как поставить её на место?» Никаких мыслей по этому поводу не было…

Переведя дух, Дамрад снова навалилась на княжну, кусая её до крови и вымещая досаду на дочь. Девушка стонала и вскрикивала уже без особого удовольствия, вместо чувственного упоения в её глазах сверкала боль.

– Ничего, ничего, заживёт, – рычала Дамрад.

Второе соитие было жёстким и злым, из него княжна вышла изрядно потрёпанной и заплаканной. Она хныкала и всхлипывала, шмыгая носом, а Дамрад растянулась на постели, отдаваясь тошнотворному кружению.

– Из-за этой маленькой дряни я напилась, – проскрежетала она зубами. – Дай мне таз!

Добронега едва успела подставить тазик для умывания. Облегчив желудок, Дамрад прополоскала рот и небрежным взмахом пальцев отпустила княжну.

– Ступай прочь. Я устала.

Княжна Добронега шагала, измученная и искусанная, в свою комнату. Соль слёз жгла чувствительную кожу под глазами, в укусах билась толчками едкая боль. Горькой получилась победа, но она того стоила. Дамрад умела дарить и непревзойдённую сладость, и жестокую муку – всё было ей по силам; распробовав, каково это, княжна уже не могла отказаться от утех с повелительницей навиев. В этом ей часто мешала Санда, питавшая к матери какую-то болезненную привязанность и бешено ревновавшая её.

Она-то и поджидала Добронегу в её комнате.

– Чего тебе надо? – с неприязненным подозрением буркнула княжна.

А та кинулась обмывать ей укусы водой, сочувственно приговаривая:

– Ох, бедненькая ты. Матушка любит жёсткость, потерпи уж…

Каждая из девушек говорила на своём языке: взаимопониманию способствовали паучки в ухе. Добронегу настораживал смиренный вид дочери владычицы, и она недоверчиво отодвинулась:

– Ты чего пришла?

– Ах, – вздохнула Санда, горестно прижимая руки к груди. – Я, кажется, расстроила сегодня матушку. Простить себе этого не могу! Я повела себя как взбалмошная девчонка, а не как наследница престола и примерная дочь. Я была грубой, непочтительной! Расскажи мне, что говорила матушка? Она очень зла на меня?

Похоже, Санду и впрямь беспокоило, не будет ли у её поведения неприятных последствий. Промокая сухим полотенцем промытые ранки от зубов Дамрад, Добронега сказала:

– Да вроде она не злилась, просто была расстроена и пьяна преизрядно. О тебе она не очень-то и говорила – сама понимаешь, не до разговоров было.

– Понимаю, – вздохнула Санда. – Крепко тебе досталось! Это я виновата, прости… – Дочь владычицы сострадательно погладила княжну по плечу. – Своё огорчение из-за меня она выместила на тебе. А расскажи… как у вас всё было?

– Это ещё зачем тебе? – нахмурилась Добронега.

– Ну… – Санда водила пальчиком по плечу княжны, заискивающе улыбаясь. – Просто я хочу… поучиться у тебя. Матушка всегда тобою довольна, вот я и хотела бы узнать… как ты это делаешь.

– Да ничего особенного я не делаю, – пожала плечами Добронега. – Я лежу в постели, а владычица… уф… жарит меня.

– Жарит? Это как? – прикинулась непонимающей Санда.

– Ну… наяривает, пялит, окучивает, – подбирала княжна сходные слова, чувствуя жар на щеках.

– О-ку-чи-ва-ет? – повторила по слогам Санда, выгнув бровь. – Какое занятное слово. А что оно означает?

– Ну… Имеет, дерёт, пендюрит… *бёт, короче говоря. – Окончательно смутившись, Добронега смолкла.

– Ого, сколько у вас в языке слов для этого занятия! – усмехнулась Санда. – А как, как именно матушка это делает? Как ты лежишь? Что вытворяешь при этом?

Добронега принялась в подробностях описывать сегодняшние утехи: как, куда, сколько раз. Слушая, Санда устроилась на её постели; увлёкшись рассказом, княжна стала всё изображать в лицах, пока не услышала тихие стоны: это дочь Дамрад ублажала сама себя.

– М-м, – похотливо изгибалась она на перине. – Говори… что дальше?

– Больная ты на голову, что ли? – возмутилась Добронега. – А ну, перестань! Пошла прочь из моей опочивальни! Разлеглась тут… извращенка!

У Санды вырвался продолжительный стон: похоже, она добилась желаемого. После, открыв затуманенные глаза, она проронила сквозь глубокое, тяжкое дыхание:

– Как будто сама там побывала…

– Да пошла ты! – рассердилась княжна, брезгливо морщась. – А ну, топай отсюда сей же час! Мне теперь из-за тебя постель перестилать придётся! Как я лягу после того, что ты тут творила?

Взгляд Санды вдруг стал острым, пристально-хищным и льдисто-ясным, будто ничего и не было только что – ни томных вздохов, ни бесстыже-страстных изгибов тела.