И вот она, Сара Мулерн, сидела там, в баре — и я понятия не имею, как завязался наш разговор, и плохо помню, что мы друг другу наговорили, но только потом Джефф исчез, а я уже сидел на заднем сиденье в ее машине, которую вела ее подруга. В машине стоял запах табака и старого винила. Сара курила.

Потом мы очутились в ее постели, в ее огромном родительском доме, и занимались и тем, и этим, только вот я отключился раньше, чем…

Я проснулся в кровати под пологом, а она уже не спала и смотрела на меня. Мебель и стены были насквозь пропитаны желтовато-белым, как будто не только стены, но и сам воздух покрасили. Мы сидели на полу и разговаривали про младшие классы, про детей с замедленным развитием и про то, как нам объясняли, что мы должны быть добры с ними, потому что они умрут маленькими. Мы ставили музыку, говорили о планах на осень: Сара собиралась стать учительницей, она уже получила сертификат и давала частные уроки.

Потом мы выскользнули на улицу через гараж (родители были дома), и она отвезла меня домой. Пока мы сидели в машине на дорожке у моего дома, и я хотел так много ей сказать: что я уже встречаюсь с другой девушкой, Кирстен, и то, что я сделал, было ошибкой, страшным преступлением, и что я оскользнулся просто из-за смущения…

Но потом я увидел в окне фигуру: кто-то сидел в общей комнате и смотрел на нас — и мне расхотелось рассказывать Саре про мать, объяснять матери, кто такая Сара, и вообще…

Мы наскоро поцеловались, и я выскочил из машины.

Это про Сару.

Да. Знаете, в чем прелесть: этот формат мотивирован тем, что интервью, где я все это рассказал незнакомому человеку с видеокамерой, действительно состоялось, а у МТВ, наверное, до сих пор хранится кассета (в бланке заявки было написано: «Мы не сможем вернуть вам кассету, а ее фрагменты могут быть продемонстрированы в эфире в составе выпусков программы. Подписав эту заявку, вы подтверждаете наше право на это»); а кроме того, вопросно-ответная форма изложения помогает перейти от первой части книги, в которой чуть меньше робости, ко второй, где рассказчик все больше занимается самоедством. Понимаете, я считаю, что мой город, как и ваше шоу, великолепно описывает главный побочный продукт комфортной и благополучной жизни — то, что я назвал бы солипсизмом, незамутненным и ползучим. Если мы не боремся с каким-то общим врагом, бедностью, например, или коммунизмом, то единственное, что нам остается, — точнее, единственное, что остается тем из нас, кто слегка зациклен на себе…

Постойте-ка. Сколько, по-вашему, тех, кто зациклен на себе?

Все нормальные люди. Точнее так: есть два типа зацикленных на себе людей — одни загоняют свою зацикленность вглубь, а другие стараются вывести ее наружу. У меня есть, например, приятель Джон, так он как раз загоняет ее вглубь: говорит о своих проблемах, о своей девушке, о том, что ему в жизни ничего не светит, о том, как умерли его родители и так далее, до бесконечности, до полного паралича, он просто неспособен переключиться на что-то другое. Его мир ограничивается только этим, и он вечно бродит по темным закоулкам своего сознания, где поселились призраки.

А второй тип?

Это люди, которые верят в незаурядность своей личности и считают, что у них интересная история жизни — настолько, что окружающие должны знать про них и учиться у них.

