Ибо не где-нибудь, а именно там, в сельской Англии, во времена, когда люди еще заботились о красоте, существовала полная гармония между творениями человека и природой того края, для которого они были созданы. Страна наша невелика, земли ее ограничены Ла-Маншем и Ирландским морем. Нет ни широких пространств, поражающих своим однообразием, ни уединенных глухих лесов, нет страшных непроходимых горных заслонов. Все соразмерно, смешано, разнообразно, всюду незаметные переходы ландшафта: маленькие речушки, небольшие долины, приподнятые и быстро исчезающие нагорья, и все окружено красивыми перелесками. Небольшие холмы, невысокие горы, окаймленные оградами пастбища для овец. Все невелико, но нет ни глупости, ни пустоты — все, скорее, серьезно и богато смыслом для того, кто склонен его искать: это не тюрьма и >не дворец, а уютный дом.
Все это я и не превозношу, и не принижаю, а просто говорю о том, что есть. Кое-кто чересчур восхваляет эту домашнюю атмосферу уюта, словно наша страна — это райский сад. Я далек от таких похвал, как и любой, не ослепленный гордостью собою и всем, что ему принадлежит. Другие, напротив, презирают нашу страну за ее неприметность. Но и к ним я также не принадлежу, — хотя и на самом деле было бы тяжко, если бы на свете не было ничего иного, никаких чудес, ничего устрашающего и никаких невыразимых красот. И все же, когда мы думаем, какое малое место в мировой истории, в ее прошлом, настоящем и будущем занимает страна, в которой мы живем, когда мы думаем о том, что еще меньшую роль играет она в истории искусств и что тем не менее наши предки были привязаны к этой земле и с заботой и старанием украшали ее — эту неромантичную и невзрачную землю Англии, — то, без сомнения, это также может тронуть наши сердца и оживить наши надежды.
Ибо какова была страна, таково было и ее искусство, когда народ как-то вообще заботился о них. Наше искусство не стремилось поразить людей пышностью или выдумкой, иногда оно становилось банальным, изредка достигало величественности, но никогда оно не подавляло, не было ни кошмарами раба, ни надменным бахвальством, а в лучших произведениях оно отличалось изобретательностью и самобытностью, и лучшее, что было в нем, в самом его сердце, — так же щедро отдавалось и дому иомена или убогой деревенской церкви, и дворцу феодала или величественному собору. Оно никогда не было грубым, хотя и бывало довольно примитивным, но всегда привлекательным, свежим и естественным. Это было скорее искусство крестьян, нежели крупных торговцев или придворных. И холодным, по-моему, должно быть сердце, которое не любит его, независимо от того, родился ли человек, как и мы, в этой стране или же пришел, восхищенный, к ее простоте от всего заморского великолепия. Это было, повторяю, крестьянское искусство, и оно прочно вошло в быт народа и все еще жило во многих местах, среди батраков и иоменов, когда крупные дома уже строились «по-французски и утонченно». Во многих местах еще жили причудливый ткацкий станок, ситценабивной пресс, игла вышивальщицы, когда глупая заморская напыщенность уничтожила естественность и свободу, а искусство стало, особенно во Франции, просто-напросто воплощением преуспевающего и торжествующего мошенничества и вовсе исчезло с глаз долой.
Таково было английское искусство, история которого лежит как бы прямо у нашего порога. Не так уж много произведений этого искусства сохранилось, но число их год от года заметно уменьшается не только из-за беспощадного разрушения, но также и по вине другого врага, имя которому — «реставрация».
Я не собираюсь подробно говорить об этом вопросе, но не могу и обойти его молчанием, поскольку сам настойчиво призывал вас к изучению старинных памятников. Суть дела в следующем: старинные здания меняли свой облик, и век за веком к ним присоединялись новые черты, нередко прекрасные, но всегда исторически значимые — именно в этом и состояла преимущественно их ценность. Почти всегда они страдали от пренебрежения, а часто и от грубого обращения (такие времена истории сами по себе отнюдь небезынтересны), но обыкновенный внешний ремонт почти всегда сохранял их нетронутыми частями природы и истории.
