У меня были некоторые опасения из-за моих воспоминаний прошлого года, что Руан меня разочарует. Но ничего подобного не случилось. Какое это прекрасное место! Мне кажется, что Тэду собор (кафедральный) понравился больше, чем любая другая церковь из виденных нами. В одном, однако, мы были разочарованы — мы думали, что вечернюю мессу служат каждый день, но убедились, что вечерни поют в этом епископстве лишь по субботам и по воскресеньям. Но зато как они пели гимны! Ничего не скажешь! Особенно в воскресенье, когда исполнялось множество псалмов в стиле пилигримов, о, как они пели гимны!
В Руане я купил «Ньюкомов»{3} в издании Таухница. Это превосходная книга. Ну, что же, Кром, я больше не могу писать. Из меня дух вон, я ужасно устал. И я должен начать собирать вещи, что всегда нагоняет на меня тоску. Когда увижу тебя (а надеюсь, что произойдет это скоро), расскажу тебе обо всем остальном. О боже! Если бы ты только был с нами! Как мне тебя недоставало! Очень, очень сильно! Посылаю это скверное письмо такому прекрасному парню, как ты, Кром, — пожалуйста, прости меня. Будь весел, и до нашего свидания! Увижу ли я тебя в Бирмингеме?
Страстно любящий тебя Топси{4}
Г-ЖЕ ЭММЕ МОРРИС
Эксетер Колледж, Оксфорд
11 ноября 1855
Дорогая моя мама!
Боюсь, ты едва ли приняла всерьез, когда я месяц или два назад сказал, что не намерен принять рукоположение. Если это так, то опасаюсь, что мое теперешнее письмо тебя раздосадует. Но если все-таки ты поняла, что я говорю всерьез, то, надеюсь, моя решимость будет тебе приятна. Ты помнишь, верно, свои слова — они очень справедливы, — что нехорошо быть праздным человеком, без цели в жизни. Я принял твердое решение не навлекать на себя этого упрека. Я не говорил тебе в то время всего, что думал, частично потому, что хотел дать тебе время примириться с мыслью, что останусь мирянином. Мне теперь хочется стать архитектором — заняться делом, к которому я давно испытывал призвание, даже когда собирался принять сан священника. Признаки этого моего призвания ты, несомненно, видела во мне. Кажется, я могу представить себе некоторые из твоих возражений — и довольно разумных. Надеюсь, что смогу ответить на эти возражения. Во-первых, полагаю, ты считаешь, что выбросила деньги на ветер, оплачивая мою подготовку к деятельности священника. Пусть душа твоя будет спокойна на этот счет. Образование в университете столь же годится для капитана судна, как и для пастыря душ. Кроме того, деньги твои не были брошены на ветер, если любовь верных и преданных друзей, которых я впервые повстречал здесь, если эта любовь действительно нечто бесценное и не может быть куплена где попало и за какую угодно цену. Тем более если, живя здесь и видя собственными глазами грех и зло в их самой низменной и грубой форме, как можно было наблюдать их изо дня в день, я научился ненавидеть зло в любом его проявлении и преисполнился желания бороться с ним, — разве это не благо? Молю тебя, мама, думай, что все это к лучшему. Другое дело, если бы на твои плечи легло новое бремя, но так как я способен обеспечить себя на новом пути моей жизни, то деньги, которые я должен заплатить за овладение ремеслом, ничего не значат. Если не смогу заняться этим делом, то, по правде говоря, не знаю, чем должен заниматься, не оставляя в то же время надежды на успех или на счастье, которое можно обрести в работе. Я совершенно уверен, что в избираемом мною занятии достигну успеха, и, надеюсь, рано или поздно стану неплохим архитектором. А ты знаешь, что в любой работе, которой человек увлечен, доставляет наслаждение даже самая обыкновенная и нужная мелочь. Я стану мастером очень полезного дела, с помощью которого надеюсь хорошо зарабатывать, даже если и не преуспею в чем-либо другом — и это вовсе не такой уж риск. Мне нелегко было принять это решение. Для моей гордости и воли будет очень тяжело делать то же самое, что я делал в течение этих трех лет, но это же и хорошо, на мой взгляд. При моей любви к праздности и пустому времяпрепровождению будет довольно грустно проходить сквозь ту же самую канитель освоения нового ремесла, но это же вместе с тем и благо. Возможно, ты подумаешь, что надо мною будут смеяться, называть непоседой, непутевым малым, — я не сомневаюсь, что так и будут говорить, но и я, в свою очередь, постараюсь устыдить их (и да поможет мне в этом бог), упорно и настойчиво трудясь. Пожалуйста, скажи Генриете, что я сочувствую ее разочарованию и, надеюсь, ее понимаю, но мне кажется, что по прошествии не столь уж долгого времени эти ее чувства изменятся, если она увидит, что я занят вполне полезным делом. И ради этого я ни в коем случае не буду отказываться от того, что, по-моему, принесет добро людям и что глубоко лежит в моей душе.