Попробую угадать. Вы…

Я, разумеется, делаю вид, что принадлежу ко второму типу, но на самом деле я представитель первого, причем из самых безнадежных. Но у меня все равно есть ощущение, что если не зациклен на себе, то ты, скорей всего, просто неинтересен. Я не хочу сказать, что тех, кто зациклен на себе, можно легко опознать. Самые талантливые из тех, кто зациклен на себе, не выставляют этого напоказ, просто есть большая вероятность того, что они будут делать что-то на публику, ведь они должны быть уверены: люди в курсе того, что они делают, или рано или поздно будут в курсе. Уверен, что те, кто подал заявку на участие в «Реальном мире»… Уверен, что если вы замуруете свои кассеты как послание к потомкам и откроете через двадцать лет, то обнаружите, что именно такие люди так или иначе управляют миром; по крайней мере, они именно составляют наиболее значимый сегмент человеческой популяции. И все потому, что мы росли в своих тихих уютных домиках и привыкли отождествлять себя в эфемерном пространстве политики, СМИ и масс-культа, и у нас было слишком много времени, чтобы представлять себе, как мы оказались бы в какой-нибудь музыкальной группе, телесериале или фильме, а если бы мы там оказались, то как бы выглядели со стороны. Это люди, для которых идея анонимности по сути своей бессмысленна и непростительна. А если так, то нас ожидает очень много разговоров, и культурная продукция нашего времени наверняка это задокументирует: будет много разговоров, будут фильмы, полностью состоящие из разговоров, разговоры о разговорах, пережевывание разговоров об особенностях восприятия, о нашем времени, желаниях и обязательствах — в общем, словоблудие «прекрасной эпохи». Солипсизм, обусловленный окружающей средой.

Солипсизм?

Конечно. Он неизбежен, он везде растворен. Неужели вы его не замечаете? Неужели только я один на свете замечаю этот солипсизм?

Это была шутка.

Да, конечно. Итак?

Итак. Как вы считаете, что вы могли бы дать нашему шоу?

Вот как раз об этом я очень много думал, и считаю, что тут есть целых два момента: во-первых, я могу стать Трагическим Персонажем. Во-вторых, мы издаем журнал.

Да, конечно. Напомните, как он называется? «Мощчь».

«Мошть»?

Нет, «Мощчь». Но все пишут его только через «щ». А это смешно. Зачем нам называть журнал в честь каких-то мумий? К тому же слово устарелое, да?

Ладно. А что оно значит на самом деле?

Тут двойной смысл, вам понравится. Это отличная находка: название обозначает две вещи одновременно, оно уселось на границе между двумя значениями. «Мощчь» соотносится и с физической возможностью что-то сделать, и с правом что-то сделать.

А-а.

Да-да. Вот именно. Очень удачно.

А о чем журнал?

Самое классное — что здесь получается идеальное совпадение. Он адресован той же аудитории, к которой обращаетесь вы. Наша задача — показать, что мы не просто кучка мудаков, которые сидят, пердят и смотрят МТВ. То есть, я не хочу сказать, что смотреть МТВ плохо, вовсе нет, просто… Короче, вы понимаете, о чем я. Так вот: я попадаю на шоу, и там показывают, как мы делаем этот журнал, как мы обращаемся к миллионам, ловим дух времени и вдохновляем молодежь всего мира на великие дела.

Вы много работаете?

Да.

Сколько?

Не знаю. Часов семьдесят в неделю, наверное. Или сто. Даже не знаю. И остальные тоже. Мы наказываем себя за наше благополучное детство. Пожалуй, Марни работает больше других: она еще работает официанткой в ресторане в Окленде, и еще в одном в Сан-Франциско, и при этом вкалывает наравне с нами… Это ведь хорошо, правда? Молодежь, которая пашет, чтобы, так сказать, добиться своей мечты и стремиться к великим свершениям. Это ведь телегенично?

Ну-у…

Погодите! Мы умеем приспосабливаться. В смысле, я могу работать меньше. Могу работать на полставки. Можно сделать так, чтоб большую часть работы делали другие. Как скажете, так и будет.

Да, это придется обговорить.

Ага. То есть вы меня берете? Берете, да? Разве я не сияю ярким светом на фоне остальных неудачливых претендентов? Тусклых и унылых? Неужели еще не стало ясно? Неужели вам не нужен Трагический Персонаж?