Но за последние годы великий подъем религиозного усердия, роста ученых занятий и — соответственно — знания средневековой архитектуры побудил людей тратить деньги на эти здания не просто с целью отремонтировать и сохранить их, сделать чистыми, недоступными для ветра и дождя, но с целью реставрировать их до некоего совершенного идеала, удалив, насколько возможно, все признаки того, что они претерпевали по крайней мере со времен Реформации, а часто и с более ранних времен. Иногда это делалось из явного пренебрежения к искусству, из религиозного рвения, но чаще всего с достаточно добрыми намерениями в отношении искусства. Все же вы не стали бы слушать меня в этот вечер, если бы не разделяли моего мнения, что такая реставрация невозможна, а попытка ее осуществить губит здания, к которым она применяется. Мне даже трудно представить, какая большая их часть стала почти бесполезной для изучения искусства и истории. Если бы вы достаточно хорошо знали архитектуру, то без труда поняли бы, какой ужасный вред нанесен этой опасной «малой осведомленностью». Но по крайней мере всякому должно быть ясно, что неосмотрительно обращаться с ценными национальными памятниками— значит оказывать стране услугу, достойную лишь сожаления. Ведь исчезновение этих памятников никаким великолепием современного искусства восполнить нельзя.
Из всего, что я говорил об изучении старинного искусства, вы можете заключить, что под образованием я понимаю нечто более широкое, чем обучение тому или иному искусству в художественных школах, и что им следует заниматься более или менее для себя, постоянно и сосредоточенно, думая об искусстве, изучая его всеми способами, тщательно и старательно практикуясь в нем и делая только то, что признано хорошим с точки зрения композиции и мастерства.
Конечно, все ремесленники должны до тонкости освоить мастерство рисования как средство и для этого изучения, о котором мы только что говорили, и для практической художественной деятельности. Ведь по-настоящему всех людей с нормальными умственными способностями следует учить рисовать. Но умение рисовать еще не есть искусство создавать художественные эскизы для изделий разного рода, оно лишь средство для одной цели — для общего художественного развития.
И я особенно хотел бы подчеркнуть, что композицию вообще нельзя преподавать в школе. Человеку, от природы склонному к искусству, помогут постоянная практика и неустанное изучение природы и искусства. Несомненно, людей, способных к художеству, достаточно много; им нужно, чтобы школа научила их определенной технике, так же как им нужны и инструменты. Кроме того, в наши дни, когда лучшая из школ — школа практики, существующая вокруг нас, — явно находится в упадке, этим людям, безусловно, необходимо изучение истории искусств. И технику рисования и историю искусств художественные школы преподавать могут. Столбовая же дорога освоения множества правил, опирающихся на псевдонауку рисования, которая сама в свою очередь составлена из множества правил, не ведет никуда или, вернее, возвращает к самому началу пути.
Существует единственный наилучший способ научить рисованию людей, занятых декоративной работой, — учить рисовать человеческую фигуру. Это и потому, что линии человеческого тела гораздо более утонченны, нежели что-либо другое, и потому, что вас легче проверить и поправить, если вы ошибаетесь. На мой взгляд, если бы этому можно было обучить всех желающих, то это значительно бы содействовало возрождению искусств. Для всех, в ком есть зерна творческого воображения, привычка различать между верным и неверным, чувство удовольствия от того, что нарисована правильная линия, действительно явятся, на мой взгляд, настоящим обучением в подлинном смысле этого слова. И все же, как уже сказано мною, в наше время было бы простым жеманством лицемерно закрывать глаза на искусство былых веков: его мы тоже должны изучать. Если другие обстоятельства, социальные и экономические, не преградят наш путь, — иными словами, если мир вообще позволит нам иметь декоративное искусство, то существуют два условия, при которых мы сможем его обрести: общее развитие умственных способностей и общее развитие остроты зрения и мастерства рук.