Вы видите, я вовсе не надеюсь стать великим в чем-либо, но, возможно, я вправе надеяться найти счастье в своей работе, и иногда в минуты досуга меня посещают приятные видения того, что может произойти. Вероятно, ты решишь, что это — длинное и глупое письмо по поводу очень простого дела, но мне казалось, я должен тебе рассказать, о чем я так детально размышлял, и попытаться, пусть даже и без надежды на успех, поведать тебе мои чувства, хотя бы вот так бегло. Кроме того, я помню, о чем говорил тебе столь отвлеченно, когда у нас происходил последний разговор на эту тему. Сказанное мною тогда не выражало по-настоящему моих чувств, ибо я был смущен, а теперь подумал, что смогу хотя бы немного поправить наш разговор. Удалось ли это мне хоть отчасти?
Теперь кое-какие подробности. Я собираюсь попросить г-на Стрита из Оксфорда{5} взять меня в ученики. Он хороший архитектор, и у него большая практика. Он неизменно пользуется уважением. Я выучусь у него тому, чему я хочу выучиться, но, если мне не удастся договориться с ним (а это может статься, ибо я вообще не знаю, захочет ли он взять ученика), то в таком случае я обращусь к какому-нибудь лондонскому архитектору, и тогда буду счастлив быть вместе с тобою, если ты по-прежнему будешь жить близ Лондона, и чем раньше это случится, тем лучше, ибо мне уже довольно много лет. Разумеется, за обучение я буду платить из своих денег; впрочем, как и за все другое.
Шлю свою горячую любовь тебе, Генриете, тетушке и всем домашним.
Твой самый преданный сын Уильям.
Пожалуйста, не показывай этого письма никому, кроме Генриеты.
16, Чейн Уок, Челси
3 декабря 1868
Дорогой сэр!
Я перечитал ваши стихи несколько раз, и вот что я думаю о них. Начну с неприятных вещей и скажу, что, по-моему, в них отсутствует сильная индивидуальность и увлеченность темой, неотъемлемо присущие произведениям, которым суждена долгая жизнь. Хотя я не могу обвинить вас в плагиате, я вижу в ваших стихах отголоски произведений современных поэтов. На этом, однако, не останавливаюсь, потому что едва ли может обстоять иначе с таким молодым человеком, как вы. Но стихи не оставляют глубокого впечатления ни по своему стилю, ни по идеям. Из мелких погрешностей (на мой взгляд, связанных с этими) мне хотелось бы отметить слишком много приемов классической поэзии и слишком растянутые метафоры. Но оставим это до того случая, когда я смогу поговорить с вами лично. Вместе с тем стихи хороши, и всюду проступает подлинное чувство и удовольствие, которое доставляет тема, сама по себе привлекательная. Стихи внимательно отработаны и продуманы. Читать их и легко и приятно. Моя оценка может показаться вам скудной похвалой и снисходительным порицанием, но примите во внимание, что я критикую ваши стихи целиком соответственно их достоинству. У вас неоценимое преимущество ранней молодости, к тому же вы обладаете (насколько я могу понять из ваших писем) весьма серьезными познаниями в классической литературе, которая оказывает слишком большое влияние по крайней мере на ваш стиль. Повторяю, мне хотелось бы, чтобы вы придали больше значения стилю и теме. Но вы должны также принять во внимание, что я обязан был высказать все, что думаю об этом произведении, и уверяю вас, что, учитывая все обстоятельства, мне было бы приятнее только похвалить вас, и я очень бы сожалел, если бы наше знакомство обескуражило вас и вас огорчило бы мнение человека, который, как вам, возможно, известно, весьма никудышный критик. Я не сомневаюсь, что вам удастся написать лучше (хотя, повторяю, и это ваше произведение совсем неплохо), если вы отнесетесь к своей работе серьезно и внимательно. Делайте только то, что сами вы сильно любите, — в конце концов вы сами вынесете наиболее строгий суд тому, что выйдет из ваших рук. Ваши письма ко мне были полны такого здравого смысла и скромности, что я не сомневаюсь — вы безусловно сможете выразить в творчестве то, что есть в вашей душе.
